Что ел Иосиф Сталин

Что ел Иосиф Сталин

Люди, близко знавшие Сталина, отмечают одну его характерную черту. В отличие от многих мужчин-кавказцев он не любил, не умел и активно не желал готовить и вообще входить во все дела, связанные с питанием и кухней. Думается, что он считал это сугубо женским делом, недостойным того, кто способен диктовать свою волю.

В ссылке, в Туруханском крае, оказавшись в одной избе с Л. Б. Каменевым и Я. М. Свердловым, Сталин показал себя плохим товарищем в быту. Трое политиков, виднейших партийных деятелей, договорились, что будут исполнять все неприятные, но необходимые хозяйственные и бытовые обязанности по очереди на совершенно равных основаниях. Сталин охотно ловил рыбу, бил дичь, доставлял на кухню продукты питания, но категорически, в резкой форме, отказывался или, что еще хуже, просто увиливал от приготовления еды, а тем более мытья посуды. Он не хотел мыть даже собственные тарелки и просто убегал из дома сразу после обеда, что приводило к ужасным скандалам, к обострению отношений между Сталиным и его товарищами по ссылке. Особенно возмущался Свердлов, установивший четкое расписание дежурств по кухне и равную ответственность каждого за качество работы. Но Сталин резко отказывался подчиняться общим правилам. Посудомойщиком в дни его дежурств становился обычно Каменев, довольно безропотно исполнявший эту роль, видимо поэтому Сталин одно время (1918—1922 гг.) благоволил к Каменеву, «забыв» о том, что на VI съезде партии в августе 1917 г. клеймил его как предателя революции.

В ссылке Свердлов открыто выражал свое возмущение поведением Сталина и после революции не забывал об этом и даже, как говорили, сообщил об этой отрицательной черте Сталина — В. И. Ленину.

В 20-е годы Сталину из кремлевской, а затем и цековской столовой приносили готовые обеды в судках на дом. Еда была стандартная, русская, со столовско-городским налетом. Надежда Аллилуева дома не готовила, хозяйством принципиально не занималась, считая себя передовой партийной женщиной. После смерти жены Сталин перешел на частично домашнюю пищу — обеды иногда брали в кремлевской столовой, но чаще, особенно для детей, готовила нанятая кухарка — полуграмотная русская женщина, обычная стряпуха, без затей. Лучшей, правда, искать и не пытались. Взяли первую попавшуюся. Здесь индифферентность к пище сказалась, что называется, полностью и проявилась в полнейшей нетребовательности. Однако надо учесть, что смерть жены Сталин глубоко в душе переживал, находился довольно долго в состоянии сильнейшей депрессии и ко многому стал равнодушен.

Вот как описывает бытовые условия Сталина Анри Барбюс, посетивший его вскоре после смерти Аллилуевой:

«Поднимаемся по лестнице. На окнах — белые полотняные занавески. Это три окна квартиры Сталина. Крохотная передняя. Три комнаты и столовая. Обставлены просто, как в приличной, но скромной гостинице.

Столовая имеет овальную форму. Сюда подается обед из кремлевской кухни или домашний, приготовленный кухаркой. В капиталистической стране ни такой квартирой, ни таким меню не удовлетворился бы средний служащий».

Позднее Молотов уточнял описание сталинского жилья в то время:

«Квартира не очень удобная. Около кухни — раздевалка. В прихожей — кадка с солеными огурцами».

Еда действительно была очень простая, незатейливая. Меню большинства советских столовых, только качество провизии было выше.

На первое зимой обязательно подавали мясные щи из квашеной капусты, летом — щи ленивые из свежей капусты. На второе — гречневая каша со сливочным маслом и добрый ломоть отварной, хорошо упитанной говядины — грудинка или кострец, варившийся в щах. Черный и белый хлеб — как в столовых. На третье — клюквенный кисель или компот из сухофруктов, летом — свежие фрукты, ягоды. После обеда чай с лимоном, печенье, сдобная булочка — все, как в заурядном советском доме отдыха, но зато в течение всего года.

Словом, типичные блюда советских столовых, но, правда, из продуктов отличного качества. Но ничегошеньки кавказского, экзотического, восточного или южного в кулинарном исполнении. И так — годами.

