Глава I. После Сталинграда

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава I. После Сталинграда

С победой под Сталинградом Советский Союз выиграл свою «битву за жизнь», и теперь война вступила уже в совершенно новую фазу. Тревога за окончательный исход войны уже почти совсем исчезла, и наблюдались даже настроения чрезмерного оптимизма и уверенности, как, например, после освобождения Харькова в феврале 1943 г. Но менее чем через месяц советским войскам снова пришлось сдать Харьков.

Эта неудача подействовала как напоминание, что, несмотря на Сталинград, с немцами еще далеко не покончено. Тем не менее никто в СССР уже не сомневался в победоносном исходе войны, и теперь оставался только один вопрос: «Сколько времени для этого понадобится?» А этот вопрос был неизбежно связан с другим - что собираются предпринять Англия и США?

После Сталинграда бывали моменты оптимизма, когда солдаты говорили, что Красная Армия может разбить немцев в одиночку. Такое мнение опроверг сам Сталин, который однажды, в 1943 г., прямо заявил, что не сможет выиграть войну только собственными силами Советского Союза.

В 1943 г. отношение официальных кругов СССР к Англии и Америке стало гораздо лучше, чем в 1942 г., когда беспокойство за окончательный исход битвы под Сталинградом вызывало у них вспышки гнева, как это было в связи с Гессом. В 1943 г. уже можно было предвидеть победу, хоть и отдаленную, и важно было вместе с Англией и Америкой приступить к подготовке планов мирного урегулирования. Переговоры были начаты и в конце концов привели к Тегеранской конференции. Советская печать уделяла немало внимания победам союзников в Северной Африке. Хотя это и не было еще вторым фронтом, победы союзников никак нельзя было считать незначительными, особенно потому, что они, как и бомбежки Германии, безусловно, оттягивали с Восточного фронта хотя бы часть немецких войск.

Другим фактором, который значительно способствовал более дружественному отношению к союзникам, явился очень большой рост поставок по ленд-лизу в 1943 г. Если в момент битвы за Сталинград у Красной Армии было еще очень мало снаряжения, поставленного союзниками, то теперь положение изменилось. Помимо того что советские военно-воздушные силы получили с Запада значительное количество бомбардировщиков и истребителей, в Красной Армии теперь повсюду имелись «доджи», «студебеккеры» и джипы, а снабжение армии продовольствием в значительной мере облегчалось получением американских продуктов. Это давало немало поводов для острот: так, свиную тушенку неизменно называли «вторым фронтом», а яичный порошок называли «рузвельтовскими яйцами». И тем не менее русские были рады этим продуктам.

После Сталинграда значительно активизировалась также и советская внешняя политика. В 1942 г. Советское правительство постаралось избежать крупных неприятностей в отношениях с другими странами. Временами критиковались действия Турции и Швеции, но эта критика ни разу не приняла масштабов «кампании»; отношение к Японии, находившейся в то время в состоянии войны с Англией и США, было исключительно тактичным и осторожным, поскольку - по крайней мере вплоть до октября - нельзя было полностью исключать возможность удара в спину со стороны Японии. Крайняя сдержанность проявлялась на протяжении всего 1942 г. по отношению к польскому эмигрантскому правительству в Лондоне; почти ничего не сообщалось также и об отъезде из России армии Андерса.

Но вскоре после Сталинграда позиция СССР по отношению к правительствам других стран стала более дифференцированной. Если оставить в стороне Японию, с которой советские власти по-прежнему держали себя официально, но вежливо, стала проводиться четкая грань между «хорошими» и «плохими» правительствами. Польское правительство в Лондоне относилось к последней категории, и в феврале 1943 г. против него была развернута настоящая кампания, которая вскоре привела к разрыву (или, скорее, «временному прекращению») дипломатических отношений. За этим последовало формирование на советской территории польской армии, независимой от эмигрантского правительства. Можно было, конечно, предвидеть, что эти неприятности с польской эмиграцией создадут значительные осложнения и в отношениях с Англией и Америкой, но русские пытались, причем небезуспешно, «локализовать» эту ссору, хотя бы временно. В Тегеране обсуждение польской проблемы было отложено.

