Андре Каспи Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и «сухого закона»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Андре Каспи

Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и «сухого закона»

Можно любить Соединенные Штаты Америки, не восхищаясь Ку-клукс-кланом.

Анри Озер. Живая Америка

Предисловие

Процветание… Это период одновременно странный и непризнанный. Странный в силу своих контрастов — модернизма и архаизма, раскрепощения нравов и нетерпимости. Непризнанный и даже представляемый в несколько искаженном свете, так как наиболее часто его считают временем Бэббита,[1] «сухого закона» и Аль Капоне.

Следует внимательно проанализировать двадцатые годы и оценить их своеобразие. Можно наверняка считать, что этот период не был яркой страницей в политической жизни США. В самом деле, в первой половине XX века два человека сыграли решающую роль в политической жизни страны: Вудро Вильсон и Франклин Рузвельт. Два блестящих лидера, два выдающихся президента в период войны и мира. Оба познали поклонение толпы внутри страны и за ее пределами и в то же время беспощадную критику некоторых. Вильсон покинул Белый дом в 1921-м. Рузвельт занял его в 1933-м. А между этими двумя датами — ни одного яркого политического лидера на посту президента.

Уоррен Г. Гардинг был весьма заурядной личностью. Став сенатором от штата Огайо, он о большем и не мечтал. Но его жена питала амбиции, которых был лишен муж, а руководители республиканской партии искали кандидата на пост президента, честного и скромного. Времена суперменов в политике прошли. Заручившись поддержкой партии, Гардинг добивается высшего поста. Он победил без особого труда своего конкурента — демократа Джеймса Кокса. В новом кабинете три человека выделялись своей эрудицией и компетентностью: Чарлз Эванс Хьюз, государственный секретарь, Эндрю Меллон, министр финансов, и Герберт Гувер, министр торговли. Ближайшее же окружение президента, «банда Огайо», отличалось алчностью и погрязло в коррупции. В разгар скандала, связанного с результатами расследования их деятельности, Гардинг умирает от инфаркта 2 августа 1923 года. Печальное правление, жалкий президент.

Его преемник — вице-президент Калвин Кулидж. Жесткий, консервативный политик не смог подняться до уровня, соответствующего званию президента. До 1920 года он занимал различные должности в штате Массачусетс, но в 1919-м, став губернатором штата, неожиданно вышел из тени на сцене политической жизни. Кулидж выступил против бастующих полицейских, произнеся фразу, которой аплодировала вся Америка. «Никто, нигде и никогда, — заявил он, — не имеет права на забастовку против общественной безопасности». На следующий день он стал символом закона и порядка, был избран от республиканцев на пост вице- президента, а после внезапной смерти Гардинга становится президентом. К сожалению, его способности как политика были весьма ограничены. Кулидж решал с грехом пополам текущие дела, сохранив вокруг себя большинство советников Гардинга, чем способствовал снижению роли президента и федеральной власти. Он не осознал, что его государство в двадцатые годы больше не представляло собой сельскую демократию XIX века, а если и был вновь избран без труда в ноябре 1924-го,[2] то только потому, что его соотечественники мало интересовались политикой. Нет, Кулидж не был лидером, он был лишен харизмы политика.

Герберт Гувер,[3] напротив, был намного сильнее своих предшественников. Он верил в «твердый индивидуализм» и восхвалял его силу и эффективность. Во время Первой мировой войны он руководил организацией экономической помощи Бельгии, а по окончании войны — продовольственной помощи разрушенной войной Европе. К несчастью для него самого и для американцев, Гувер не оценил всю серьезность экономического кризиса, разразившегося вскоре после его вступления на пост президента. Он, оставаясь либералом, не проявил должной активности и, как большинство других, не смог найти выхода из кризиса. Он надеялся, следуя своей неудачной формулировке, что «процветание — где-то за утлом», будто достаточно некоторых мер предосторожности, призыва к доброй воле, чтобы «обогнуть мыс, и корабль снова поплывет в спокойных водах процветания». Это заблуждение усугублялось еще и тем, что Гувер как политик был не способен заражать своими идеями. У него не было контакта с массами. Напротив, Франклин Рузвельт, выдвинутый демократической партией во время президентских выборов 1932 года,[4] не имел четкой программы, но умел убеждать. Его обаяние покоряло аудиторию и собеседников. Он был симпатичен как личность. Рузвельт провозгласил «Новый курс», и этого было достаточно, чтобы его избрали.