Однообразие меню (бывали иногда котлеты, сырники, лапша и судак по-польски) летом скрашивалось ягодами и фруктами — клубникой, земляникой, малиной, вишнями, а позднее — яблоками, грушами и сливами, которые подавались на стол строго по сезону, а не в течение всего лета или всего года. Летом также варили холодный свекольник, окрошку, молочную лапшу, а осенью и зимой — наваристый борщ и студень с хреном. Спасало то, что щи, если они хорошо приготовлены, никогда не приедаются, даже если они повторяются в неделю три раза.

Только во время войны, примерно с того периода, когда произошел решающий перелом под Сталинградом, в рутинном питании Сталина стали происходить заметные перемены. Дети, а их было пятеро — трое своих и двое приемных: сын Фрунзе, Тимур, и сын погибшего в железнодорожной катастрофе Ф. А. Сергеева Артем, — покинули дом, и Сталин остался совсем один. Это обстоятельство изменило и место, и характер застолий. Сталин все чаще обедал (или точнее — ужинал) в кругу тех, с кем работал круглые сутки — с членами ГКО, Ставки, Политбюро. И застолья эти происходили уже не в крохотной квартире в Кремле, а на так называемой Ближней даче, то есть в бывшем цековском доме отдыха в Волынском, под Москвой. В 1923—1934 гг. здесь был дом отдыха, в основном субботне-воскресный, для членов ЦК и отчасти для всех работников аппарата ЦК. На первом этаже удобного, сухого, деревянного, просторного двухэтажного дома размещались столовая и другие общие помещения, а на втором — располагались одно- и двухместные комнаты. После 1935—1936 гг. дом отдыха превратился в своеобразную «загородную резиденцию» Сталина, которую стали именовать «Ближняя дача», так как она находилась всего в 15—17 минутах езды на машине от Кремля.

Именно сюда приезжал Сталин на отдых после рабочего дня и рабочей ночи в Москве, после заседаний Политбюро и привозил с собой своих соратников. Видимо, он не переносил одиночества во время обеда. Это, кстати, типичная грузинская черта. Как подчеркивает Молотов в своих воспоминаниях, стол был большой, потому что компания у него частенько собиралась большая.

Я хорошо помню этот стол, именно за ним, а не за маленькими столиками на 4 человека, в цековском доме отдыха завтракали, обедали и ужинали. Это был табльдот, доживший в Волынском до 30-х годов XX в., — классический стол постоялых дворов XVIII в., стол больших дворянских помещичьих усадеб, за которым хлебосольные хозяева всегда могли усадить даже случайно явившихся, сверх приглашенных, «лишних» гостей. Именно за таким столом сидели гости у Лариных в пушкинском «Евгении Онегине» — тесно, но дружно.

Последний раз я видел этот стол в 1932 г. Он был точной копией стола из усадьбы Льва Толстого, „родной брат“ яснополянского стола-исполина — широкий, в полтора-два метра, и длинный — метров на пять, с толстыми, массивными круглыми резными ножками-тумбами по 35—40 см в диаметре. Ножек этих было у него восемь. За таким столом свободно помещались человек 15—20. Но можно было усадить и 25—26. Когда ждали обед, сидели на расставленных вдоль двух стен диванах. Торцы стола были обращены соответственно к широким двустворчатым дверям и к еще более широкому, почти во всю стену, окну. Зал был светлый, радостный, всегда наполненный солнцем и во время ранних завтраков, и в обеденное время, так как окно выходило на юго-восток.

Прислуга приносила суп в больших фарфоровых супницах с половниками, а второе — в глубоких, закрытых блюдах, и удалялась. Разливали суп, брали закуски, куски второго и гарнир сами, без официантов, по-домашнему — кто сколько хотел и что хотел, вторые блюда порой выставляли двух видов — рыбное и мясное. Минеральная вода — боржоми и нарзан, а с середины 30-х годов — и алкогольные напитки. Водки, коньяки, вина, как правило сухие, белые и красные — кахетинские и карабахские, постоянно стояли на столе среди прочих блюд, обычно в середине и на обоих концах стола, непременно в запечатанных бутылках.

Любимыми, то есть присутствующими при каждом застолье, были грузинские киндзмараули, хванчкара, мукузани, напареули, цинандали, саперави, армянские — «Арени», «Арташат», «Норашен», «Гарни», азербайджанские — «Мадрасали», «Акстафа», шемахинские кагоры. После войны стали появляться молдавские и венгерские вина, но предпочтение, разумеется, отдавалось кахетинским.

