От уничтожения нравственных ориентиров — к полному озверению

От уничтожения нравственных ориентиров — к полному озверению

Голод, как известно, не способствует гуманности. Голодный занят только собой и отвергает все, что не имеет отношения к его выживанию. Как иначе объяснить нередкие случаи каннибализма? Тем не менее в Камбодже это явление получило меньшее распространение, чем в Китае во время «большого скачка», и ограничивалось, видимо, поеданием умерших. Пин Ятхай приводит два конкретных примера: в одном случае бывшая учительница съела собственную сестру, а в другом — обитатели больничной палаты расчленили и съели только что умершего молодого человека… Людоедство каралось как самое страшное преступление: учительница (заодно со своей дочерью) была забита до смерти на глазах у всей деревни.

Существовал и каннибализм как способ наказания, отмечавшийся также в Китае. Лы Хэнг рассказывает о кхмерском солдате-дезертире, которого перед казнью заставили съесть собственные уши. Упоминается и употребление в пищу человеческой печени, хотя этим занимались не только красные кхмеры: в 1970–1975 годах республиканские солдаты порой скармливали этот орган своим врагам; данный ритуал вообще имеет некоторое распространение в Юго-Восточной Азии.

Хаинг Нгор рассказывает, как из трупа убитой в тюрьме беременной женщины был вырван зародыш, печень и молочные железы; зародыш был выброшен к другим, уже сушившимся на крыше тюрьмы, остальное было унесено со словами: «Вот и мясо на сегодня!» Кен Кхун рассказывает о главе кооператива, делавшем глазное лекарство из человеческих желчных пузырей; он снабжал снадобьем всех желающих и нахваливал вкусовые качества человеческой печени. (Подобные случаи отмечались также в среде горных кхмеров лы.)

Представляется, что этот возврат к антропофагии представляет собой частное проявление более общего процесса — исчезновения человеческих ценностей, нравственных и культурных ориентиров, прежде всего сострадания, играющего такую большую роль в буддизме. Один из парадоксов режима красных кхмеров состоял в том, что они, заявляя о намерении построить общество равенства, справедливости, братства и самоотверженности, спровоцировали, подобно всем остальным коммунистическим режимам, разгул постыдного себялюбия, торжество принципа «каждый сам за себя», неравенство во власти и бескрайний произвол. Чтобы выжить, необходимо было прежде всего уметь врать, жульничать, красть и не испытывать угрызений совести.

Примером служили представители самой верхушки власти. Пол Пот, ушедший в партизаны еще в 1963 году, ничего не сделал для восстановления связи со своей семьей даже после 17 апреля 1975 года. Два его брата и невестка были депортированы вместе с остальными, один брат быстро погиб. Двое выживших, узнав на портрете своего родича и поняв, кто стал диктатором страны, сочли за благо (и, по всей видимости, поступили мудро) никому не говорить о своем родстве с ним.

Режим делал все, чтобы ослабить, а лучше порвать семейные узы между людьми, справедливо усматривая в них источник спонтанного сопротивления тоталитарному проекту установления полной зависимости каждого индивидуума от всесильного Ангкора. Рабочие бригады часто имели собственные жилища (иногда это были просто циновки на земле или гамаки), расположенные недалеко от деревни. Получить разрешение отлучиться оттуда было крайне трудно; мужья неделями не видели жен, дети — престарелых родителей. Подростки по полгода не знали о судьбе своих родных (этому способствовало упразднение почтовой связи) и, вернувшись, нередко узнавали, что тех уже нет в живых. Эта модель тоже навязывалась сверху: многие руководители жили раздельно со своими женами. Мать ставила себя в опасное положение, если слишком много времени уделяла ребенку, даже младенцу.

Мужей лишили власти над женами, родителей — над потомством. За пощечину, отвешенную супруге, можно было получить пулю; то же могло произойти, если дети, подвергнутые родителями телесному наказанию, доносили на них властям; за ругань или ссору полагалось наказание в виде самокритики. Гуманизма в этом не было ни на грош: таким образом режим обеспечивал себе монополию на законное насилие и препятствовал всяким проявлениям власти помимо собственной. Презренные семейные чувства подвергались осмеянию и безжалостно подавлялись. Родственники часто разлучались навсегда, не сумев залезть в один грузовик. Иногда два грузовика, следовавшие один за другим, на повороте неожиданно разъезжались в разные стороны. Начальству было наплевать, что старики и дети отрываются от родных и остаются из-за этого без помощи. «Ничего, — звучало в ответ на жалобы, — Ангкор обо всем позаботится. Или вы не доверяете Ангкору?»

Заменив погребение кремацией (за редкими исключениями, которых приходилось подолгу добиваться), красные кхмеры нанесли еще один удар по семейной солидарности: для кхмера оставить умершего родственника на холоде или в грязи, не исполнив церемониала (запрещенного властями), равносильно лишению умершего права на элементарное уважение, препятство-ванию его реинкарнации, даже обречению на скитание в виде призрака. В условиях постоянных перемещений большой удачей считалось сохранить при себе горстку праха покойного. Подобные действия властей были одним из проявлений решительного наступления на богатые культурные традиции Камбоджи. Искоренялись буддийские обычаи и близкие к буддийским, «примитивные» обряды кхмеров лы (равно как и ритуалы, возникшие в империи Ангкор), народные песни, шутки, придворные танцы; уничтожались храмовые росписи, скульптура. План 1976 года, скопированный, несомненно, с китайской «культурной революции», не признавал иных форм художественного самовыражения, кроме революционных песен и поэм.

Циничное отношение к мертвым было лишь продолжением равнодушия к живым. «Я не человек, а животное», — заявил в своих показаниях один из бывших вождей, министр Ху Ним. Но стоил ли человек столько же, сколько животное? За потерю скотины можно было поплатиться жизнью, за избиение скотины — подвергнуться жестоким пыткам. При вспахивании земель людей запрягали наравне с рабочим скотом и нещадно хлестали, поскольку их силы не могли сравниться с тягловой силой животных… Вот и вся цена человеческой жизни!

«У тебя индивидуалистские наклонности. (…) Ты должен (…) от них избавиться», — сказал Пин Ятхаю кхмерский солдат, узнав, что тот пытается помочь своему раненому сыну. Когда сын умер, Пин Ятхай хотел получить разрешение с ним проститься, но его вынудили доказывать, что он «не будет зря тратить силы, принадлежащие Ангкору», и долго твердили, что «этим займется Ангкор». Придя на помощь тяжело больной женщине с двумя маленькими детьми, он услышал от палачей: «Вы не обязаны ей помогать. Вы обнаружили, что у вас сохранилась жалость, чувство дружбы. Следует отказаться от этих чувств, избавиться от индивидуализма. Сейчас же возвращайтесь к себе!»

Систематическое отрицание человечности имело свою оборотную сторону: жертвы начинали напропалую врать, увиливать от работы, стоило отвернуться надсмотрщикам и стукачам, воровать. Последнее было вопросом жизни и смерти, учитывая голодный паек, на который посадил всех Ангкор. Воровали все, от мала до велика; поскольку буквально все принадлежало государству, похищение нескольких фруктов расценивалось как государственное преступление. Общество, не предоставившее своим членам иного выбора, кроме смерти, обмана и воровства, поймало себя в адскую ловушку: в среде камбоджийской молодежи до сих пор царствуют цинизм и эгоизм, лишающие страну надежды на нормальное развитие.