LII Был ли военный заговор?

LII

Был ли военный заговор?

В работах последних лет жизни Троцкий не раз возвращался к вопросу о том, существовал ли в действительности заговор генералов. В статье «Обезглавление Красной Армии» он анализировал социальные и политические причины, которые могли породить планы, намерения, соглашения военных руководителей, направленные против Сталина. Помимо накопившегося в армии, в основном крестьянской по своему составу, недовольства насильственной коллективизацией и её последствиями, он видел такие причины в противоречиях между военной и штатской бюрократией, возникающих в условиях тоталитарного режима. «Когда бюрократия освобождается от контроля народа,— писал он,— военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии… Заговора, правда, ещё не было. Но он стоит в повестке дня. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался „счастливым“ случаем, чтоб дать офицерству кровавый урок» [1085].

Эту мысль Троцкий развил в книге «Сталин», где он подчёркивал, что военный аппарат «нелегко переносит ограничения, налагаемые на него политиками, штатскими». Предвидя возможность возникновения конфликтов с армейским аппаратом, возглавляемым самостоятельными и опытными военачальниками, Сталин подготовил через ГПУ петлю для цвета командного состава [1086].

Другую причину недовольства генералов Троцкий усматривал в том, что перед лицом надвигающейся военной опасности наиболее ответственные командиры не могли не испытывать тревоги по поводу того, что во главе армии стоит столь ограниченный и бездарный в военном отношении человек, как Ворошилов. «Можно не сомневаться, что в этих кругах выдвигали на его место кандидатуру Тухачевского… Генералы могли вести разговоры о том, что следовало бы вообще освободить армию от опеки Политбюро. Отсюда ещё далеко до прямого заговора. Но в обстановке тоталитарного режима это уже первый шаг к нему» [1087].

В книге «Сталин» Троцкий сопоставлял официальные сообщения о процессе генералов с сообщениями о процессе по делу «право-троцкистского блока», состоявшемся в марте 1938 года. Между этими сообщениями существовало очевидное разноречие. Приговор военного суда обвинял генералов в том, что они доставляли шпионские сведения правительству враждебного государства и подготавливали поражение Красной Армии в случае войны. На процессе «право-троцкистского блока» вновь был поднят вопрос о заговоре Тухачевского, которому на этот раз были приписаны новые цели. Расстрелянных девять месяцев назад генералов «судили попутно новым судом и, забыв отстранить слишком фантастические обвинения в шпионаже, приписали подготовку военного заговора».

На вопрос: «Был ли действительно военный заговор?» Троцкий отвечал следующим образом: «Всё зависит от того, что называют заговором. Каждое недовольство, каждое сближение между собою недовольных, критика и рассуждения о том, что сделать, как приостановить пагубную политику правительства, есть, с точки зрения Сталина, заговор. И при тоталитарном режиме, несомненно, всякая оппозиция является эмбрионом заговора». Таким «эмбрионом» Троцкий считал стремление генералов оградить армию «от деморализующих происков ГПУ. Они защищали интересы обороны» [1088].

От гипотез Троцкого уместно перейти к высказываниям руководителей зарубежных государств, которых также немало занимал вопрос о том, какова доля истины в официальных сообщениях о военном заговоре в СССР. Анализ данного вопроса, как и вопроса о причинах и подоплеке великой чистки вообще, занял заметное место в труде Черчилля «Вторая мировая война». В соответствующем фрагменте книги Черчилль не только допустил целый ряд фактических ошибок и неточностей, но и обнаружил, подобно многим другим буржуазным политикам, неспособность разобраться во внутренних событиях, происходивших в СССР [1089]. С одной стороны, он считал «в высшей степени маловероятным, чтобы коммунисты из старой гвардии присоединились к военным или наоборот». С другой стороны — в полном противоречии с данным суждением,— он на той же странице признавал вполне возможным существование «так называемого заговора военных и старой гвардии коммунистов, стремившихся свергнуть Сталина и установить новый режим на основе прогерманской ориентации». По-видимому, не обладавший информацией о том, что к прогерманской ориентации задолго до пакта «Молотов — Риббентроп» склонялся именно Сталин, Черчилль приписал её старым большевикам и советским полководцам, стоявшим на последовательно антифашистских позициях.

Другой мотив возможной конфронтации представителей этих двух групп со Сталиным Черчилль усматривал в том, что «они, несомненно, были полны зависти к вытеснившему их Сталину». Исходя из этих соображений, Черчилль считал оправданным стремление Сталина «разделаться с ними одновременно в соответствии с обычаями тоталитарного государства».