Сталин всегда сам, лично, открывал свою бутылку, наливал себе в рюмку или бокал и пил только из своей бутылки. Впрочем, сам он старался пить крайне мало (по свидетельству И. М. Орлова, зам. коменданта «Ближней дачи», Сталин пил сухое вино только во время обеда и ему хватало одной бутылки на неделю). Это подтверждают также Горький и Барбюс, присутствовавшие на сталинских обедах.

Но зато Сталин настойчиво поощрял, побуждал к питью всех присутствующих, в частности, при помощи тостов, содержание которых почти всегда было таково, что не выпить после них — означало бы выказать пренебрежение или даже оскорбление в отношении присутствующих. На это, разумеется, никто не отваживался. Именно эта сторона сталинских застолий была наиболее неприятной. До войны подобных «проверочных», «испытательных» попоек не устраивалось. Они стали проходить таким образом лишь в самом конце войны. Одна из причин такой перемены заключалась в изменении состава участников «обедов» и прежде всего в появлении в числе обедающих военных и людей из ведомства Берии. Они как бы «естественно» создавали более особый фон, предполагающий грубые нравы.

Кулинарная сторона обедов также сильно изменялась с годами, в зависимости от состава участников застолья и в немалой степени — от повода для застолья. Еще до войны, в 1940—1941 гг., Сталин во время наездов в Сочи на свою тамошнюю дачу после долгого перерыва постепенно вновь стал приобщаться к закавказской кухне. Объяснялось это чисто техническими причинами, то есть тем, что местные повара, часто из соседней Абхазии, были в первую очередь знакомы с местной кухней — грузинской (мингрельской, имеретинской, гурийской), турецкой или северокавказской, а не с русской или украинской.

Конечно, большое значение имело желание Сталина, так сказать, вернуться «в лоно родной национальной пищи». А оно, это желание, формировалось с изменением реального и формального положения Сталина в стране.

Возвращение к закавказской, грузинской национальной кухне было, по большому счету, не просто кулинарным желанием всесильного человека, не каким-то гастрономическим капризом, а вполне объективным отражением реального укрепления власти Сталина в начале 1940 г. в обстановке полной победы над оппозицией (XVIII съезд ВКП(б) — «Съезд победителей» в 1939 г.), а затем уже более явно, определеннее и шире — в 1942—1943 гг. после победы в Сталинградской битве. Не случайно почти все мемуаристы отмечают, что с 1943 г., после поездки в Тегеран, Сталин определенно стал отдавать предпочтение «восточной» кухне.

В годы войны для Сталина стали готовить профессиональные повара-мужчины, проходившие службу в армии. Как курьез можно отметить такой факт — старой домашней кухарке семьи Сталина в годы войны было присвоено звание старшего сержанта госбезопасности, поскольку в служебном окружении Верховного Главнокомандующего не должны были находиться гражданские лица.

Повара-профессионалы, разумеется, более качественно, то есть вкуснее, могли приготовить любой обед, а то, что они готовили грузинские блюда, еще более повышало чисто вкусовую притягательность такого меню на фоне армейской пищи военной поры. Правда, Сталин пользовался грузинской кухней либо в особые и праздничные дни, либо во время краткого отдыха, так сказать, разумно «сохраняя пропорции». При этом возвращение к грузинской кухне органически сопровождалось у Сталина восстановлением всего грузинского застольного ритуала, во всем его первозданном этнографическом и культурно-историческом блеске. Это означало, что во время застолий действовал тамада, произносились длинные, «увесистые» тосты, обрели «право голоса» застольные шутки и розыгрыши, звучали иронические или глубокомысленные сентенции.

Роль главного, непревзойденного, постоянного тамады за сталинским грузинским столом начинает играть с конца 1942 — начала 1943 г. профессионал высшей категории — народный артист СССР, известный кинорежиссер Михаил Эдишерович Чиаурели. Вот как вспоминала об этом времени его дочь Софико Чиаурели в 1997 г.:

«Сталин начал дружить с отцом после „Георгия Саакадзе“. Ему очень понравился фильм, каждая серия удостаивалась Сталинской премии. Сталин приблизил отца к себе, пригласил на дачу. Это была такая честь. Папа был необыкновенно остроумен, великолепно пел, играл на гитаре, к тому же златоуст — другого такого тамады больше не было. С того дня уже ни одного застолья у Сталина без отца не обходилось».