«Возврат к нормальной жизни», провозглашенный республиканцами в 1920-м, который они продолжали защищать в течение последующих десяти лет, оказался обманчивым и иллюзорным. Иной была их международная политика. США отказались от программы Вильсона, вступления в Лигу Наций, подписания Версальского договора, навязываемых альянсов, но они не изолировались от международной жизни. Их волновала проблема выплаты военных долгов. Они считали также первостепенной проблему немецких репарационных выплат. Американские дипломаты участвовали в переговорах, результатом которых явились план Дауэса,[5] план Юнга[6] и мораторий Гувера, предусматривающий отсрочку на один год выплаты всех международных правительственных долгов. В 1921–1922 годах в Вашингтоне состоялась конференция по вопросам разоружения военно-морского флота с участием всех великих держав. Несколько позже был заключен пакт Келлога—Бриана,[7] объявивший «войну вне закона». Таким образом, политика США — это постоянное внимание к происходящему в мире, твердая решимость избегать любых коалиций и международных организаций, но в то же время никакого изоляционизма.

Между тем международная политика составляла сферу интересов ограниченного круга людей: дипломатов, банкиров, бизнесменов. Большинство простых граждан оставались к ней безразличны. Их главные заботы и интересы ограничивались собственным домом, городом, штатом. Остальной мир казался достаточно далеким, если живешь на Среднем Западе или в районе Скалистых гор. Этот мир казался также слишком сложным, излишне запутанным. Не стоило рассчитывать на Гардинга, Кулиджа и даже на Гувера, чтобы вызвать большой интерес общественности. Нет, своеобразие двадцатых годов — не в политической жизни с ее рутиной выборов и интриг, а в тех изменениях, которые произошли в американском обществе, — экономических, социальных, культурных, неожиданно сделавших из США модель, удивившую американцев и порой их дезориентировавшую.

Обратим наше внимание на потрясения и трудности, сопровождавшие эти изменения. Все было не так просто.

Этот период — один из наиболее противоречивых в истории США. Кризис 1929 года, названный Великой депрессией, был тщательно проанализирован и объяснен. Ужасная паника, охватившая Уолл-стрит в октябре 1929-го; телетайпы, не успевающие передавать биржевые курсы, настолько стремительно они снижались; разорившиеся финансисты и отчаявшиеся, выбрасывающиеся из окон…. Таковы более или менее точные картины, проносившиеся в нашем сознании.

Но каково было процветание накануне 1929 года? Период чрезвычайного обогащения, безусловно, время безумного веселья, своего рода Belle Epoque (прекрасная эпоха) для наиболее удачливых, и в то же время век индустриализации, создания общества изобилия и потребления, которое американцы познали первыми в мире. И тем не менее не все было таким розовым в обществе «проносящихся с шумом двадцатых годов». Аль Капоне царил в Чикаго. Ку-клукс-клан сеял ужас в маленьких городках Юга и Среднего Запада. Фундаменталисты требовали запретить преподавание теории эволюции и придерживаться только Библии. «Сухой закон» сильно ущемлял свободу личности и стимулировал гангстеризм…

Рождалась новая эпоха! США, почувствовав головокружение, не решались изменить лицо, как будто страх перед неизвестностью мешал им принять новшества. Следует внимательно рассмотреть контрасты, которыми была полна повседневная жизнь американцев между 1919 и 1929 годами, тщательно проанализировать особенности американской жизни того периода. Это не Америка Гертруды Стайн, Скотта Фиццжеральда или Генри Джеймса. И это не только Нью-Йорк, Чикаго и Филадельфия. Это также Америка Бэббита и Зенита.