АНТАНТА + ВИЛЬГЕЛЬМ +…= ФЕВРАЛЬ СЕМНАДЦАТОГО

АНТАНТА + ВИЛЬГЕЛЬМ +…= ФЕВРАЛЬ СЕМНАДЦАТОГО

Разумеется, считать революцию целиком делом «вражеской агентуры» было бы глубоким заблуждением. Революции, как вирусы, могут заноситься откуда угодно, но здоровый организм успешно борется с ними, и лишь в ослабевшем развивается болезнь.

Образовавшийся во второй половине прошлого столетия узкий слой русской «революционной интеллигенции» (понятие, кстати, незнакомое остальному цивилизованному миру) стал питомником революционных микробов. Причудливо сочетая в себе крайний идеализм с крайней же самонадеянностью и презрением к «устоям», интеллигент, начитавшись Маркса, поднимал народ «на борьбу с режимом», не понимая, что рубит сук, на котором сидит. Потом, когда революция предстанет во всем своем кровавом обличье, эти вдохновители протрезвеют и скажут устами Горького: «Хотели разбудить человека, а разбудили зверя». Но будет уже поздно. Народ, на восемьдесят процентов неграмотный, не обладавший никакой политической культурой и уважавший только силу полицейских плеток, осознает Февральские свободы как ослабление власти и бросится жечь, крушить и тащить все подряд.

Многовековой путь созидания парламентской демократии, проделанный Европой, оказалось невозможно пройти в короткий отрезок 1905–1917 гг. Наоборот, Россия в результате получила большевизм и была отброшена назад.

Самодержавная монархия в условиях начала XX столетия являлась единственно приемлемой формой правления в России. Уже революция 1905 г. показала, что вместо царя наступит только хаос, она же показала и то, сколь этот хаос близок. В условиях, когда на страну наседали внешние враги и подтачивали ее враги внутренние ? революционеры и наивные либералы, особенно важна была твердость и выверенность курса государственного корабля. Курс же определял человек, оказавшийся увы, не на своем капитанском мостике. Мягкий и непоследовательный, Николай II ощущал в руке царский скипетр как чужой. Он не смог провести страну между Сциллой твердого порядка и Харибдой необходимых реформ. При всей своей тогдашней незаменимости как державного института монархия не смогла выработать механизм избрания на трон действительно достойного властителя. Это противоречие сыграло роковую роль.

Соответствовала своему царю и государственная бюрократия. П.А. Столыпин оказался последней яркой фигурой в ее серых рядах. Аппарат управления работал по привычным схемам, не осознавая, что в кризисные моменты необходим другой уровень государственной энергии и другие решения. Даже из церкви — духовной опоры самодержавия, ушло живое начало, она засорялась проходимцами типа сменившего несколько вероисповеданий Саблера или протеже Распутина-Раева, переведенного в кресло главы Святейшего Синода с поста директора женских курсов. «Духовное служение превратилось в будничную работу. Подвижничества, горения — не было», — напишет позже в своих воспоминаниях один из православных иерархов.

Фактически угроза глобального потрясения нависала над Россией давно. Если не с восстания на Сенатской площади, то, по крайней мере, с убийства Александра II, после которого запаниковавшее правительство начало тайные переговоры с террористами, а «диктатор сердца», министр внутренних дел Лорис-Меликов выдвинул проект конституции. Это было первое дуновение приближавшейся бури. В тысяча девятьсот пятом блеснули молнии, а двенадцатью годами позже разразилась гроза со шквалом…

К началу семнадцатого года ситуация на фронте для России была обнадеживающей. Хотя немцы уже в течение полутора лет занимали Польшу, Литву и Курляндию, несмотря на все попытки, продвинуться дальше им не удалось. А брусиловский прорыв летом 1916 г., стоивший австрийской армии двух миллионов человек, казалось, внес перелом в ход боевых действий. На юге потомки «чудо-молодцов» Суворова гнали турок в глубь Малой Азии.

Николай II, взявший вместо своего дяди руководство фронтом, готовил на весну новое, решающее наступление. Русская артиллерия была, наконец, обеспечена снарядами — а ведь именно их дефицит стал основной причиной поражений на первой стадии войны. Имелось достаточное количество винтовок, продовольствия и резервов. Наступать солдаты должны были в новой форме, созданной по личному эскизу царя и воспроизводившей традицию стрелецких кафтанов и шлемов-шишаков. («Обновкой» смогла воспользоваться затем Красная армия, и царские шлемы получили легендарное наименование «буденовок»).