Конечно, меню за таким подчеркнуто грузинским столом было также ярко выраженным грузинским: харчо, сациви, лобио, гуриели, чанахи, чихиртма, чахохбили, мцвади, цыплята табака, сацибели, сулугуни, мхали.

С 1943 г., а особенно в 1944—1945 гг., не меньшее значение в кулинарном репертуаре Сталина стала играть общеевропейская дипломатическая кухня, усиленная русскими великолепными закусками — красной и черной икрой, соленой и копченой рыбой. Роскошные дипломатические приемы на Тегеранской, а затем и на Крымской конференциях задали высочайший и поистине имперский тон советским дипломатическим застольям, вновь прославили русскую кухню холодного (закусочного) стола на весь мир.

До войны Сталин, как партийный деятель, был далек от дипломатического этикета и быта. В период интенсивных внешнеполитических контактов с руководителями правительств и командования союзников первыми проявлениями приобщения советского руководства к европейским дипломатическим канонам стали как раз дипломатические приемы — завтраки (ланчи) и обеды, даваемые в Кремле или за границей (Тегеран, Берлин) в честь иностранных гостей (руководителей).

Помимо уникальных русских закусок, жаркое из дичи — рябчиков, куропаток, тетеревов, оленины, лосятины, домашней птицы — стало советской кулинарной «сенсацией». Оно успешно соперничало своим натуральным вкусом с изысками и гастрономическими фантазиями и комбинациями европейской (в основном французской) кухни, которую демонстрировала нам союзная сторона, порой без особого успеха.

Конечно, Сталин как потребитель весьма мало участвовал в этом «соревновании», а точнее, в косвенном противопоставлении достижений «социализма» — капиталистической изощренности. Он крайне мало ел во время таких приемов, которые были для него отнюдь не кулинарными, а серьезными внешнеполитическими мероприятиями. Но как главный режиссер он играл решающую роль и в этих чисто гастрономических сферах, ибо внимательно следил за тем, чтобы организовать стол именно так, что он мог бы поразить, удивить, ошеломить другую сторону ассортиментом, качеством, невиданным содержанием советского меню и в конце концов «подавить противника» кулинарными средствами, внушив ему через его же собственный желудок уважение, почтение и восхищение огромными возможностями Советской страны.

Ярким примером активного участия Сталина в организации стола была Ялтинская (Крымская) конференция. Никогда еще Советский Союз не добивался стольких уступок от Запада, как в Ялте в 1945 г. Организация Ялтинской конференции союзников в дотла разоренном гитлеровцами Крыму особенно впечатляет и потрясает, когда знаешь из архивных документов, в какие сроки, в каких условиях и в каких масштабах была проделана работа по практическому обеспечению приема иностранных делегаций.

Это была поистине гигантская и просто фантастическая по быстроте и четкому осуществлению работа. Подготовлено было не только дворцовое жилье на 340—350 человек, но и два аэродрома — Саки и Сарабуз — для приема тяжелых транспортных и военных самолетов, поставлены две автономные электростанции, создана электросеть, водопровод, канализация, налажено отопление, построены прачечная, кухни, а также обеспечена устойчивая связь Ялты с Москвой.

Двести двенадцать комнат общей площадью 5810 кв. м были заново отремонтированы, окрашены, оклеены обоями, снабжены мебелью, постельными принадлежностями. Между тремя дворцами (Ливадийским, Юсуповским и Воронцовским), где должны были жить делегации, была оборудована шоссейная дорога общей протяженностью 24 км, а территория парков, окружающих дворцы, приведена в образцовый порядок. Все это (и еще многое другое) было сделано всего-навсего за 18 суток.

8 января 1945 г. Берия подписал секретный приказ № 0028 «О специальных мероприятиях в Крыму», а 27 января уже докладывал Сталину о полной готовности объектов к приему и размещению советской и иностранных делегаций и обеспечению всех участников охраной (от бомбоубежища в 250 кв. м с железобетонным накатом толщиной в 5 м до индивидуальных телохранителей почти на каждых двух человек и с совершеннейшей системой прослушивания).

Грандиозность этого мероприятия и темпы его подготовки производят еще большее впечатление, если учесть, что все это делалось во время напряженнейших сражений в Польше, Прибалтике, Югославии, Венгрии и в полуразоренный войной стране, в которой 35 млн мужчин было мобилизовано в армию, потерявшую к этому времени уже свыше 10—12 млн человек.

