XVIII Месть тирана

XVIII

Месть тирана

На разоблачения Троцкого Сталин отвечал прежде всего нагромождением всё новой клеветы, публичное повторение которой стало обязанностью каждого советского человека. Чем более высокий пост занимал тот или иной бюрократ, тем в большей степени требовалась от него активность и самостоятельность в выборе наиболее грязных выражений и эпитетов. В этом деле сумел перещеголять многих своих коллег нарком юстиции Н. В. Крыленко, чьё особое рвение объяснялось страхом по поводу его собственных «связей»: его сестра не только жила за рубежом, но и была замужем за известным американским «троцкистом» Истменом.

В статье «Враг народа — Троцкий» Крыленко, как бы желая превзойти в своих проклятьях Вышинского, писал: «Троцкий войдёт в историю как чудовищное соединение в одном лице всей суммы преступлений, какие только знают уголовные законы, какие только могло создать человеческое представление о „преступном“, ибо действительно все преступления, которые знает история человеческих отношений, из наиболее подлых и тяжёлых, он сконцентрировал в своих делах» [371].

Помимо низкопробной клеветы, распространяемой устами своих сатрапов, у Сталина было ещё одно средство мести Троцкому — расправа с его родственниками, находившимися в СССР.

Ещё в 1926 году, после того, как Троцкий заявил на заседании Политбюро, что Сталин окончательно поставил свою кандидатуру на роль могильщика партии и революции, его тогдашний единомышленник Пятаков сказал ему: «Он вам этого никогда не забудет, ни вам, ни детям, ни внукам вашим» [372]. Этот прогноз полностью реализовался в годы большого террора. К тому времени в Советском Союзе находились первая жена Троцкого А. Л. Соколовская и два его зятя, принадлежавшие к числу несгибаемых троцкистов. Оба они с 1928 года пребывали в ссылке, в середине 30-х годов были переведены в концлагеря и вскоре стали жертвами первых лагерных расстрелов. О судьбе Соколовской рассказывается в гл. XLIV.

Эти люди были не только родственниками, но и политическими единомышленниками и сподвижниками Троцкого. По-иному обстояло дело с сыном Троцкого Сергеем Седовым, который никогда не интересовался политикой. «В школе он отказался вступить в комсомол,— вспоминала Л. И. Седова,— и мы разрешили ему это. Мы надеялись, что, став старше, он придёт к тому, чтобы разделять наши интересы. Но его единственным страстным интересом была математика и техника» [373]. Отказавшись сопровождать отца в ссылку и изгнание, Седов посвятил себя всецело научной работе.

В начале 1935 года Седов был арестован и привлечён к уголовной ответственности по т. н. «кремлёвскому делу». Поскольку никакой вины за ним отыскать не удалось, Особое совещание ограничилось тем, что в июле того же года приняло решение о высылке его в Красноярск сроком на пять лет.

Как административно-ссыльный, Седов обладал правом на самостоятельный поиск работы по специальности. В Красноярске ему посчастливилось в том плане, что он встретил человеческое отношение со стороны директора машиностроительного завода А. П. Субботина, близкого друга Орджоникидзе.

На партийном собрании, где Субботину было впервые предъявлено обвинение в покровительстве Седову, он рассказал об обстоятельствах приёма последнего на работу: «Ко мне в кабинет зашёл человек, назвался Седовым и стал предлагать свои услуги как специалиста по газогенераторам. Он стоит передо мной. Я его спрашиваю: „Да ты откуда взялся?“— „Я,— говорит,— сын Троцкого“. Надо сказать, я немножко вспотел: „Надо немного подождать“,— говорю. И так Седов ходил некоторое время около завода, потом его взяли на работу».

Несмотря на своё высокое положение, Субботин не мог самостоятельно принять столь «ответственное» решение. Он специально обратился за советом по этому вопросу к первому секретарю крайкома Акулинушкину, который согласовал с краевым управлением НКВД вопрос о трудоустройстве Седова.

Одним из главных мотивов, побудивших Субботина пойти на этот рискованный шаг, было получение от начальника Главзолота Серебровского задания наладить производство газогенераторных установок для моторных судов, необходимых золотодобывающей промышленности. Седов же был одним из авторов монографии «Лёгкие генераторы автотранспортного типа». В сентябре 1935 года он был принят на завод для руководства освоением производства двигателей. Вскоре к нему приехала из Москвы его жена Г. М. Рубинштейн.

Сразу после процесса «объединённого троцкистско-зиновьевского центра» Седов был арестован. Субботин обратился к Серебровскому с просьбой помочь освобождению Седова как незаменимого специалиста и получил недвусмысленный ответ: «Если взяли — хорошо сделали». На заседании крайкома Субботин заявил, что у него нет оснований обвинять Седова в недобросовестном отношении к работе, на что последовала зловещая реплика Акулинушкина: «Враг хорошо не работает».