С другой стороны, дружеские отношения складывались у СССР с чехами, югославами и французами. Все они были представлены боевыми частями на советском фронте, причем особенно широко освещались действия французской воздушной эскадрильи «Нормандия». Эта эскадрилья доблестно сражалась на протяжении всего 1943 г. и понесла очень тяжелые потери. Она как бы символизировала собой солидарность между Советским Союзом и всеми странами оккупированной Европы.

После Сталинграда резко изменилось и отношение советских властей к сателлитам Германии. Разгром румынских и итальянских войск на Дону в период с ноября по январь и огромные потери, нанесенные венграм под Касторным несколько позднее, явились тяжелым ударом для фашистской Германии. Теперь гитлеровская «великая коалиция» в военном смысле фактически прекратила свое существование. Оставалось еще некоторое количество профашистских венгерских войск, оставались финны, но эти последние стояли особняком, ибо вели свою «собственную», «самостоятельную» войну. Две трети венгерских войск в Советском Союзе были уничтожены; Венгрия переживала политический кризис, и ее правительство уже пыталось «выйти из войны». Русские стали все более внимательно присматриваться ко всему, что свидетельствовало о нараставшем сопротивлении немцам в странах-сателлитах.

Короче говоря, после Сталинграда почва для активности СССР на международной арене была уже подготовлена. Знаменательно, что именно в 1943 г., спустя лишь несколько месяцев после Сталинграда, было принято решение о роспуске Коминтерна, бездействовавшего по меньшей мере уже два года. Это было необходимой предпосылкой для того внешнеполитического курса, к осуществлению которого приступило теперь Советское правительство.

Сталинградская. победа вызвала также ряд других перемели. Если в 1941 и 1942 гг. советская пропаганда сосредоточивала основное внимание на России, на великих русских национальных традициях, которым угрожала опасность, и т.д., то после Сталинграда снова вступило в свои права слово «советский». Все чаще стали подчеркивать, что такая победа, как Сталинградская, явилась не только результатом «русского мужества»: одно это мужество, как показала война 1914-1918 гг., могло ничего и не дать, если бы за ним не стояла мощная советская организация. А что было становым хребтом этой организации, как не партия?

Другим событием после Сталинграда явилось систематическое создание Сталину репутации военного гения. Именно после Сталинграда, но не раньше.

Здесь полезно будет оглянуться немного назад. Годы индустриализации, коллективизации и первых пятилеток были трудными для советского народа. Но к 1936 г. - году принятия новой Конституции - «жить стало лучше, жить стало веселей». Вся заслуга в этом приписывалась Сталину, и это способствовало огромному росту его личного авторитета. «Тридцать седьмой год», кульминационный период чисток, оставил о себе страшную память. И все же личный престиж Сталина пострадал поразительно мало. В то время советский народ остро ощущал угрозу со стороны «капиталистического окружения», и прежде всего нацистской Германии, и бесчисленное множество людей, по-видимому, верило, что нет дыма без огня и что для широких открытых процессов Каменева, Зиновьева, Рыкова, Пятакова, Бухарина, Радека и других были, должно быть, какие-то основания. Многие также, в том числе и многие из арестованных, искренне верили, что несправедливости в большой мере творились без ведома Сталина и что повинен в них был сначала Ягода, а затем Ежов. Когда чистки стали более или менее подходить к концу и в 1939 г. исчез Ежов, которого заменил Берия, стали распространяться слухи, что чистки пресек сам Сталин.

Прославлению Сталина способствовали улучшение экономических условий, наличие больших достижений в развитии промышленности и росте оборонной мощи СССР.

