ОБЩЕСТВО ПОЗДНЕИМПЕРСКОЙ ИСПАНИИ

ОБЩЕСТВО ПОЗДНЕИМПЕРСКОЙ ИСПАНИИ

Кризис III в. нанес тяжелый удар испанскому обществу и испанской экономике. Разорение было ужасающим. Пострадали многие виллы и города. Именно после вторжений варваров в 259—260 гг. испанские города начали окружать себя стенами, причем не только крупные центры, но и довольно мелкие городки^{106}. Но уже довольно скоро испанское общество начало оправляться от разорений III в. Это относится и к городам. Понтий Паулин в своем втором послании к Авзонию (231—234), возражая против суждения поэта (26, 57—59) о некоторых испанских городах как о дикой глуши, оценивает эти города довольно высоко, называя, в частности, Цезаравгусту прелестной, а Тарракон гордым. Эта оценка Паулина тем более интересна, что он был в это время епископом Барцинона и, следовательно, хорошо знал этот район Испании. Да и сам Авзоний среди двадцати знаменитых городов империи называет четыре испанских — Гиспалис, Кордубу, Тарракон и Браку, т. е. Бракаравгусту (de opp. ill. 11-14).

Однако обращает на себя внимание, что города, упомянутые Паулином, относятся только к восточной части Тарраконской Испании, и в его словах ясно ощущается противопоставление таких сравнительно крупных городов, как Барцинон, Цезаравгуста и Тарракон, более мелким Бильбилису и Калагуррису, с уничижительной оценкой которых своим наставником барцинонский епископ и не спорит. Авзоний же называет по существу лишь административные центры. Единственным городом, таким центром не являвшимся, является Кордуба, из которой провинциальная столица переместилась в IV в. в Гиспалис^{107}, на что намекает и сам поэт. Все пятистишие посвящено лишь прославлению Гиспалиса как столице всей Испании, перед которым склоняются остальные центры. В Тарраконе упоминается его твердыня, а в Бракаравгусте — морские богатства (но не богатства самого города).

Говоря об испанских городах этого времени, надо отметить, что многие следы опустошений III в. еще очень долго сохранялись. Так, в Тарраконе разрушения были видны еще и в V в. В Малаке, разрушенной в 60-х гг. III в., не восстанавливается театр, и его участок вскоре застраивается обычными домами^{108}. Между тем известно, что театр был одним из важнейших атрибутов античной городской жизни. После восстановления Кордубы место старых общественных зданий занимают жилые дома^{109}. Можно сказать, что практически во всех городах происходит своеобразная «приватизация» центра, когда место общественных зданий занимают частные дома, а порой и некрополи^{110}. Дома начинают вторгаться на улицы, и постепенно меняется сама городская сеть, начинает изменяться прежняя прямоугольная планировка классического города^{111}. Вторым важным обстоятельством является упадок многих старых центров и выдвижение новых. Так, на восточном побережье полностью теряют свой городской характер Сагунт и Эдета, в то время как набирает силу Валенция^{112}. Хотя Тарракон и являлся официально центром провинции, наделе на первый план выдвигается Барцинон^{113}. В Бетике, как только что было сказано, место Кордубы занимает Гиспалис. Можно говорить, что происходит некоторое передвижение центров городской жизни. Третье обстоятельство — рустификация и в некотором смысле «варваризация» городов. Она хорошо видна в определенных изменениях их названий. Старые «культурные» названия заменяются теми, какие, видимо, уже давно бытовали в сельской округе и, может быть, в городских низах, как, например, Cartagena вместо Carthago, или Carthago Nova^{114}. Практически исчезают официальные римские названия городов Бетики, как Юлия Ромула или Патриция, и заменяются старыми, еще доримскими, как Гиспалис или Кордуба. Видимо, в период кризиса исчезла старая муниципальная аристократия, и в число куриалов вошли «новые люди» из низов городского и сельского населения испанских городов, которые в культурном отношении были гораздо менее романизованы.

