Мир-экономика, нo какой?

Эта громадная Россия, невзирая на еще архаические формы, была, несомненно, миром-экономикой. Если расположиться в его центре, в Москве, он свидетельствовал не только об определенной энергии, но также и об определенной мощи доминирования. Ось север — юг вдоль Волги была решающей линией раздела, какой в Европе в XIV в. был капиталистический «позвоночный столб» от Венеции до Брюгге. И если вообразить себе карту Франции, увеличенную до русских масштабов, то Архангельск был бы Дюнкерком, Санкт-Петербург — Руаном, Москва — Парижем, Нижний Новгород — Лионом, Астрахань — Марселем. Позднее южной оконечностью станет Одесса, основанная в 1794 г.

Мир-экономика расширявшийся, продвигавший свои завоевания на свои периферийные, почти пустынные области, Московское государство было громадно, и именно такая громадность ставила его в ряды экономических чудищ первой величины. В этом отношении те иностранцы, что так часто подчеркивали этот фундаментальный фактор территориальных размеров, не заблуждались. Эта Россия, говорит один из них, столь обширна, что в разгаре лета «на одном конце империи световой день достигает лишь 16 часов, а на другом — 23 часов»²⁵³. Она столь обширна с приписываемыми ей 500 тыс. кв. лье²⁵⁴, «что все жители [мира] могли бы [там] разместиться с удобствами»²⁵⁵,— писал другой. Но, продолжал этот информатор, они, вероятно, «не смогли бы найти там достаточно средств к существованию».

В таких масштабах поездки и перемещения по необходимости удлинялись, становились бесконечными, нечеловеческими. Расстояния задерживали, усложняли все. Обменам требовались годы, чтобы замкнуться. Официальные караваны, отправлявшиеся из Москвы в Пекин, ходили туда и обратно за три года. Разве же не приходилось им в этом бесконечном путешествии пересекать пустыню Гоби, стало быть, самое малое 4 тыс. верст, т. е. примерно 4 тыс. км ²⁵⁶? Купец, несколько раз проделавший это путешествие, вполне мог утверждать, дабы успокоить расспрашивавших его в 1692 г. двух отцов-иезуитов, что приключение это не труднее-де пересечения Персии или Турции ²⁵⁷. Как будто это последнее не было в высшей степени трудным! В 1576 г. один итальянский очевидец говорил по поводу государства шаха Аббаса²⁵⁸, «что едешь по его государству непрерывно четыре месяца» («che si cantina quatre mesi continui nel suo stato»), чтобы его пересечь. Вне сомнения, путь Москва — Пекин проходили еще медленнее: до Байкала приходилось использовать сани, за Байкалом — лошадей или верблюжьи караваны. А также считаться с необходимыми паузами, с жестокой необходимостью «зимовать на месте».

Те же трудности наблюдались при движении с севера на юг, от Белого моря к морю Каспийскому. Правда, в 1555 г. англичане, выехав из Архангельска, добрались до рынков Ирана. Но столько раз лелеемый проект обойти с тыла торговлю пряностями по Индийскому океану, пересекая «русский перешеек» с севера на юг, слишком уж игнорировал реальные трудности этой операции. Однако еще в 1703 г. новость, быть может преждевременная, о занятии русскими Нарвы²⁵⁹ возбуждала воображение в Лондоне: чего проще, отправившись из этого порта, пересечь Россию, достигнуть Индийского океана и составить конкуренцию голландским кораблям! Тем не менее англичане несколько раз терпели неудачу в этой авантюре. Около 40-х годов XVIII в. им удалось обосноваться на берегах Каспия, но необходимое царское разрешение, данное в 1732 г., было у них отнято в 1746-м²⁶⁰.

Это пространство, лежавшее в основе реальности русского мира-экономики и на самом деле придававшее ему его форму, обладало также тем преимуществом, что гарантировало его от вторжения других. Наконец, оно делало возможной диверсификацию производства, а также более или менее иерархизованное от зоны к зоне разделение труда. Свою реальность русский мир-экономика доказывал также существованием обширных периферийных областей: на юг, в сторону Черного моря²⁶¹; в азиатском направлении — фантастические территории Сибири. Этой последней, зачаровывающей нас, достаточно будет в качестве примера.