Некоторые подробности кулинарно-гастрономического, продовольственного и кухонного обеспечения конференции, о котором в приказе № 0028 упоминается лишь в двух строках, потрясают любого, даже отвыкшего удивляться человека. Вот какова была страна, вот какими были люди, сумевшие в это тяжелейшее время продемонстрировать то, от чего, казалось, всех уже война отучила, — блеск, комфорт, роскошь, вкус, изысканность, элегантность.

В приказе № 0028 обо всем этом было сказано кратко и сухо, сугубо практически:

«Обеспечение хозяйственного обслуживания объектов — их сервировку, создание необходимых запасов продовольствия на месте, их лабораторное исследование, организацию на объектах столовых, буфетов и кухонь, снабжение их необходимым инвентарем и обслуживающим персоналом возложить на тов. Егнаташвили, в распоряжение которого выделить потребное количество продовольственных товаров и обслуживающего персонала.

Товарищу Егнаташвили немедленно выехать на место и приступить к выполнению возложенных на него обязанностей».

Результаты работы А. Я. Егнаташвили, а это был зам. начальника 6-го управления НКВД, комиссар государственной безопасности 3-го ранга, помощник зам. наркома Круглова по хозяйственным вопросам, спустя 18 суток были, выражаясь скупым бюрократическим языком докладных записок, следующими:

«На месте созданы запасы живности, дичи, гастрономических, бакалейных, фруктовых, кондитерских изделий и напитков; организована местная ловля свежей рыбы.

Кроме того, из ближайших районов организована доставка различной живности, дичи, свежей рыбы, вин, фруктов и других продуктов.

Оборудована специальная хлебопекарня с квалифицированными работниками хлебопечения; созданы три автономные кухни, оснащены холодильными установками в местах расположения трех делегаций (в Ливадийском, Юсуповском и Воронцовском дворцах); для пекарен и кухонь привезено из России 3250 кубометров сухих дров»[59].

Помимо всего этого интендантская служба Красной Армии выделяла для питания рабочих-ремонтников и строителей, для оперативных сотрудников НКВД и Наркомсвязи, для обслуживающего гостиничного персонала — 2000 пайков на 1 месяц (подготовка велась 19 дней, и сама конференция проходила 8 дней).

В этом скупом на эмоции перечне результатов работы хозяйственников все ясно, за исключением одного слова «живность», требующего пояснения.

Под ним А. Я. Егнаташвили подразумевал ягнят, телят, поросят, упитанных бычков, индеек, гусей, кур, уток, а также кроликов, предназначенных для квалифицированной кулинарной обработки, то есть для превращения их в рагу, бефстроганов, жаркое, бифштексы, клопсы, отбивные, котлеты, паштеты и фрикадельки, и для удовлетворения аппетита и создания хорошего настроения у участников конференции.

За кулисами этого мероприятия прошла и напряженная, требующая огромной деликатности работа, обозначенная в приказе № 0028 одним лишь словом — сервировка.

За этим словом подразумевались 3000 ножей, 3000 ложек и 3000 вилок — серебряные, мельхиоровые и стальные, сотни кастрюль, сковородок, сотейников, терок, салатников и масленок, а также 10 000 тарелок разных размеров, 4000 блюдец и чашек и далеко не в последнюю очередь 6000 стопок, бокалов и рюмок. Все это надо было тщательно упаковать, перевезти, распаковать, протереть и расставить, не говоря уже о том, что все это надо было достать в стране, в которой уже пять лет не выпускалось ни одного столового прибора, ни одной тарелки, ни одного стакана, причем за все эти годы миллионы таких бьющихся, хрупких предметов были уничтожены в военной и эвакуационной суматохе.

Когда в банкетном зале Большого Ливадийского дворца были накрыты столы, когда на них заискрились серебро приборов и глянец фарфоровых сервизов и когда столовая посуда, наполненная всевозможными яствами, была подана вместе с разнообразными отличнейшими первоклассными напитками, то лучше всех символичность этой картины понял самый опытный, самый «тертый» политик — сэр Уинстон Черчилль. Он понял то, что уже знал, так сказать, теоретически, — Советский Союз непобедим и из войны выходит еще сильнее, чем начинал ее, когда его ресурсы не были еще растрачены!

Сталин добился того, чего хотел и на что рассчитывал: политический успех Ялтинской конференции вполне стоил этого грандиозного кулинарного мероприятия.