Однако дальнейшая ситуация развивалась скорее по планам не русского, а германского командования. В феврале 1917 г. в Петрограде вспыхнули так называемые голодные волнения. Собственно, голода как такового не было: даже в короткий момент перебоев с поставками хлеба в столицу его суточная норма выдачи составляла девятьсот грамм на человека, что в шесть раз превышает норму блокадного Ленинграда 1941–1942 гг. К тому же эти перебои в Питере скоро прекратились. Тем не менее, к середине последнего зимнего месяца волнения, сопровождавшиеся разгромом хлебных лавок и забастовками, приняли столь серьезный характер, что командующий столичным гарнизоном генерал Хабалов вынужден был принять особые меры безопасности, увеличив казачьи и армейские патрули на улицах. Силы порядка получили приказ в случае необходимости стрелять на поражение.

Складывалось впечатление, что смута усердно кем-то подогревается. Охранка утверждала: за волнениями стоит германская агентура. Несколько человек из числа активных подстрекателей якобы сознались в том, что выполняли задание немцев. О том, что такое задание существовало, можно судить и из сообщения уже известного нам Брокдорфа-Ранцау немецкому канцлеру[12] о совещании Парвуса с русскими революционными руководителями в Стокгольме. Одним из аргументов против «немедленных действий» (которые ранее намечались на 22 января) было то обстоятельство, что «правительство…приняло меры к улучшению снабжения продовольствием жителей Петрограда». Другой аргумент заключался в том, что революционеры не были «уверены в своем контроле над массами… что они останутся хозяевами положения, если эти массы выйдут на улицу». В результате приняли решение «отложить восстание до того времени, когда такая уверенность появится». Вероятно, она появилась в феврале 1917 г.

Правда, в дальнейшем никто из руководителей германской разведки не приписывал своему ведомству решающей роли в февральских событиях. Видимо это связано с тем, что еще с начала войны Питер был подчищен от радикалов (их выслали или мобилизовали в армию), а вожди в основном пребывали в эмиграции. Большевик Мстиславский, к примеру, вспоминал, что лишь считанные единицы партийцев оказались в критические дни февраля в столице, и революция застала их врасплох. Несомненно, что финансируемая врагом пацифистская пропаганда сыграла немалую разлагающую роль, но это был далеко не единственный внешний фактор крушения монархии.

…Морозной ночью 17 декабря 1916 г. во дворе особняка графа Юсупова в Петербурге раздались выстрелы. Прибывший на место городовой узрел стоявшего во дворе человека с дымящимся револьвером «соваж» в руке. Появление стража порядка не смутило стрелявшего, и он первым спросил:

— Братец! Узнаешь ли ты меня? Городовой пригляделся. Всклокоченная бородка и горящие глаза говорившего были известны всей России.

— Вы — Владимир Митрофанович Пуришкевич.

— Верно. А знаешь ли, что я сейчас сделал? Думский бузотер выдержал эффектную паузу и затем выдохнул:

— Я только что убил врага России и царя Гришку Распутина!

Городовой остолбенел. На следующий день, когда телеграф разнес сенсационную весть по стране, остолбенела и Россия. Григорий Ефимович Распутин, полуграмотный мужик, придворный фаворит, чародей и развратник, человек-символ, живая легенда, ушел в небытие. Обстоятельства убийства описаны многократно. Менее известны его подлинные причины.

Распутин, помимо оргий и темных финансовых делишек, занимался еще и политикой. О его германофильстве и влиянии на царицу было широко известно, следствием чего стали чисто скабрезные сплетни и слухи о «прямом проводе» между немцами и Царским Селом. Многие министры и генералы были убеждены, что Распутин готовит заговор в пользу сепаратного мира с Германией.

Действительно, фаворит царицы Александры Федоровны неоднократно пытался убедить Николая помириться с другом сердечным Вильгельмом. Безрезультатность этих попыток заставила, по некоторым сведениям, перейти Гришку и его немецких друзей к более решительным действиям. Летом 1916 г. окончательно сложился заговор, в котором участвовал и ряд германофилов — членов царской семьи, а также премьер Штюрмер и бывший шеф охранки Белецкий (снова в закулисную борьбу оказываются втянутыми спецслужбы). Специальная делегация немецкого Генштаба тайно посетила Россию и вела переговоры со своими «друзьями» о формировании нового правительства и заключении сепаратного мира. В начале января 1917 г. Николая предполагалось свергнуть с престола, царем провозгласить малолетнего Алексея, образовать правительство из «доверенных лиц», которое немедленно пошло бы на мировую с Германией.