В античном городе, в том числе в провинциальном испанском, никогда не было ни имущественного, ни социального равенства. Но в эпоху Поздней империи эти различия еще более обострились. Самыми престижными и роскошными зданиями оказываются теперь не храмы и общественные сооружения, как раньше, а дома богачей. Некоторые из них, украшенные великолепными мозаиками, превращаются в настоящие дворцы. В одном из таких зданий в Италике, около Гиспалиса, только мозаика занимает площадь в 3000 м². А раскопки некрополей показывают очень низкий уровень жизни подавляющего большинства городского населения этого времени^{115}.

^{Орфей. Деталь римской мозаики (слева)}

^{Охота на кабана. Деталь римской мозаики из виллы Лас Тьендас в Мериде} 

В принципе города все еще сохранялись, оставаясь центрами ремесла и торговли, продолжая играть важную роль в административной системе испанских провинций, и они сохранили основные характеристики римского города, старую систему управления, наличие сельской округи, даже существование городской милиции^{116}. Но размеры городов сократились. Например, в Валенции, несмотря на сохранение городом своего значения, все городское поселение сосредоточивается вокруг старого цирка, стена которого становится и стеной самого города^{117}. И экономическая роль городов становилась все меньше, хотя и далеко не исчезла. Гораздо большее значение приобретают латифундии, находившиеся вне юрисдикции городов^{118}.

^{Три грации. Деталь римской мозаики (вверху слева)}

^{Мозаика из так называемого Дома амфитеатра в Мериле (вверху справа)}

^{Сцены деревенской жизни. Мозаика из Большой виллы, Тунис} 

Раскопки показали большое количество роскошных вилл, являвшихся центрами обширных сельских владений. Например, одна из вилл в Пиренеях насчитывала 44 помещения, а в другой столько же помещений было выделено только для местного гарнизона. Виллы появляются во всех провинциях и зонах Пиренейского полуострова, хотя большая часть концентрируется в менее романизованных районах его центра, запада и северо-запада^{119}. Как уже упоминалось, о богатстве и военных возможностях их владельцев может говорить пример родственников Гонория, создавших целые армии из собственных рабов и колонов. Богатые сенаторы, владевшие имениями в разных местах империи, могли их иметь и в Испании. Таковыми были владения богатейшего сенатора Валерия Пиниана и его жены Мелании. Эти владения, разбросанные по разным провинциям, доставляли владельцам ежегодно 120 тысяч фунтов золота^{120}. Какова была в этих доходах доля испанских имений, мы точно не знаем, но даже если они давали не больше одной десятой, это все же громадная цифра, если учесть, что доход других богатых сенаторов составлял около 4 тысяч фунтов^{121}. Центром латифундий являлось господское поместье, представлявшее собой целый комплекс почти дворцового типа — виллу (villa). В такой вилле имелись даже помещения для ремесленников, а часто и для гарнизона. Как видно из изображений на африканских мозаиках, такие виллы были хорошо укреплены и своими башнями похожи на средневековые замки^{122}. Возможно, что и испанские магнаты обладали похожими «замками». В любом случае это были весьма роскошные здания, великолепно украшенные, в том числе полихромными напольными мозаиками^{123}. Приморские виллы на юге страны включали помещения для изготовления гарума^{124}. Здесь жили хозяин со своей семьей и рабы, непосредственно его обслуживавшие. Впрочем, учитывая, что у наиболее крупных собственников имелось далеко не одно владение^{125},[20] многие такие виллы могли оставаться практически пустыми. В столь частое отсутствие владельца поместьем довольно самовластно руководил управляющий, нередко происходивший из особо доверенных вольноотпущенников или даже рабов.