Гастрономически-кулинарную эпопею Ялты в феврале 1945 г. можно по праву поставить выше грандиозного банкета президента Франции Лубэ в Париже в преддверии XX в. В Ялте все было удивительнее, необычнее, чем когда-либо и где бы то ни было в другом месте. Ялтинские банкеты заставили крепко призадуматься все политическое руководство капиталистического мира — как-то дальше будет развиваться социалистическая держава в мирное время, если к исходу кровопролитной войны, вся израненная и растерзанная, она способна на организацию такой кулинарной гармонии, роскоши, порядка и вкуса?

Героические усилия и самоотверженный труд людей были изрядно вознаграждены Советским правительством: к орденам и медалям были представлены 1021 человек — практически каждый второй из строительно-ремотно-обслуживающего персонала по хозобеспечению Ялтинской конференции. Непосредственно поварскому, официантскому и иному обслуживающему персоналу достались 294 награды, то есть почти треть[60].

В первые годы после окончания войны, особенно в 1945—1947 гг., в меню Сталина, как уже упоминалось выше, произошли некоторые изменения — в них стали появляться блюда дипломатической кухни, то есть те блюда, которые, согласно дипломатическому этикету, подавались во время государственных приемов глав иностранных государств и правительств и которые были заимствованы главным образом из французской кухни, «отредактированной» и дополненной с учетом деликатесных закусок русского рыбного стола и общепринятых блюд западноевропейской кухни.

Сталин старался как можно реже посещать подобные мероприятия, но иногда ему приходилось это делать. В таких случаях он ел крайне мало, ограничиваясь знакомой закуской — кусочком лососины или севрюги, ломтиком ростбифа, кусочком хлеба с икрой. Протертые супы-пюре и бульоны с пирожками он не жаловал. Ко второму, если это были куриные пожарские котлеты, куриная ножка или фазанье бедро или грудка с килевой костью, — даже не притрагивался. У себя, на «Ближней даче», он привык есть домашнюю птицу и дичь руками, что во время дипломатического приема немыслимо, и потому он избегал предаваться собственно застольному основному занятию — еде.

Все это, вместе взятое, привело к тому, что Сталин стал смотреть на «дипломатическую» кухню, то есть на западноевропейскую, чрезвычайно скептически, она его не привлекала и не интересовала. Неудобным было для него и время дипломатических ланчей — 13:00.

Сталин всегда был полуночником, «совой» и ложился спать, особенно во время войны, в 4:30 утра. Просыпался он примерно в 12—12:30, а обедал, то есть практически ужинал, не в строго определенное время, а по желанию. Самыми «обычными» для него часами приема пищи были 17:00 или 20:00, а также 22:00—23:00. Последний срок стал обычным, почти стандартным в конце 40-х — начале 50-х годов, ибо в это время заканчивались заседания Политбюро.

Этот нездоровый режим питания, не оказывавший, как ни странно, отрицательного воздействия на Сталина на протяжении четверти века, начал сказываться, когда Сталин стал стареть. Во-первых, из меню Сталина практически исчезли супы, поскольку обеды фактически превратились в ужины. Во-вторых, резкое смещение основного приема пищи к полуночи (22:00—23:00) оказалось серьезной нагрузкой как для пищеварительной, так и для сердечно-сосудистой и нервной системы. И эта нагрузка ничем не компенсировалась, поскольку Сталин уже не мог изменить этот ужасный режим.

Просыпаясь в полдень, он не хотел и не мог есть по крайней мере в течение двух-трех часов, после чего следовала лишь легкая закуска, настоящий аппетит так и не появлялся. Лишь в 17:00 ему обычно приносили чай с бутербродом, и «настоящий обед» автоматически передвигался на 20:00 или на 22:00—23:00. Такой режим становился опасным, так как ускорял процесс старения. Все это было бы еще не столь трагично, если бы у Сталина сократилась в связи с наступлением старости его рабочая нагрузка. Но он продолжал интенсивно заниматься всеми государственными делами. В последние годы нагрузка даже возросла в связи со сложной международной обстановкой. К тому же Сталин не прекращал работать и в области теории. Его работы по проблемам социалистической экономики относятся именно к этому периоду.