Отныне параллельно «разрабатывались» два дела — Седова и Субботина. На первых порах Субботин отделался партийным выговором за «проявления либерализма» и «притупление большевистской бдительности» [374].

Седов был направлен по решению Особого Совещания в составе этапа троцкистов в Воркутинские лагеря. О его лагерной судьбе известно из некоторых свидетельств «воркутинцев», хранящихся в коллекции Николаевского. Так, бывший заключённый А. Рахалов писал: «На меня Седов производил впечатление человека, переживающего глубокую внутреннюю трагедию. Я лично думаю, что он, бесспорно, любил своего отца. Мне также кажется, что ГПУ много и часто с ним играло, ругая и лаская его, и он сознавал, что ему ещё долго придётся играть роль мученика за отца… Во всяком случае, его исключительная замкнутость, боязнь произнести лишнее слово, уединение и задумчивость — делали его для меня загадкой. Мне рассказывали, что он очень любит свою мать и мысли о ней вытесняют в его голове всё остальное» [375].

В 1952 году Николаевский переслал Н. И. Седовой письмо, в котором со слов некоторых политзаключённых сообщалось о жизни её сына в лагере и об отправке его оттуда под спецконвоем обратно в Красноярск [376].

В Красноярске Седову было предъявлено новое обвинение, о котором немедленно было сообщено в заметке «Правды», озаглавленной «Сын Троцкого Сергей Седов пытался отравить рабочих». В ней говорилось, что Седов, «достойный отпрыск продавшегося фашизму своего отца», пытался отравить генераторным газом большую группу рабочих [377].

Для придания весомости «делу Седова» в него были включены многие заводские специалисты. Седову вменялись в вину антисоветская агитация, вредительско-диверсионная деятельность и создание «совместно с агентом германской разведки» террористической группы. После длительного следствия Седов был 29 октября 1937 года приговорён к расстрелу. Приговоры по его делам 1935 и 1937 годов были отменены лишь 28 сентября 1988 года — до этого времени советское правосудие не желало обращаться к делу сына Троцкого.

Нити от «группы Седова» были протянуты к Субботину. В апреле 1937 года Акулинушкин писал секретарю ЦК ВКП(б) Андрееву: «На Стройкрасмаше в 1936 г. вскрыта контрреволюционная организация, возглавляемая Седовым — сыном Троцкого, Заксом — племянником Зиновьева и другими. Установлено, что начальник строительства и директор завода Субботин, лично зная арестованных вредителей, расставил их на самые важнейшие посты и, имея с ними весьма тесную и близкую связь, своей защитой и поддержкой создавал обстановку и условия для вредительской и подрывной деятельности».

16 июня 1937 года арестованному Субботину было предъявлено обвинение в руководстве право-троцкистской организацией, занимавшейся вредительством, шпионажем и подготовкой террористических актов. Отвергая на следствии лживые обвинения, Субботин вместе с тем не был склонен скрывать свои оппозиционные настроения. На одном из допросов он заявил: «Я, наконец, не мог мириться с внутрипартийной жизнью, которая лишала прав члена партии высказывать свои взгляды по вопросам политики партии… Я не разделял также линии партии в вопросах массовых репрессий и судов, применяемых иногда совершенно необоснованно к лицам, не разделяющим полностью политики партии… Я не разделял политики партии в отношении взятых темпов индустриализации страны, которая проводилась, по-моему, за счёт ухудшения материального положения рабочих» [378]. 13 июля 1938 года Субботин был расстрелян.

В 1937 году в Москве была арестована Г. М. Рубинштейн, вернувшаяся после ареста Седова к родителям и за несколько месяцев до ареста родившая дочь Юлию. При обыске в её квартире были конфискованы все фотографии Седова и уцелевшие после предыдущих обысков книги, которые достались ему от отца. В 1952 году Николаевский сообщил Н. И. Седовой о свидетельстве бывшей колымчанки, оказавшейся после войны в Западной Германии: Г. М. Рубинштейн, приговорённая Особым совещанием к 8 годам дальних лагерей, была привезена в ноябре 1938 года в Магадан и в 1946 году, несмотря на окончание срока, оставалась ещё в лагере [379]. Всего же она провела на Колыме двадцать лет. Многие годы в лагерях и ссылке находилась и первая жена Седова.

О своего рода «продолжении» дела Седова рассказывается в исповедальной книге известного литературного критика Бориса Рунина «Моё окружение. Записки случайно уцелевшего». На протяжении её первой части мы узнаем о многих испытаниях, выпавших на долю автора: пребывании в первые месяцы войны в окружении, унизительных дотошных допросах по этому поводу, объявлении его в 1949 году «безродным космополитом» и т. д. При этом писатель постоянно подчёркивал, что страшнее всего пережитого была «жгучая тайна, тайна замедленного действия», бремя которой он нёс всю жизнь и которой не решался поделиться даже с самыми близкими друзьями.