Сельская территория поместья обычно делилась на две части. Одну составляли земли, обрабатываемые рабами непосредственно под руководством управляющего — виллика или актора. Однако при больших размерах имений, некоторые из которых превышали 1000 га^{126},[21] организовать весь труд таким образом было невозможно. Поэтому другую часть делили на сравнительно мелкие участки, которые обрабатывали колону, платившие оброк^{127}, и рабы, посаженные на пекулий^{128}. В пекулий могли отдаваться также мастерские и стада. В ряде случаев пастухами были и колоны. Можно думать, что в латифундиях, хозяева которых отсутствовали, доля колонов была большей, чем там, где собственник сам занимался хозяйством.

В Испании, как и во всей Римской империи этого времени, положение рабов несколько улучшилось. Многие, получая пекулий, приобретали тем самым возможность более свободно распоряжаться своим трудом. Определенное влияние на некоторое смягчение условий рабства оказало распространение христианства. Положение же колонов ухудшилось. Если раньше они были свободными арендаторами, то теперь они прикрепляются к земле и, начиная с IV в., уже не считаются свободными людьми, принадлежа, правда, не к личности господина, а к земле, которую они обрабатывают, становясь «рабами земли»^{129}. В эту эпоху отпущенники, ранее сохранявшие со своими бывшими хозяевами, которые становились их патронами, лишь моральные и духовные и иногда политические связи, теперь должны нести и вполне материальные обязательства, в том числе обрабатывать выделенные им в имении земельные участки^{130}. Наделе положение различных слоев сельского населения, несмотря на сохранение юридических различий, сближается^{131}.

Взаимоотношения магнатов и колонов определялись не только чисто экономическими факторами. Латифундисты осуществляли над своими колонами патроциний (patrocinium), т. е. «покровительствовали» им. Это «покровительство» заключалось прежде всего в том, что магнат защищал своих колонов от всяких посягательств на них и их имущество, причем не только и не столько от внешних врагов или разбойников, сколько от государственных чиновников^{132}. Колоны отдавали владельцу земли значительную часть плодов своего труда, но зато тот платил за них налоги и не допускал привлечения их к различным государственным повинностям. С целью защиты себя и своих колонов многие магнаты создавали специальные вооруженные отряды, что делало их практически независимыми от местных и даже в какой-то степени от государственных властей. Оказавшись под таким «покровительством», колоны признавали и фактическое право магната вершить суд над ними и вообще вмешиваться в их жизнь и отношения с другими колонами. И такие отношения являлись наследственными. Обладая собственной вооруженной силой, имея возможность вершить суд в своем имении, вмешиваясь не только в экономическую (в нее как раз вмешивались очень редко), но и в повседневную жизнь обитателей своего имения, такой магнат наделе превращался в маленького государя, а его имение становилось не только экономической единицей, но и центром власти.

Надо обратить внимание на самих испанских латифундистов. Латифундии, как правило, носили имена своих первых владельцев даже в случае их последующего перехода в другие руки. Многие современные топонимы Испании ведут свое происхождение от таких названий имений. Большинство подобных топонимов имеют суффиксы -an, -en, -in и окончания женского рода. В основном эти названия происходят из IV—Vbb. (хотя есть и III в.)^{133}. Можно говорить, что все (или почти все) хозяева этих латифундий были «новыми людьми», не связанными вовсе или очень мало связанными со старой провинциальной аристократией предшествующей эпохи^{134}; следовательно, речь идет о глубоком социальном перевороте, который произошел входе кризиса III в.^{135}, результатом чего стало появление новой знати. Латифундии, принадлежавшие этой новой знати, были распространены во всех районах Испании, но в наибольшей степени они концентрируются в долинах Дуриса и Тага, в верхней части долины Ибера, между верхним Ибером и средним Тагом, в южных предгорьях Пиренеев^{136}. Все эти районы в предыдущую эпоху были менее романизованы, чем Бетика и восточная часть Тарраконской (а теперь и Карфагенской) Испании. В Бетике виллы встречаются в долине Бетиса, но особенно, судя поданным топонимики, в горах, окружающих долину, и на побережье, т. е. вне наиболее романизованной и урбанизованной территории^{137}. Использование в названиях местностей отмеченные выше суффиксы были характерны для менее романизованного населения^{138}. Все это ведет к выводу, что позднеримское магнатство Испании происходит (по крайней мере, в своем большинстве), вероятно, из местной родовой знати и вообще из кельтского и кельтиберского (в меньшей степени иберского) общества, а не из потомков италийских иммигрантов[22]. Разумеется, за несколько веков романизации они уже чувствовали себя римлянами и говорили на латинском языке.