Советско-германский пакт 1939 г. был воспринят советскими людьми сдержанно, но расценен ими как наименьшее и неизбежное зло. Известное удовлетворение доставили широким массам воссоединение Западной Украины и Западной Белоруссии и вступление в СССР Прибалтийских республик. В то же время, бесспорно, возрастало и чувство тревоги, особенно после быстрого падения Франции, а еще больше после вторжения Германии в Югославию и Грецию. Однако все еще было широко распространено убеждение, что Сталин, «хозяин», знает, что делает.

А затем началась война, которая первое время казалась каким-то апокалиптическим бедствием. Миллионы людей стали задумываться над тем, как «великий» и «мудрый» Сталин мог допустить, чтобы все это случилось. Уж не произошла ли где-нибудь страшная ошибка в расчетах? Говорят, будто и Сталин сначала потерял голову. Но если он и почувствовал отчаяние, то он его, безусловно, не проявил - разве только однажды, в письме к Черчиллю в августе 1941 г. Выступление Сталина по радио 3 июля, несмотря на его тревожный тон, оказало успокаивающее воздействие на страну. Население, видимо, считало, что как бы там ни было, но Сталин с народом. И народ признал руководство Сталина.

В первые месяцы войны, вплоть до победы под Москвой, в печати значительно меньше упоминали о Сталине и его портреты появлялись в газетах редко. Но после победы под Москвой его престиж снова сильно возрос. В его пользу, безусловно, говорили два обстоятельства: во-первых, то, что он не потерял голову 16 октября и не бежал из Москвы; мысль, что «Сталин остался с нами», оказала очень большое психологическое воздействие и на население Москвы и на армию. Во-вторых, 7 ноября состоялся парад войск на Красной площади, где он произнес речь, которая была проникнута духом русского патриотизма и произвела огромное впечатление на народ. Для армии Сталин сделался - больше, чем в прошлом, - чем-то вроде отца. И солдаты действительно шли в бой с кличем: «За Родину, за Сталина!» Писатель Виктор Некрасов, который не любил Сталина, ибо в период чисток потерял многих своих друзей, говорил мне в 1963 г., что и он вел своих солдат в бой с этим кличем. Сталин, как он сказал, страшно напутал в начале войны, но все же впоследствии народ чутьем осознал, что это человек со стальными нервами, который в самый тяжелый для страны момент не потерял голову.

После битвы под Москвой престиж Сталина поднялся. Но в это время Сталин готов был делить заслугу победы под Москвой с другими, особенно с генералами, вроде Жукова и Рокоссовского.

Затем наступило «трудное лето» 1942 г. В известном смысле Сталин попал в еще более тяжелое положение, чем в 1941 г. Сильнейшим его аргументом в 1941 г. было то, что мощная армия, внезапно нападающая даже на самую сильную страну, располагает огромным начальным преимуществом. Но теперь, в 1942 г., этот аргумент уже потерял свою силу, если не считать того, что советская экономика все еще продолжала испытывать последствия потери обширной территории и многих ресурсов. Поэтому, когда настали «трудные дни» - сначала падение Керчи, поражение под Харьковом и потеря Севастополя, а потом наступление немцев на Сталинград и их проникновение на Кавказ, - потребовались уже новые объяснения. Как мы видели, теперь неудачи объяснялись прежде всего отсутствием второго фронта в Западной Европе, а также некоторыми недостатками самой Красной Армии, слабой дисциплиной, плохим руководством и т.д. Реформы, проведенные в армии после падения Ростова, начавшие творить чудеса, фактически были делом рук не лично Сталина, а целого коллектива советских военных руководителей. Но заслуга их проведения тоже была приписана Сталину. Именно это наряду с его приказом «Ни шагу назад!» и создало представление, что теперь, когда Сталин взял дело в собственные руки, все пойдет хорошо.