Питая нескрываемый пиетет по отношению к Сталину, Черчилль называл преувеличением мнение Чемберлена и генеральных штабов Англии и Франции о том, что чистка 1937 года явилась «внутренним разгромом русской армии» и что в то время «яростная ненависть и мстительность раздирали Советский Союз». В противовес этим суждениям Черчилль заявлял, что «основанную на терроре систему правления вполне возможно [было] укрепить беспощадным и успешным утверждением её власти». Исходя из этих предпосылок, он фактически одобрял «беспощадную, но, возможно, небесполезную чистку военного и политического аппарата в Советской России и ряд процессов… на которых Вышинский столь блестяще (sic! — В. Р.) выступал в роли государственного обвинителя» [1090].

Более обоснованные суждения по поводу «произведённой Сталиным грандиозной чистки генералитета» высказывал Гитлер, лучше, чем кто-либо другой, знавший истинную цену документам, переданным его спецслужбами Сталину и послужившим основой для проведения процесса генералов. Тем не менее в одной из своих застольных бесед с приближёнными Гитлер обронил многозначительное замечание: «До сих пор так и не выяснено, действительно ли разногласия между Сталиным, с одной стороны, и Тухачевским и его сообщниками — с другой, зашли настолько далеко, что Сталину пришлось всерьёз опасаться за свою жизнь, угроза которой исходила от этого круга лиц» [1091]. Возможно, что это рассуждение Гитлера не было чисто умозрительной гипотезой, а покоилось на каких-то известных ему фактах.

Обратимся теперь к свидетельствам, исходящим, так сказать, с противоположного фланга — от людей, наиболее приближённых к Сталину и совместно с ним готовивших процесс генералов. В этом плане мы немало обязаны Феликсу Чуеву — заядлому сталинисту, одержимому жгучим желанием реабилитировать и возвеличить Сталина, а потому пользовавшемуся доверием со стороны Молотова и Кагановича, которые отвечали на его самые «каверзные» вопросы. Оба этих сталинских приспешника в беседах с Чуевым категорически отрицали тот факт, что они дали согласие на реабилитацию военачальников. Между тем решение о юридической реабилитации последних было принято Военной коллегией Верховного Суда СССР 31 января 1957 года (в отношении Гамарника — ещё в 1955 году), а решение об их партийной реабилитации — на заседании Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1957 года, т. е. в то время, когда Молотов и Каганович находились в составе Президиума ЦК КПСС. На июньском пленуме ЦК 1957 года, где им было прямо предъявлено обвинение в расправе над Тухачевским и его соратниками, они не обмолвились ни единым словом о своём несогласии с реабилитацией военачальников.

Спустя много лет, отстаивая версию о виновности генералов в преступлениях, инкриминировавшихся им на процессе 1937 года, Каганович выдвигал весьма неубедительные аргументы: «И всё-таки какая-то группировка командного состава была, не могла не быть. Она была. Вся эта верхушка в Германии проходила учебу, была связана с немцами. Мы получили сведения, у Сталина были данные, что у нас есть связанная с фашистами группа… Тухачевский был, по всем данным, бонапартистских настроений. Способный человек. Мог претендовать» [1092].

Не более вразумительно Каганович отвечал на конкретные вопросы Чуева:

«— Был ли он [Тухачевский] заговорщиком?

— Я вполне это допускаю.

— Сейчас пишут, что показания выбиты из них чекистами.

— Дело не в показаниях, а в тех материалах, которые были до суда,— говорит Каганович.

— Но их подбросили немцы Сталину через Бенеша.

— Говорят, английская разведка. Но я допускаю, что он был заговорщиком. Тогда всё могло быть» [1093].

Более связно и с большей долей уверенности излагал версию о заговоре Молотов. Когда Чуев зачитал ему отрывок из книги Черчилля — об информации, полученной от Бенеша как отправной точке организации процесса,— Молотов сказал: «Не уверен, что этот вопрос правильно излагается… Не мог Сталин поверить письму буржуазного лидера, когда он далеко не всегда своим вполне доверял. Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота» [1094].

О «заговоре Тухачевского» Молотов охотно говорил и с другими писателями, придерживавшимися сталинистских взглядов. В книге с многозначительным названием «Исповедь сталиниста» Иван Стаднюк сообщал, что в беседе об этом заговоре «Молотов подробно рассказывал, кто и когда должен был убить его и Сталина, Ворошилова и Кагановича» [1095].

Ещё одним писателем, с которым Молотов делился своими воспоминаниями и суждениями, был В. Карпов, первый секретарь Союза советских писателей и член ЦК КПСС. В книге о Жукове Карпов рассказывает, как он однажды поднял в беседе с Молотовым вопрос о расправе над генералами:

«— Крупнейшие военачальники, в гражданской войне столько добрых дел свершили, вы всех хорошо знали, не было ли сомнения насчет их вражеской деятельности?