Менее романизованные районы и стали основными в экономическом развитии позднеримской Испании. Недаром именно из этих районов выходили те испанцы, которые играли более или менее видную роль в политической жизни поздней Римской империи^{139}, в то время как в период Ранней империи это были выходцы из Бетики и восточной части Тарраконской Испании. Только в церковных делах уроженцы Бетики еще имели влияние^{140}, что, по-видимому, свидетельствует о сохранении этой провинцией определенного значения в римской культуре. Поэтому можно говорить, то тот социально-экономический сектор, или уклад, который представлен крупным внегородским землевладением латифундистов, становится в IV—V вв. определяющим. Он характеризуется крупными земельными владениями магнатов, обладающих почти неограниченной властью в рамках своих имений и даже над окружающими территориями. Эти владения частично обрабатываются классическими рабами, но главным образом сидящими на земле, прикрепленными к ней и не могущими ни под каким предлогом (даже ради службы в армии) ее легально покинуть рабами на пекулии, колонами, отпущенниками и крестьянами, отдавшимися под покровительство латифундистов. Таким образом, основными чертами этого уклада являются сосуществование крупного землевладения и мелкого землепользования и наличие зависимых земледельцев, преимущественно труд, а не личность которых экспроприируется землевладельцем.

Наряду с частным крупным землевладением в позднеримской Испании существовала и крупная императорская собственность. Императорской монополией были рудники, особенно золотые, а также предприятия по добыче и обработке пурпуроносных моллюсков на Балеарских островах^{141}. Императорам принадлежали и значительные земельные владения на юге и на Месете между Дурисом и Тагом. Императорские владения обычно сдавались в аренду крупным арендаторам — кондукторам и субкондукторам, которые затем и обрабатывали довольно крупные арендованные земли с помощью рабов и колонов.

Третьей разновидностью крупных землевладельцев была христианская церковь^{142}. По мере распространения христианства и особенно после его превращения в господствующую, а затем и единственную легальную религию, увеличивались и богатства церкви. Этому способствовала политика императоров и их представителей, которые зачастую передавали церквам и монастырям земли и целые деревни. Порой отдельные магнаты отдавали церкви свое имущество или его часть. Неоднократно к помощи церкви обращались разоряющиеся крестьяне и ремесленники, многие из которых, оказавшись в безвыходном положении, отдавались под покровительство церкви. Так возникали крупные церковные земельные владения, обрабатываемые рабами, отпущенниками и отдавшимися под покровительство крестьянами^{143}. Крупными собственниками могли быть и отдельные клирики, как, например, пресвитер Север, владевший на одном из Балеарских островов крепостью (castellum) и челядью^{144}.

Таким образом, все три формы крупного землевладения обладали общими чертами: соединение крупного землевладения и мелкого землепользования и эксплуатация зависимых работников. Эти формы представляли социально-экономический сектор, родственный феодальному. Однако еще не существовало многих черт, свойственных собственно феодальному обществу, в том числе социально-политической системы феодализма. Поэтому этот сектор, или уклад, можно назвать протофеодальным.

Как и в I—II вв., городская муниципальная структура, представлявшая собой античный уклад, была характерна для Южной и Восточной Испании^{145}. В западной и центральной части страны, а также на крайнем северо-востоке преобладал крупнособственнический уклад. Но испанское общество оставалось многоукладным, и эти сектора общества не были единственными. На севере Пиренейского полуострова в значительной степени сохранялись родовые порядки.