Утверждение Хрущева, что Сталин якобы не разбирался в военном деле, а равно и высказывания иностранных наблюдателей о том, что, будучи вежливым по отношению к иностранцам, с русскими, какое бы положение они ни занимали, он держал себя крайне грубо, кажутся нам несостоятельными. Они опровергаются воспоминаниями маршала Еременко о заседании Государственного Комитета Обороны, которое состоялось в первую неделю августа 1942 г., непосредственно перед битвой за Сталинград[163].

Из этого весьма интересного описания вытекает ряд важных выводов: во-первых, что Государственный Комитет Обороны осуществлял работу коллегиально; во-вторых, что Сталин хорошо разбирался в военном деле (это впечатление подтверждается Черчиллем, Гопкинсом, Дином и многими другими); в-третьих, что он и лица, работавшие с ним, поддерживали прямую связь со всеми фронтами и каждый день должны были принимать важнейшие решения и что, наконец, несмотря на моменты нервозности и раздражения, вполне понятные в крайне критической обстановке, сложившейся в августе 1942 г., Сталин умел хорошо слушать, когда у его генералов было что сказать. Не свидетельствует рассказ Еременко и о том, что в мрачные дни 1942 г. Сталин держал себя надменно или подчеркивал свое превосходство: наоборот, он умел относиться к людям дружески и заботливо. Его ближайшими соратниками в 1942 г. были, как нам известно, Жуков и Василевский, и планы контрнаступления под Сталинградом готовили фактически они - с благословения Сталина.

Об этом совершенно ясно было сказано в официальных сообщениях; о сталинградских операциях, и новые выражения, как, например, «сталинская стратегия», «сталинская школа военной мысли» и даже «сталинский военный гений», впервые стали появляться в советской печати, и отнюдь не исключая «Красной звезды», лишь в феврале 1943 г. О том, что думали об этом военные специалисты, можно только гадать. Но именно эти первые высказывания в советской печати, вскоре после Сталинграда, о «сталинском военном гении» положили начало новому процессу, который привел к некоторым неожиданным и в конечном счете крайне пагубным результатам.

Разгром 6-й немецкой армии под Сталинградом был частью широкого военного плана, «оптимальной» целью которого было обеспечить продвижение Красной Армии на широком фронте до Днепра еще до наступления весны. Задолго до капитуляции немцев под Сталинградом на целом ряде участков советские войска продвинулись на запад. Но с начала января сопротивление немцев на Дону и к востоку от Ростова значительно усилилось и план закрытия Ростовской горловины не удалось осуществить. Войска Южного фронта освободили Ростов лишь в середине февраля, а к этому времени немецкие войска, находившиеся на Кавказе, частью закрепились на Таманском полуострове, частью «ускользнули» через Ростовскую горловину на запад.

Гораздо более успешно - по крайней мере пока не началось контрнаступление немцев - проходили операции Красной Армии в верховьях Дона и в восточных районах Украины. 26 января Воронеж (превратившийся к этому времени в груду развалин) был освобожден войсками Воронежского фронта под командованием генерала Голикова, а первая половина февраля ознаменовалась рядом быстро следовавших одна за другой побед советских войск. После освобождения Воронежа они полностью разгромили 2-ю венгерскую армию к западу от Воронежа, под Касторным, где было убито и взято в плен свыше 100 тыс. венгров; немецкие комментаторы не отрицают, что при разгроме под Касторным венгерские части на Восточном фронте были почти полностью разгромлены. Хотя на юге (то есть к северу от Азовского моря) немцы прочно удерживали рубеж по реке Миус, прикрывавший южную часть Донбасса, однако советские войска теперь уже продвигались широким фронтом на севере, между Воронежем и Богучаром, освободив Курскую область и проникнув в северо-восточную часть Украины и в северный район Донбасса с востока и северо-востока. Валуйки, Лисичанск, Изюм и крупный центр машиностроительной промышленности Краматорск (хотя и он также лежал в развалинах) были освобождены русскими в первую неделю февраля, а несколько дней спустя они заняли также Волчанск, Чугуев и Лозовую, 16 февраля после тяжелых боев войска Голикова вступили в Харьков, четвертый по величине город Советского Союза. Тем временем дальше к югу войска Юго-Западного фронта под командованием Ватутина освободили крупный промышленный центр Луганск, а войска Южного фронта под командованием Малиновского освободили Новочеркасск и Ростов. После занятия Харькова войска Голикова и Ватутина продолжали наступать и с захватом Павлограда 17 февраля уже близко подошли к Днепру; оставалось каких-нибудь 36 км. Именно на этом этапе немцы стали готовиться к контрнаступлению, своему «реваншу за Сталинград». И действительно, в марте захваченным врасплох русским пришлось оставить часть территории, которую они вернули себе во время зимнего наступления, в том числе Харьков.