Молотов твёрдо и даже, я бы сказал, жестоко ответил:

— В отношении этих военных деятелей у меня никаких сомнений не было, я сам знал их как ставленников Троцкого — это его кадры. Он их насаждал с далеко идущими целями, ещё когда сам метил на пост главы государства. Очень хорошо, что мы успели до войны обезвредить этих заговорщиков… Я всегда знал Тухачевского как зловещую фигуру…» [1096]

Воспоминания Молотова представляют интерес прежде всего как отражение тёмной психологии этого человека, до последних дней своей жизни стремившегося оправдать собственные преступления. Это, однако, не исключает того, что некоторые фрагменты из его свидетельств могут быть, как я постараюсь показать ниже, учтены при обсуждении вопроса о существовании «военного заговора».

К сожалению, отечественные и зарубежные исследователи, вновь и вновь возвращающиеся к разгадке дела Тухачевского, не обладают практически ни одним незаинтересованным свидетельством непричастного к этой трагедии человека. В таких случаях историк вынужден признать существование того, что называется «белым пятном». Именно белым, потому что оно лишено цвета, т. е. в историческом смысле — оценки. Обыденному сознанию трудно примириться с таким равнодушием, оно стремится раскрасить историю, чтобы непременно найти виноватых и жертв. Историк же обязан оставить в представленной им картине незакрашенные пятна, пока не найдёт объективные и безупречные свидетельства и доказательства.

Это не значит, что не раскрытые преступления и до конца не объяснённые трагедии в политике ничему не учат. История «генеральского заговора» преподносит урок не менее важный, чем история до сих пор не раскрытого убийства Кеннеди.

Когда группа влиятельных людей (или один человек, как Джон Кеннеди) оказывается сильнейшим оружием в схватке могучих политических сил,— узнать правду, найти достоверные свидетельства, о том, что происходило, часто оказывается весьма затруднительным. Чем значительнее масштаб политической интриги, тем важнее для её организаторов спрятать её концы в воду. Поэтому обычно убираются все непосредственные свидетели. Но ещё более надёжное средство скрыть правду — это погрести её, т. е. подлинные события и их мотивы, под несколькими слоями тщательно обработанной лжи. Оказавшись в этой комнате зеркал, исследователь легко может потерять ориентиры своего исторического поиска. Все отвлекающие версии выглядят правдоподобно, поскольку они замешаны не только на явных выдумках, но и на полуправде. И в то же время ни одна из этих различных версий, предлагающих, на первый взгляд, исчерпывающий набор альтернатив, не ведёт к истине.

Обнаружение того, что очередная обнадеживающая находка оказалась новым вариантом лжи и дезориентации, может подтолкнуть исследователя к признанию устраивающей его версии исторической истиной. Однако у него всегда остаётся шанс не оказаться погребенным под обломками навязываемых версий. Для этого необходимо ответить на древний вопрос: qui prodest?

Кому было выгодно «разоблачение» «заговора генералов»?

Выгодно Сталину, ибо позволяло устранить потенциально опасных политических противников. Выгодно Гитлеру, поскольку позволяло ослабить Красную Армию. Выгодно лидерам других крупнейших капиталистических держав, поскольку ослабление Красной Армии делало вероятным успешную реализацию их сценария: «пусть Советы и фашизм перебьют друг друга». Если геополитические силы такого масштаба и целеустремлённости оказываются заинтересованы в чьём-либо заговоре, он «состоится», хотя бы на деле он мог состояться скорее символически, чем практически, хотя его могли реально осуществлять совсем другие, а не «разоблачённые» лица, хотя намерения «разоблачённых» могли быть бесконечно далеки от мотивов, им приписываемых.

Даже если кто-то из заинтересованных лиц не умел, не смог или не захотел участвовать в «разоблачении» заговора, совокупность их перекрещивающихся интересов создаёт то историческое поле, на котором он должен был возникнуть.

Уроки каждого большого политического заговора чрезвычайно важны, ибо настойчиво напоминают: большая политика не только крушит и перетасовывает человеческие судьбы, но ежечасно создаёт новую историческую реальность — рационально сконструированный, управляемый мир, который зачастую оказывает решающее влияние на судьбы миллионов людей.

Едва ли когда-нибудь будут обнаружены свидетельства лиц, непосредственно причастных к «военному заговору». Все люди, которые могли знать о нём, были уничтожены в годы большого террора (уже через девять дней после процесса генералов число арестованных по обвинению в сопричастности к этому заговору достигло почти тысячи человек).

Тем важнее оказываются свидетельства, полученные, так сказать, из вторых рук. Если в суде они не считаются доказательством, то для историка они могут служить важным подспорьем, в особенности, когда исходят от человека, заслуживающего доверия. В этой связи остановимся кратко на судьбе человека, которому принадлежат важные свидетельства о существовании антисталинского заговора в 1937 году.