Мир-экономика и биполярность
На самом деле все эти объяснения следует объединить друг с другом. Мог ли существовать рост, если бы не прогрессировало все примерно в одно и то же время? Необходимо было, чтобы одновременно росло число людей, чтобы совершенствовалась земледельческая техника, чтобы возродилась торговля и чтобы промышленность узнала свой первый ремесленный взлет, для того чтобы в конечном счете на всем европейском пространстве создалась сеть городов, городская надстройка, чтобы сложились связи города с городом, которые охватили бы нижележащую активность и заставили ее занять место в «рыночной экономике». Такая рыночная экономика, еще незначительная по пропускной способности, повлечет за собой также и энергетическую революцию, широкое распространение мельницы, используемой в промышленных целях, а в конечном счете завершится формированием мира-экономики в масштабе Европы. Федериго Мелис 22 вписывает это первое «мировое хозяйство» (Weltwirtschaft) в многоугольник Брюгге — Лондон — Лисабон — Фес — Дамаск — Азов — Венеция, внутри которого размещались 300 торговых городов, куда приходили и откуда отправлялись 153 тыс. писем, сохранившихся в архивах Франческо ди Марко Датини, купца из Прато. Генрих Бехтель23 говорил о четырехугольнике: Лисабон — Александрия — Новгород — Берген. Фриц Рёриг, первый, кто придал смысл «мир-экономика» немецкому слову Weltwirtschaft, очерчивает границу распространения этого мира-экономики на востоке линией, идущей от Новгорода Великого на озере Ильмень до Византии 24. Интенсивность обменов, их множественность работали на экономическое единство этого обширного пространства 25.
Единственный остающийся невыясненным вопрос: дата, с которой действительно начинает существовать это Weltwirtschaft. Вопрос почти что неразрешимый: мир-экономика может существовать только тогда, когда сеть располагает достаточно плотными, частыми ячейками, когда обмен достаточно регулярен и имеет достаточный объем, чтобы дать жизнь некоей центральной зоне. Но в те далекие века ничто не определяется слишком быстро, не возникает бесспорно. Вековой подъем начиная с XI в. все облегчает, но позволяет объединение вокруг нескольких центров сразу. И пожалуй, лишь с расцветом ярмарок Шампани в начале XIII в. становится очевидной связность некоего комплекса, простиравшегося от Нидерландов до Средиземноморья и действовавшего к выгоде не обычных городов, но городов ярмарочных, к выгоде не морских путей, но длинных сухопутных дорог. В этом заключался своеобразный пролог. Или, скорее, интермедия, ибо речь не идет о подлинном начале. В самом деле, что сталось бы со встречами купцов в Шампани без предварительного расцвета Нидерландов и Северной Италии, двух пространств, [экономика которых] рано оказалась перенапряженной и которые самою силою вещей были осуждены на то, чтобы соединиться?
Действительно, у истоков новой Европы надлежит поместить рост двух этих комплексов: Севера и Юга, Нидерландов и Италии, Северного моря вместе с Балтийским и всего Средиземноморья. Таким образом, Запад располагал не одной областью-«полюсом», но двумя, и такая биполярность, разрывавшая континент между Северной Италией и Нидерландами в широком смысле, просуществует века. Это одна из главных черт европейской истории, быть может самая важная из всех. Впрочем, говорить об Европе средневековой и современной — значит пользоваться двумя разными языками. То, что справедливо для Севера, никогда не бывало таким же точно для Юга — и наоборот.
Вероятно, все решилось к IX–X вв.: две региональные экономики с широким радиусом действия сформировались рано, почти что не связанные одна с другой, на основе еще имевшего малую плотность материала всей европейской [экономической] активности. На Севере процесс был быстрым; в самом деле, он не встречал сопротивления — области, даже не новые, были первобытными. На Средиземном море, в областях, издавна разрабатывавшихся историей, обновление, начавшееся, быть может, позже, впоследствии шло быстрее, тем более что перед лицом итальянского рывка находились ускорители в виде стран ислама и Византии. Так что — при прочих равных условиях — Север будет менее усложненным, чем Юг, более «промышленным», а Юг — более торговым, нежели Север. Стало быть, географически — два мира с противоположными знаками, созданные для того, чтобы друг к другу притягиваться и друг друга дополнять. Их соединение будет происходить по сухопутным путям Север — Юг, и первым заметным проявлением была их стыковка на ярмарках Шампани в XIII в.
Эти связи не отменяли двойственности, но подчеркивали ее, система как бы эхом откликалась на самое себя, укрепляясь игрой своих обменов, придавая обоим партнерам дополнительную жизнеспособность по сравнению с остальной Европой. Если среди расцвета городов ранней Европы существовали супергорода, то вырастали они неизменно в одной или в другой из этих зон и вдоль осей, что их соединяли: размещение таких городов обрисовывало костяк, а вернее — систему кровообращения европейского организма.
Разумеется, объединение европейской экономики вокруг какого-то центра могло произойти лишь ценой борьбы между двумя полюсами. Италия будет одерживать верх вплоть до XVI в., пока Средиземноморье оставалось центром Старого Света. Но к 1600 г. Европа заколебалась в пользу Севера. Возвышение Амстердама определенно не было заурядным случаем, простым переносом центра тяжести из Антверпена в Голландию, но весьма глубоким кризисом. Как только завершился отход на второй план Внутреннего моря и блиставшей на протяжении долгого времени Италии, у Европы будет отныне только один центр тяжести, на Севере, и именно по отношению к этому полюсу на века, вплоть до наших дней, обрисуются линии и круги глубокой европейской асимметрии. Следовательно, прежде чем двигаться дальше, необходимо показать в его основных чертах генезис этих имевших решающее значение регионов.
Североевропейский промышленный «полюс»
Туманность текстильных мастерских от Зёйдер-Зе до долины Сены. Для всей совокупности Севера и Юга Европы см. ниже (с. 109) карту распространения влияния ярмарок Шампани. (По данным Гектора Аммана (Ammann Н.) в кн.: Hessisches Jahrbuch f?r Landesgeschichte, 8, 1958.)