Информацию о заговоре получала не только охранка, но и британское посольство в Петрограде. Английский посол Бьюкенен был крайне обеспокоен возможностью такого поворота событий и решил предупредить их. В конце 1916 г. в Россию с особой миссией приехал британский дипломат Сэмюэл Хор — бывший однокашник и любовник князя Феликса Юсупова во время обучения его в Оксфорде. Хору удалось уговорить своего приятеля пойти на убийство старца, которое и было организовано на британские средства и осуществлено Юсуповым, Пуришкевичем и великим князем Дмитрием Павловичем (еще одним любовником князя Феликса). О том, что за тройкой убийц стояли влиятельные силы, догадывались почти все. Собственно, британцы почти не скрывали своего участия в «деле»: через день после выстрелов Пуришкевича, когда царская семья пребывала в глубоком трауре, Бьюкенен вдруг устроил роскошный праздничный банкет с непрерывными тостами за Антанту.

Анонимные вирши, найденные в будуаре императрицы после Февральской революции, выражали скорбь о том, кто «поник навек седеющей главой от рук незримого масона». А «масон» не только остался безнаказанным, но и готовил России новые испытания.

Цель Британии была достигнута: инспирированный немцами заговор «верхов» сорвался. Однако парадокс истории состоял в том, что через два месяца после убийства Распутина направленность усилий английского посла в Питере и агентуры Вильгельма совпала. Генерал Людендорф писал в своих воспоминаниях: «Царь был свергнут революцией, которой благоприятствовала Антанта».

Собственно, подготовкой революции, а точнее, либерального переворота, уже давно занимался Великий Восток народов России. Как мы видели, «тайное братство» сплотило накануне войны большое число активных оппозиционных элементов. Деятельная участница организации и почти единственная (не считая жены Горького Е. Пешковой) женщина в ней Е. Д. Кускова вспоминала: «Движение это было огромно. Везде были свои люди. Такие общества, как Вольно-экономическое, Техническое, были захвачены целиком. В земствах то же самое… К Февральской революции ложами была покрыта вся Россия».

Исследователь революции Н. Н. Яковлев однозначно утверждает, что накануне переворота имел место саботаж поставок на фронт и в тыл. Поскольку эти поставки контролировались различными комитетами (Военно-промышленным и т. д.), где немалый вес имели масоны, то мысль о заговоре напрашивается сама собой. Возможно, саботаж был спланирован группой А.И. Гучкова ? так называемой Военной ложей. Еще в 1915 г. Гучков, миллионер-предприниматель и бывший помощник Столыпина, организовал некое подобие общества декабристов, стремившееся к свержению Николая II силами армии. Входя в Великий Восток, эта организация действовала достаточно автономно и втайне от других лож (думской ложи Чермака и Степанова, занимавшейся парламентскими интригами, женской ложи Кусковой и др.), видимо, непосредственно соотносясь только с «гроссмейстерами» Некрасовым и Керенским. Картина «конспирации» расширяется еще более, если вспомнить, что связанный с этой сетью жандармский генерал Джунковский в 1915 г. издал распоряжение, отменявшее институт секретных сотрудников в действующей армии. По-сути этот акт, вызвавший восторг либералов, открыл русские окопы для революционной агитации и немецкой пропаганды…

Однако все звенья заговора действовали согласованно и были нацелены на переворот, что следует из «строго конфиденциального» послания П.Н. Милюкова своим кадетско-масонским сподвижникам, написанного в мае 1917 г.[13]: «Твердое решение воспользоваться войной для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования»[14].

Исходя из этого лимита времени и завербовав адептов в Генштабе и даже среди командующих фронтами (генералы Рузский, Гурко), «Военная ложа» запланировала первоначально «День X» на март 1917. Предполагалось, что гвардейские батальоны захватят поезд с Николаем II, а генералы заставят его отречься от престола. Но события торопили, к тому же заговорщиков подгоняла Англия, видимо, знавшая об их планах с самого начала.