Правда, число участников полуночных застолий у Сталина в последние годы его жизни резко сократилось: соратники умирали или оказывались в опале. Но пять-шесть, самое меньшее три-четыре члена Политбюро вплоть до 1953 г. всегда разделяли позднюю трапезу Сталина. Из опасения, что его могут отравить, Сталин делал свидетелями своих застолий хотя бы тот оставшийся узкий круг людей, с которыми его связывали государственные интересы и которым он все более и более не доверял. Степень его недоверия и подозрительность зашли в последний год жизни очень далеко. Имеются свидетельства того, что были случаи, когда Сталин, запершись у себя в кабинете, лично готовил себе пищу на электроплитке. Это значит, что Сталин переживал тяжелейший психологический кризис. Он находился на грани нервного срыва чуть ли не месяцами. Вот почему наступивший 5 марта инсульт имеет естественное объяснение.

• • •

В отличие от Ленина, в честь которого созданы музеи, научно-исследовательские институты, а также изданы собрания сочинений, о Сталине, как это ни парадоксально при всем том «культе личности», который существовал при его жизни, современники знали гораздо меньше. Что же касается «сохранения памяти», то здесь история зло подшутила над Сталиным — более варварского уничтожения подлинных документальных материалов, касающихся его личности, не знал ни один другой государственный деятель его ранга. Ныне Стенфордский университет в США располагает более представительным собранием сталинских материалов, чем наша страна, где он жил, работал и которой руководил 30 лет.

Бытовая сторона жизни Сталина вообще не зафиксирована. В результате кулинарно-гастрономический обзор ленинского быта оказался более полным, более репрезентативным, чем то, что удалось собрать достоверного из этой области о Сталине.

Еще в 1965 г. К. И. Чуковский отмечал в своем дневнике, что описания быта Сталина в романах Солженицына весьма далеки от исторической правды. Александр Исаевич, вполне естественно, совершенно не знал этого быта и писал то, что хотел, и более того — то, что надо было ему из тенденциозных соображений. Но какая же это история?

В 30—40-х годах вообще бытовая сторона жизни как всего народа, так и отдельных государственных деятелей, разумеется, с точки зрения тогдашней официальной советской исторической науки, не имела никакого права на упоминание в истории. И это было чудовищным заблуждением.

В 50-х годах в обществе стал проявляться как раз бытовой интерес, даже тяга к общему обустройству быта, особенно к его пищевому, кулинарно-гастрономическому аспекту. Это было естественной реакцией после голодных военных и первых послевоенных лет. Тот же К. И. Чуковский, всю жизнь имевший широчайший круг знакомых среди советских и иностранных деятелей культуры, записывает в своем дневнике такие, например, события.

«24 февраля 1947 г. На обеде по случаю годовщины со дня смерти Алексея Николаевича Толстого. Огромный стол ломится от яств. Гости — академик Майский, генерал Игнатьев, художник Кончаловский, скульптор Меркулов, писатели Федин, Шкловский и др.

<...> Март 1950 г. Пирушка по случаю присуждения Сталинской премии С. А. Макашину. Гости — „столпы литературоведения“. (О меню — ни слова, видимо, больше пили, не закусывая.)

<...> 30 июня 1951 г. В гостях у Е. В. Тарле. Великолепный обед с закусками, с пятью или шестью сладкими.

<...> 1 апреля 1952 г. Подарки на день рождения (70-летие К. И. Чуковского): ларец сладостей, коробка конфет, бутылка вина.

<...> 29 января 1954 г. Праздник у Збарских. Пирожки, пирожные („вот твое любимое с кремом“)».

Из этих скупых записей отчетливо видно, что в первые послевоенные годы люди, принадлежавшие к интеллектуальной элите советского общества, — писатели, ученые, артисты, — в отличие от первой половины 30-х годов, стали придавать серьезное значение действительно их занимавшим и интересовавшим жизненным удовольствиям, которые прежде считались невозможными и которые было даже неприлично афишировать.

Показательно также, что в дневнике К. И. Чуковского более позднего времени, то есть за 1956—1959 гг., уже не встречается ни одной записи гастрономического порядка — ни упоминания какого-либо обеда, ужина, праздничного застолья, ни фиксации названия какого-либо блюда, пищевого изделия, хотя в прошлые годы дневник пестрел такими пометками, как, например: «У Всеволода Иванова, блины» или «в санатории „Сосна“ испортил желудок при помощи дурацкого меню» (хотя содержание этого меню, к сожалению, не указано).

