Под грузом реальности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Под грузом реальности

Помимо больной национальной совести и исторической памяти, а также влияния победивших коммунистических режимов, зверства красных кхмеров были вызваны временными и пространственными координатами реального функционирования режима. Явившись последствием огромной войны, зацепившей маленькую Камбоджу, этот режим, не успев победить, ужаснулся своей слабости и изолированности в собственной стране. Остальное доделали враждебность Вьетнама и удушающие объятия Китая.

17 апреля наступило слишком поздно: мир к этой дате успел состариться. Первая и, возможно, самая большая слабость красных кхмеров заключается в том, что они оказались исторической аномалией — скорее анахронизмам, чем утопией. Это был «запоздалый коммунизм» — в том же смысле, в каком мы говорим о «запоздалой античности» в момент, когда мир устремляется к иным высотам. Ко времени прихода к власти Пол Пота были мертвы и Сталин, и Хо Ши Мин; Мао тоже стоял уже одной ногой в могиле (он умер в ноябре 1976 года) Оставался один Ким Ир Сен, да и тот был правителем маленькой и далекой страны. Великая китайская модель разваливалась прямо на глазах у нового диктатора. В 1975 году «банда четырех» попыталась вдохнуть новую жизнь в «культурную революцию», но из этого ничего не вышло: смерть «Кормчего» разрушила их карточный домик. Красные кхмеры хотели было присоединиться к непреклонным маоистам, но те вели с конца 1977 года арьергардные бои, сознавая неминуемое возвращение к власти Дэн Сяопина и его сторонников-реформаторов. Спустя год официальному маоизму пришел конец. В Камбодже продолжались массовые убийства, а Китай, забывший про «большой скачок», снова «погряз в ревизионизме». Остальная Азия, с точки зрения Пномпеня, представляла собой еще более тоскливую картину: после недолго подъема, вызванного победой революционных сил в Индокитае, партизаны-маоисты Таиланда, Малайзии и Бирмы спрятали голову в песок. Хуже того, предметом зависти и восхищения стали, наряду с «драконом» — Японией, «дракончики» — Сингапур, Тайвань, Южная Корея, Гонконг, страны с процветающей экономикой и выраженной антикоммунистической политикой, которым была оказана западная поддержка. То, что в далекой Камбодже было известно о западной интеллигенции, все решительнее отвергавшей марксизм, не могло не повергать в уныние. Неужели история повернулась вспять?

На этот поворот можно было отреагировать двояко: либо двинуться в том же направлении, проявив умеренность, пересмотреть догмы — но с риском потерять лицо и лишиться смысла существования; либо проявить твер-докаменность, усилить радикализм, удариться в сверхволюнтаризм, как в Северной Корее с ее идеями чучхе. Тот и другой варианты были, как теперь понятно, тупиковыми, но один — мирный, ориентирующийся на «еврокоммунизм» (это было время его расцвета), другой символизировали «красные бригады» (в 1978 году ими был убит Альдо Моро[135]). Казалось, люди, бывшие французскими студентами в 50-х годах, поняли, что, не сумев немедленно, любым путем осуществить свою утопию, они тоже погрязнут в компромиссах с неумолимой реальностью. Оставалось либо навязать беспомощным людям «нулевой год», либо быть сметенными ходом истории. Китайский «большой скачок» не дал результатов, «культурная революция» провалилась — и все из-за полумер, из-за неспособности выкорчевать очаги контрреволюционного сопротивления: продажные и непокорные города, интеллектуалов, гордых своими знаниями и воображающих, будто умеют самостоятельно мыслить, деньги и отношения купли-продажи, носителей капиталистической реставрации и изменников, проникших в партийные ряды. Это желание поскорее создать совершенно другое общество и нового человека не могло — из-за покорности камбоджийцев или вопреки ей — не натолкнуться на непобедимое сопротивление самой реальности. Не желая признавать свое поражение, режим все глубже погружался в море крови, которую, как он полагал, необходимо было пролить, чтобы удержаться у власти. ККП считала себя славной последовательницей Ленина и Мао, но исторически оказалась предшественницей группировок, превративших марксизм-ленинизм в лицензию на неограниченное насилие: Сендера люминоза («Светоносный путь») в Перу, Тигров Тамил-Илама в Шри-Ланке, Рабочей партии Курдистана и им подобных.