Автор намекал, что эта «тайна» была как-то связана с его сестрой, «загремевшей в Сибирь из-за мужа». Однако такие факты были в те годы столь частыми, что не давали оснований для испепеляющего страха. В этом Рунину довелось убедиться, когда в 1939 году его, третьекурсника литературного института, рекомендовали для пополнения изрядно поредевшего за годы большого террора авторского актива «Правды». Первая заказанная ему статья была поставлена в номер, но не появилась на его страницах. На следующий день Рунин был вызван в редакцию её литературным сотрудником Трегубом, который объяснил: снятие статьи вызвано тем, что главный редактор «Правды» Поспелов, столкнувшись при просмотре полосы с неизвестным ему именем, распорядился отложить статью и сообщить ему сведения о её авторе. Это известие повергло Рунина в неописуемый ужас:

«Вот оно!.. Случилось то, чего я столько лет боялся и что рано или поздно не могло не случиться… И, не дожидаясь продолжения, я заплетающимся языком произнёс:

— Да, я должен был вас заранее уведомить о компрометирующем меня обстоятельстве — у меня арестована сестра…

Но Трегуб прервал моё покаянное слово и нетерпеливо отмахнулся от этой темы, так и не спросив, за что она арестована. Впрочем, тогда подобные вопросы звучали крайне глупо и их не задавали.

— Ах, да разве в этом дело?! — неожиданно произнёс он, явно досадуя, потому что куда-то торопился.— Нынче у всех арестована сестра…» [380] Оказалось, что Поспелова интересовали данные о литературной биографии молодого автора — сколько ему лет, где он печатался и т. п.

Во второй части книги писатель раскрывает содержание «жгучей тайны», состоявшей в том, что мужем его сестры был не кто иной, как Сергей Седов. Сразу после второго ареста Седова Рунин понял, какими последствиями для него и всей его семьи может обернуться этот арест. Конечно, в «органах» хорошо знали о «семейных связях» Седова, но всегда мог найтись человек, который по собственной инициативе поднимет этот вопрос, чтобы раздуть новое «дело». «Стараниями мощного пропагандистского аппарата,— пишет Рунин,— имя Троцкого уже приобрело к тому времени сатанинское звучание, и всякая причастность к этому имени не только вызывала у советских обывателей священный испуг, но и побуждала их — у страха глаза велики — мигом сигнализировать, куда надо, не скупясь на всевозможные измышления» [381].

После появления в «Правде» зловещей заметки о Седове знакомые Рубинштейнов посещали их дом всё реже, а затем и вовсе стали обходить его стороной, словно он был зачумлённым. «Само звучание этой фамилии — Троцкий! — вселяло мистический ужас в сердца современников великой чистки,— замечает Рунин.— И то, что моя сестра имела какое-то отношение к этой фамилии, автоматически превращало не только её самое, но и всю нашу семью в государственных преступников, в „соучастников“, в „лазутчиков“, в „пособников“, словом, в „агентуру величайшего злодея современности, злейшего противника советской власти“» [382].

Обнародование своей «причастности» к Троцкому — в многочисленных анкетах, которые тогда приходилось заполнять каждому работавшему человеку,— грозило жестокими преследованиями. Поэтому после ареста сестры Рунин счёл за лучшее уволиться с работы и перейти на эпизодические литературные заработки, чтобы не вступать ни в какие отношения с отделами кадров. Тогда же, вспоминал Рунин, «я умышленно оборвал многие прежние знакомства, сузив круг общения до минимума. С одной стороны, я не хотел бросать тень на товарищей — если моя подноготная раскроется, то дружба со мной может больно по ним ударить. С другой… я менее всего был заинтересован в том, чтобы рядом с моей шепотом произносилась фамилия сакраментальная, ставшая от частых проклятий в печати символом мирового зла. Я не только боялся навредить, не желая того, хорошим людям, но и не хотел, чтобы хорошие люди по простоте душевной навредили мне» [383].

Опасаясь дальнейших репрессий против членов его семьи, Рунин убедил своих родителей в необходимости разъехаться — «авось тогда возьмут не всех сразу». Писатель считал, что, возможно, именно поэтому его оставили на свободе в 1951 году, когда его родители вместе с четырнадцатилетней Юлией были высланы в Сибирь.

Даже после смерти Сталина Рунин продолжал по-прежнему скрывать «особенность своей биографии», которая «всё ещё сохраняла свою зловещую силу» [384] — ведь Троцкий продолжал считаться «злейшим врагом ленинизма». «С этой постоянной, чреватой разоблачением тайной, казалось, уже намертво пришитой к моей биографии,— пишет он,— я прожил не год и не два, а почти пятьдесят лет» [385].