Во второй половине 50-х годов еда уже перестала быть темой, достойной упоминания, ибо не только стабилизировалось продовольственное положение, не только пропало ощущение новизны и важности сытой жизни, но главное заключалось в том, что 1956—1959 гг. — это годы интенсивного обновления общественно-политической и культурной жизни страны, и поэтому все внимание людей, в том числе и в сугубо личных записях для себя, было поглощено общественными, политическими событиями и вопросами, в число которых быт и особенно питание уже не входили!

Одной из отрицательных черт послевоенного советского времени Чуковский называет такое явление, как «изменившиеся люди», то есть люди, переменившие свои политические взгляды, свое мировоззрение с целью приспособиться к новым общественным условиям. Чуковский несколько мягок в своих формулировках и оценках: «Сурков весь изменился на 180°. Удивляют меня эти люди — „изменившиеся“». Но подмечено верно. Можно было бы назвать это резче. Ведь после войны последовало несколько таких «изменений»: в 1956 г. сталинисты «превратились» в либералов, в 1964 г. верные последователи Хрущева — в брежневистов, в 1985 г. — не менее резкий переход брежневских клевретов в лагерь убежденных сторонников Горбачева, и в 1991 г. — тотальное отречение от горбачевской политики «нового мышления».

Оборотной стороной этой идейной неразборчивости и политического хамелеонства стали в 60—70-е годы гастрономическая всеядность, а также сведение всех основных жизненных интересов к примитивно понимаемым кулинарным интересам, интересам желудка, что Чуковский демонстрирует следующим примером.

«31 марта 1969 г. Показываю одной из здешних интеллигенток (в правительственной больнице) репродукции картин Пиросманашвили.

— Ах как я люблю шашлык, — сказала она, и здесь была вся ее реакция на творчество грузинского художника».

Чуковский с болью в душе обнаруживает, что даже хорошие, неглупые, талантливые люди далеки от общечеловеческой культуры.

«За нашей больничной трапезой, — пишет Чуковский летом 1969 г. за несколько месяцев до смерти, — женщины говорят мелко-бабье: полезен ли кефир, как лучше изжарить карпа, кому идет голубое — ни одной общей мысли, ни одного человеческого слова.

Ежедневно читают газеты, а интересуются главным образом прогнозами погоды и телепрограммой».

Умирающий, но продолжающий активно мыслить и следить за общественной и культурной жизнью страны писатель давал как бы набросок безрадостной характеристики новой эпохи, которая особенно «расцвела» в 1969—1980 гг., после его смерти, и получила впоследствии название «эпоха застоя».

Центральным персонажем и творцом этой эпохи был Леонид Ильич Брежнев, пришедший к власти в 1965 г. и скончавшийся в 1983 г. Вот почему интересно проследить, каковы были его кулинарные пристрастия, уровень его пищевой культуры, его представления о значении этой сферы в общественной и частной жизни.

Но прежде чем приступить к «истории еды» Брежнева, следует ответить на закономерный для каждого читателя вопрос: почему пропущена такая фигура, как Хрущев, несомненно, более значительная и колоритная в политическом отношении, чем Брежнев. Дело в том, что в кулинарном отношении Хрущев не представляет исторически ничего нового и, следовательно, своеобразного и интересного. Грубо говоря, в кулинарном отношении Хрущев — простой мужик. Его личные кулинарные вкусы были крайне примитивны: кулеш, соленые огурцы, сало, водка. Ничего нового, что отличало бы его отношение к еде, что создавало бы связанную с его именем кулинарную эпоху. Во времена Сталина Хрущев как «статист» разделял сталинский стол, не проявлял к нему никакого индивидуального отношения. Возможно, из осторожности. Но когда он занял самостоятельное положение, то так же автоматически и послушно стал пользоваться как должным предоставляемым в его распоряжение, согласно его рангу, государственным столом.

После отстранения от всех государственных должностей он спокойно вернулся к домашнему столу среднего служащего, который ему обеспечивали жена или его родные. Он не переживал о том, что был свергнут с кулинарного Олимпа. Он целиком был потрясен свержением с Олимпа политического и переживал это крайне болезненно. Еда, хотя он ее и любил, и ценил, была для него, тем не менее, явлением побочным, производным.

Что же касается Брежнева, то будучи еще большим «мужиком» в вопросах кулинарии, чем Хрущев, Леонид Ильич, тем не менее, явно ценил эту сферу едва ли не больше, чем свои политические позиции. Он стал не только символом, но и невольным творцом новой эпохи, для которой кулинарный имидж был более значительным, чем политический. И это заставляет — проанализировать данный феномен.