В начале 1917 г. в Петрограде побывал крупный английский банкир и масон лорд Альфред Мильнер. Об этой миссии один ирландский депутат так отозвался в британском парламенте: «Наши лидеры…послали лорда Мильнера в Петроград, чтобы подготовить эту революцию, которая уничтожила самодержавие в стране-союзнице».

Роль главного организатора событий в России взял на себя посол Британии. Получив от лорда указания и деньги, он немедленно созвал у себя совещание русских масонов-заговорщиков, на котором, в частности, присутствовал сыгравший роковую роль в отречении царя генерал Рузский. Была назначена новая дата переворота — 22 февраля (на которую действительно пришелся пик первоначальных волнений в столице). Неясно, перенесли ли еще раз выступление на несколько дней или элемент стихийности нарушил план заговора.

Во всяком случае, Милюков в цитировавшемся письме говорит о «совершенном нами перевороте» и о том, что сам «в последнюю минуту колебался дать согласие на производство переворота». Хотя формально кадетский лидер не входил в Великий Восток, зато близко стоял к англичанам, дружил с Бьюкененом, а весной 1916 г. совершил визит в Англию, где совещался с доверенными кругами о грядущих переменах в России. (Кстати, тогда же в Россию ездил французский министр-социалист А. Тома. Хотя формальной целью этого визита было укрепление военного сотрудничества, встречался он в основном не с чиновниками военного ведомства, а с масонами — лидерами политических группировок. О чем именно договаривался с ними Тома — «брат» 30-й степени Великого Востока?) Вероятно, если и было решение о начале переворота, Милюков не принимал его единолично, но действительно мог входить в число его руководителей.

Одна «техническая» деталь осуществления заговора известна: в решающие дни 27–28 февраля Бьюкенен раздал в рублях сумму, эквивалентную 200 тысячам фунтов стерлингов на поддержку мятежной демократии в русской столице. Английские (мильнеровские, вероятно) деньги подействовали на уличных ораторов, солдат и офицеров, деятелей Думы не менее эффективно, чем подготовили разложение на фронте деньги немецкие. На что же рассчитывал коварный посланник Альбиона, помогая свергать монарха-союзника и, кстати, родственника британского короля?

Бывший начальник немецкого генерального штаба недоумевал по этому поводу, предполагая: «Судя по всему, Антанта ожидала, что революция принесет ей определенные преимущества». И действительно, английский премьер-министр Ллойд-Джордж по получении известия о революции в России заявил: «Одна из целей Британии в этой войне достигнута».

Свою роль в этом деле сыграла излишняя подозрительность. Слухи о готовящемся сепаратном мире между Россией и Германией ассоциировались не с одним лишь Распутиным. У всех на памяти было свидание Вильгельма и Николая II в финских шхерах в 1906 г. Тогда энергичный кайзер уломал-таки русского царя порвать с Антантой и заключить пакт Берлин — Петербург (правда, недолго радовались немцы: по возвращении к берегам Невы освободившись от красноречия «дорогого Вилли», не отличавшийся ни волей, ни твердостью во мнениях Николай вернулся в объятия прежних союзников).

Вот и в разгар войны, 10 февраля 1917 г. английский посол в Копенгагене Педжет телеграфировал министру иностранных дел лорду Грею: «Г. Андерсен уведомил меня конфиденциально, что, по сведениям, полученным от одного шведского банкира, между чинами русского и германского министерств иностранных дел начаты переговоры о заключении сепаратного мира. Посредниками в этих переговорах являются шведско-немецкие банкиры и банкиры германского происхождения в России…»

В качестве надежной опоры своих интересов британцы давно уже рассматривали не царя, а его младшего брата Михаила. Еще менее способный к государственному управлению, чем Николай, да не имевший к тому же и формальных прав на престол (поскольку жена его была не царских кровей), он зато пользовался устойчивой репутацией англомана, был популярен в армии и водил дружбу с «умеренно-либеральными кругами». Лондон вполне лояльно относился к планам преобразовать русское государственное устройство на английский манер, а Михаила можно было представить в качестве номинального символа конституционной России. «Модернизация» слишком консервативной монархии, считали стратеги политики Альбиона, поможет укреплению русской армии перед решающим ударом по проклятым тевтонам.