В период между победой под Сталинградом и первыми признаками готовящегося контрнаступления немцев настроение в СССР было приподнятым. Перспектива отвоевать у немцев до наступления весны весь Донбасс и достичь Днепра представлялась весьма заманчивой, а освобождение Курска и Харькова превосходило даже самые радужные надежды. В советской печати появилось множество статей о важности освобождения Донбасса, который обеспечил бы стране уголь и сталь. Тон печати стал еще более ликующим после освобождения Харькова; 17 февраля «Красная звезда» писала:

«Взятие Харькова - новая замечательная победа советского оружия, торжество сталинской стратегии, уже принесшей богатые плоды нынешней зимой. Враг судорожно держался за Харьков… На реке Северный Донец немцы пытались задержать наши наступающие части… но три немецких оборонительных пояса были прорваны один за другим.

Отчаянное сопротивление немецких дивизий, носящих громкие названия «Рейх», «Великая Германия», «Адольф Гитлер», было сломлено в жестоких уличных схватках… Теперь уже мы, а не немцы планируем дальнейший ход войны».

Два дня спустя та же газета превозносила-мастерство Красной Армии, которая не только освободила огромные советские территории, но при этом неизменно окружала и уничтожала силы противника; так, итальянцы были окружены и разгромлены под Миллеровом, а венгры - под Касторным, не говоря уже о разгроме немцев под Сталинградом. И опять в газете говорилось о «Каннах», где Ганнибал с его 50 тыс. карфагенян разгромил армию римлян, насчитывавшую 70 тыс. человек. «Канны» стали одним из элементов стратегии Красной Армии. Все случившееся за последние месяцы, писала «Красная звезда», окончательно доказало, что «пресловутое превосходство немецкой военной мысли» оказалось мифом, хотя этот миф не был разоблачен даже после войны 1914-1918 гг. Теперь же настало торжество «сталинской стратегии». Знаменательно, что вскоре после занятия Харькова Сталину было присвоено звание Маршала Советского Союза.

В течение этих недель ликования в феврале 1943 г. советская печать особенно подчеркивала заслуги коммунистической партии.

Так, в самый разгар торжеств по поводу взятия Харькова, 19 февраля, «Красная звезда» писала:

«Партия бросила в бой лучших своих сынов. Сколько раз в кризисные моменты сражений, и под Москвой в 1941 г., и под Сталинградом в 1942 г., стойкость и отвага коммунистов спасали положение! Партийные организации - это становой хребет наших войск… Все блистательные успехи нашей военной мысли… объясняются прежде всего тем, что в основе военной доктрины Красной Армии лежат испытанные принципы самого мудрого… учения в мире - учения Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина».

По мере приближения войны к победоносному концу концепция «советского патриотизма» все больше и больше заменяла собой концепцию «русского патриотизма» мрачных дней 1941-1942 гг. А символом этого советского патриотизма все больше и больше становился Сталин.

Показательно, однако, что Сталин никогда полностью не забывал о страшных днях 1941 и 1942 гг., когда ему, чтобы спасти положение, пришлось почти исключительно рассчитывать на чисто русский патриотизм, и в конце войны он выделил русских как народ, проявивший самую большую волю к победе и к защите Советского государства.