Последнее в наибольшей степени относится к Васконии. Низменные части этой области к тому времени были уже достаточно романизованы^{146}, здесь, в частности, уже распространилось христианство. Горные же территории не только не были романизованы, но в значительной степени сохранили (или в период смут восстановили) и свою независимость от римского правительства. Детали социального развития горной Васконии от нас ускользают, но, видимо, можно говорить, что в это время начался переход васконского общества на ступень «военной демократии», т. е. на последнюю ступень родового строя, с чем связаны васконские набеги на соседние земли^{147}.

Северные земли к западу от Васконии находились под более заметным римским влиянием, причем степень романизации увеличивалась с востока на запад. Здесь имелись римские города (в том числе отмеченная Авзонием Бракара), виллы латифундистов, располагавшиеся у берегов рек, вдоль дорог и вокруг городов, рудники и ведущие к ним дороги. Но за пределами этих очагов позднеримской цивилизации развивалась местная традиционная жизнь, основанная во многом еще на родовых порядках. В Галлеции (не провинции, а области, входящей в эту провинцию) еще существовали центурии, а в Астурии, Кантабрии и северной части Лузитании гентилиции^{148}.

На этих территориях продолжался начавшийся в предыдущую эпоху процесс преобразования родовых общин в территориальные. Ярким доказательством этому является посвящение богу Эрудину, сделанное неким Корнелием из вика авнигайнов сыном Цеста в 399 г.^{149}. То, что название вика дано в форме genetivus pluralis, как это обычно для названия гентилиции, и поставлено между собственным именем и патронимиком, как это тоже делалось в надписях с упоминаниями гентилиции, говорит о сравнительно недавнем преобразовании гентилиции в вик.

Упоминания виков встречаются и в других районах страны. В поздне-римское время упоминаются и кастеллы^{150}. С другой стороны, на востоке в одной надписи IV в. упоминается паг (НАЕ, р. 492). Таким образом, можно говорить, что сельские общины — паги, вики, кастеллы — не исчезли в ходе кризиса. Однако сфера их распространения сократилась. В окрестностях более или менее значительных городов никаких следов общинной организации не отмечается, как это видно на примере Лузитании^{151}. Следовательно, территориально-общинный уклад в Испании продолжал существовать^{152}.

В IV в. на Пиренейском полуострове появились новые элементы, связанные с общинным укладом. Это были германцы, поселенные на землях империи. Их называли летами и федератами. В Испании леты поселились в северной части страны, преимущественно в долине Дуриса и в районе между Дурисом и Тагом, но не только там. Все это были районы наибольшего распространения латифундий, так что возможно, что поселившиеся здесь варвары использовались для охраны поместий, из них могли латифундисты набирать свои дружины. В этих районах раскопаны многочисленные некрополи, в инвентаре которых сочетались германские и испанские изделия. Видимо, германцы начали сравнительно быстро испанизироваться^{153}. Аммиан Марцеллин (XXI, 4, 6) рассказывает, что Юлиан, будучи еще цезарем, правившим в Галлии, переселил в Испанию аламанского короля Вадомария. Возможно, что вместе с королем на Пиренейский полуостров были переселены и некоторые его соплеменники, к которым позже могли прибавиться и другие варвары.

Мы не знаем условий жизни германцев, поселенных в Испании. Вероятнее всего, они стали летами. Им была дана земля, и они находились под контролем римских чиновников^{154}. Часть их, как отмечалось, могла пополнять дружины латифундистов, другая служить во вспомогательных частях римской армии. Характерно, что сам Вадомарий сделал блестящую карьеру на римской службе: он позже стал дуксом Финикии, а затем командовал армиями, действовавшими против мятежника Прокопия и персов (Атт. XXI, 3,5; XXV, 8,2; XXIX, 1,2). Низы переселенных варваров усиливали общинные элементы испанского позднеримского общества, в то время как их аристократия включалась в имперскую элиту.