Но главное, Антанту беспокоило намечавшееся усиление России в результате ее решающей роли в победе над немцами. Перспективы расширения русской сферы влияния на Балканы и Ближний Восток не устраивали ни Англию, ни Францию. Описывая международные масонские конгрессы 1916–1917 гг., определившие будущие границы в Европе, историк Серж Ютен констатирует: «Никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали». Подготавливая переворот в России, англичане, видимо, считали, что новое либеральное правительство будет более уступчивым в международных вопросах.

В общем, высоколобые сэры «хотели как лучше, а получилось как всегда». Впрочем, щедрость Бьюкенена к русской революции объясняется и еще одним обстоятельством: его принадлежностью к ордену «Золотой рассвет». По некоторым известиям, дипломат с 1915 г. собирал ложу этой таинственной организации в номере гостиницы «Англетер», причем среди посетителей ее были замечены не кто-нибудь, а сам председатель Государственной Думы Родзянко и прочие столпы либерализма. Через «собратьев» по ложе посол Британии и оказывал материальную помощь революционным толпам в мятежные февральские дни. По чьим указаниям была сделана Бьюкененом эта финансовая операция — правительства его величества королевы или ордена?

Особую остроту придает этому вопросу то обстоятельство, что лица из окружения Распутина, готовившие неудачный дворцовый переворот накануне 1917 г., также являлись членами тайного общества. Оно называлось «Балтикум» и играло загадочную роль на русской политической сцене. Закрытое, вероятно, мистико-масонское (как и «Золотой рассвет») по характеру, оно объединяло прибалтийских баронов и вообще аристократов из Германии и России. Сама царица Александра Федоровна якобы посещала собрания и именно там познакомилась с левосторонней свастикой («суувастикой») — символом, который она начертала на доме своего заключения в Тобольске в 1918 г. Нити от «Балтикума» тянулись в Германию, в «Германенорден», — тот самый, который породил ложу «Туле» и позже партию Гитлера.

Интересно, что свастика с противоположным направлением лучей была эмблемой «Золотого рассвета»! И именно этот знак поместило на свои денежные купюры (выходили до весны 1918 г). Временное правительство. Таким образом, февральская революция, кроме всего прочего, явилась итогом борьбы двух тайных обществ, ориентированных, соответственно, на Англию и Германию.

И хотя заговор против Николая II созрел в среде политиков, а деньги на его осуществление дали англичане, успех «стихийных» февральских событий был предопределен конспираторами в генеральских шинелях. Командование столичного округа постоянно доносило находившемуся на фронте царю о ненадежности ряда подразделений, активной работе в них революционных агитаторов. Сказывалось на дисциплине и то, что Петроград являлся привилегированным местом службы, и его гарнизоны во многом пополнялись людьми, уклонявшимися от фронта и имевшими покровителей. Николай II распорядился о замене двух десятков полков на проверенные фронтовые части. Акция должна была состояться еще в середине февраля 1917 г., но ее саботировали в Генштабе (возможно, члены Военной ложи). Это обстоятельство и сыграло роковую роль.

Начавшиеся 18 февраля «голодные» волнения в столице были не без труда, но все же подавлены. Николай, чувствуя, что за бунтовщиками стоят «парламентские интриганы», прислал телеграмму с указом о роспуске Государственной Думы. Казалось, реакция побеждала. Когда вечером 26 февраля на одной из конспиративных квартир собрались оппозиционные вожди, им пришлось констатировать «крах надежд». Керенский открыто заявил: «Все пропало».

Однако следующий день принес неожиданный поворот. На утреннем построении запасного батальона Волынского полка унтер-офицер Тимофей Кирпичников разрядил винтовку в своего ротного командира капитана Дашкевича. Это стало сигналом к бунту. Солдаты высыпали на улицу, к ним присоединились другие полки. К вечеру большая часть столицы была охвачена мятежом. Стихийный поначалу, он быстро, впрочем, избрал своим штабом Государственную Думу. К Таврическому дворцу, где она заседала, одна за другой подтягивались нестройные толпы в серых шинелях.

Царские силовые министры и командующий столичным округом генерал Хабалов оказались в растерянности. Вместо того, чтобы оттянуть пока еще верные части к окраинам города, решили ограничиться пассивной обороной Зимнего дворца. Хотя ночью с 27 на 28 февраля от малейших передвижений правительственных войск главари мятежников в Думе впадали в панику, предложение генерала Безобразова штурмовать Таврический дворец было отклонено. В итоге утром 28-го почти все войска гарнизона нацепили красные банты восстания. К полудню последнее сопротивление сил порядка оказалось сломлено, пал Зимний. Началась революционная вакханалия, расправы над деятелями «царизма».