Неудача красных кхмеров заключается в их слабости. Ее, конечно, тщательно скрывали мишурой победных заклинаний. Но в действительности 17 апреля стало следствием двух главных обстоятельств: военной помощи Северного Вьетнама и бессилия режима Лон Нола (и к тому же непоследовательности американской политики). Ленин, Мао и в значительной степени Хо Ши Мин одерживали победу собственными силами, причем над серьезными противниками. Их партии (а у двух последних и армии) создавались медленно и терпеливо, поэтому к моменту захвата власти они уже стали серь-езной силой. Ничего подобного в Камбодже не было. Вплоть до самого разгара гражданской войны красные кхмеры полностью зависели от поддержки Ханоя. Даже в 1975 году насчитывалось всего 60 тысяч вооруженных красных кхмеров (менее 1 % населения), возобладавших над 200 тысячами солдат деморализованной республиканской армии.

Слабая армия, слабая партия. Источники, пусть не до конца достоверные, определяют членство в ККП: 4 тысячи человек в 1970 году и 14 тысяч в 1975 году — от мелкой группы до маленькой партии…

Из этих данных явствует, что опытные кадры, даже к концу кровавого правления, были чрезвычайно малочисленны, что придает еще больше драматизма постоянным партийным «чисткам». О последствиях рассказывают очевидцы: на одного компетентного руководителя приходилось множество неквалифицированных, чья слепота усугублялась заносчивостью и жестокостью. «Местные», становясь руководителями, на каждом шагу проявляли невежество. Они всё на свете пытались объяснять революционной фразеологией. Их некомпетентность еще более озлобляла красных кхмеров. Слабость режима, в которой они не хотели сознаваться, и порождаемое ею чувство опасности выливались во все более жестокое насилие. Возникала атмосфера недоверия, страха, неуверенности в завтрашнем дне, травмировавшая выживших. Она отражала ощущение изолированности, мучившее верхушку: им повсюду чудились притаившиеся предатели. «Ошибочно арестовать человека — не беда, беда — ошибочное освобождение», — гласил один из лозунгов. Это был открытый призыв к террору. Вот как анализирует этот адский замкнутый круг Пин Ятхай: «Красные кхмеры боялись народного гнева и потому укрепляли репрессивный аппарат. Преследуемые вечным страхом бунта, они заставляли нас же расплачиваться за нашу покорность. То было царство страха. Мы боялись преследований, они — народного возмущения и одновременно идеологических и политических маневров соратников по борьбе (…)».

Оправдан ли был страх народного выступления? О волнениях известно мало (самые полные сведения приводит Киернан); все они подавлялись без труда, быстро и жестоко. Однако при малейшей возможности (например, почувствовав, что мучители временно дестабилизированы очередной «чисткой») рабы вымещали гнев на надсмотрщиках, усугубляя террор.

Некоторые бунты были вызваны отчаянием, некоторые — безумными слухами. Люди, забитые, превращенные в рабочую скотину, отвечали своим палачам дерзостью и насмешками. С погруженной в ночную тьму строящейся плотины слышались злые шутки в адрес сидящего на ограждении охранника — солдата красных кхмеров. Создавалось впечатление, что «пришлые» не опасались беседовать друг с другом, свободно и легко сговаривались о кражах и укрывании краденого; видимо, предательства случались нечасто, доносительство не получило широкого распространения. Это еще раз доказывает, что категория «75» полностью так и не подчинилась режиму. Власти нашли выход сначала в создании военного лагеря, затем — в развязывании настоящей войны. Этот метод неоднократно доказывал свою эффективность в прошлом. Лозунги говорят сами за себя: «Одна рука держит заступ, другая разит врага», «С помощью воды выращивают рис, с помощью риса ведут войну». Слова у красных кхмеров разошлись с делами: риса у них не бывало вдоволь, а войну они проиграли.