В царской ставке в Могилеве долгое время не имели достоверной информации о положении в столице. Первые телеграммы оттуда были успокоительными: премьер-министр Протопопов обещал подавить бунт «в кратчайшие сроки», и известие о торжестве мятежа стало громом среди ясного неба. Утром 28-го Николай распорядился отправить в Питер корпус под началом бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерала Иванова, ближе к вечеру эшелоны с «усмирителями» двинулись на столицу.

День первого марта застал их авангард под Лугой. Несмотря на то, что на некоторых станциях уже были вывешены красные флаги, сопротивления и препятствия движению эшелонов никто не чинил: боялись. Даже революционный гарнизон Луги — целый полк — не решился на противостояние, хотя первый поезд вез всего только батальон георгиевских кавалеров. Иванов один вышел навстречу революционной толпе солдат и, покачав огромной лопатообразной бородой, гаркнул громовым голосом: — На колени!

Эта короткая энергичная фраза произвела магическое действие. Весь полк грохнулся наземь и взмолил о пощаде. Силы порядка благополучно двинулись дальше, к Царскому селу. Керенский и компания, уже было ставшие номинальной властью в столице, занервничали.

Но вновь, как и в случае с заменой неблагонадежных войск, революцию спас генералитет. Командующий Северным фронтом Рузский — член Военной ложи — блокировал движение поезда Николая II к столице и фактически потребовал отречения царя от престола. Телеграммы с аналогичными требованиями, как по сигналу, посыпались с других фронтов, из Генштаба. Мягкотелый царь заколебался, а визит красноречивой делегации Госдумы окончательно убедил его в том, что отречение «необходимо для блага России и ее победы в войне».

Однако это роковое решение стало, наоборот, началом поражения страны. «Приказ № 1», изданный от имени Петросовета, фактически уничтожил военную дисциплину. Армия стала небоеспособной. Например, летом на Западной Украине 60 русских дивизий в беспорядке отступили перед всего восемнадцатью австро-германскими. Стратеги из немецкого Генштаба ликовали…

Тем временем в Петрограде установилось двоевластие: с одной стороны реальной силой был Петросовет, где верховодили социал-демократы и эсеры, а с другой формальную власть имело более умеренное Временное правительство. Любопытно, что среди первых находились масоны (Чернов), а министерские портфели второго полюса власти и вовсе поделили только «братья», годами заседавшие в русском Великом Востоке: Керенский, Терещенко, Некрасов, Коновалов, Ольденбург и т. д. Однако Совет и «временные» различались внешней ориентацией: первые, немало «озолоченные» кайзером, отрабатывали помощь развалом армии и лозунгами мира, вторые ориентировались на союзников и требовали продолжения войны.

Таким образом, в подспудной борьбе, предшествовавшей Февральской революции, участвовали не только разведчики, финансисты, дипломаты, но и тайные общества. И часто трудно сказать, чью волю выполнял тот или иной исторический персонаж.

Но в целом ответ на пресловутый вопрос «Кому выгодно?» здесь достаточно ясен. Фактически, выбив из рядов Антанты сильнейшее звено ? Россию, революция оказалась на руку лишь Германии. Милюков — человек, так много сделавший для Февраля и вместе с тем бывший одним из наиболее прозорливых в рядах заговорщиков (чуть ли не единственным из них, кто возражал против полной ликвидации монархии в марте 1917 г.), уже через два месяца после революции констатировал с ужасом: «Народ не способен был воспринять свободу… История проклянет и нас, вызвавших бурю». Депутат В. В. Шульгин (а именно этот «монархист» более всего повлиял на царя в вопросе об отречении) будет потрясен «зверским выражением» тысяч лиц, мелькавших в первые дни революции в здании Государственной Думы, и ему уже страстно захочется «пулеметов и порядка». Генерал Гурко, член Военной ложи, видя начинающийся хаос на фронте, откажется признать отречение царя.

Лучшие умы протрезвели быстро. Но все-таки слишком поздно.

Что касается государственных деятелей Антанты, активно поддержавших русскую революцию, то они и вовсе не прозрели. Гарри Трумэн, президент США и масон 33-й степени, и тридцать лет спустя утверждал: «Россия вышла из тьмы только в семнадцатом году».

Как говорит пословица, горбатого могила исправит.