Глава III. Одесса: личные впечатления

Глава III. Одесса: личные впечатления

В апреле - мае 1944 г. немцы были окончательно изгнаны из южных районов Украины. Войска 2-го Украинского фронта под командованием Конева, развивая стремительное наступление, вступили в Северную Румынию, и только когда они достигли линии, проходившей километрах в двадцати восточнее Ясс, фронт временно стабилизировался. 2 апреля Советское правительство объявило о вступлении Красной Армии на румынскую территорию и о том, что оно не преследует цели изменения «существующего общественного строя» (то есть капитализма) в этой стране. Тем временем войска 3-го Украинского фронта под командованием Малиновского продолжали свое наступление вдоль Черноморского побережья и освободили Херсон, Николаев и Одессу. 11 апреля было объявлено о переходе Красной Армии в наступление в Крыму, который являлся последней крепостью Гитлера на Черном море. Не прошло и месяца, как Крым был очищен от врага.

В Одессе - этом «русском Марселе» - существовала весьма своеобразная обстановка: в течение всего периода оккупации (за исключением последних нескольких недель, когда всю власть взяли в свои руки немцы) она находилась не под немецким, а под румынским господством. Чтобы вознаградить королевскую Румынию за ее участие в войне против Советского Союза, Гитлер отдал ей обширную и богатую территорию, на юге Украины, простиравшуюся от Бессарабии до Южного Буга; сюда входил и крупный черноморский порт Одесса. Вся эта территория была включена в состав так называемой «великой Румынии» в качестве новой провинции под названием «Транснистрия» (то есть Заднестровье).

Войска Малиновского освободили Одессу 10 апреля, и немцы, боясь попасть в окружение, в панике бежали из нее: одни - морем, под почти непрерывной бомбежкой и артиллерийским обстрелом советских войск, другие - по последней остававшейся еще в их распоряжении дороге между Одессой и устьем Днестра, откуда их переправляли на пароме в те части Бессарабии и Румынии, которые еще не были заняты Красной Армией. К моменту освобождения Одессы вся эта дорога была усеяна разбитой техникой, брошенной немцами при отступлении. Однако при всей поспешности, с какой немцы покидали Одессу, они успели превратить портовые сооружения, большинство заводов и фабрик города и многие другие крупные здания в дымящиеся груды развалин.

В одно чудесное весеннее утро в середине апреля я выехал из одного населенного пункта, севернее Николаева, на восточном берегу Южного Буга, в Одессу. Южный Бут служил границей между оккупированной немцами и аннексированной румынами частями Украины, и гражданскому населению было запрещено переходить через эту границу без специального разрешения. Но с февраля 1944 г. немцы совсем перестали считаться с фиктивной принадлежностью Транснистрии к Румынии.

Немецкие войска пытались угнать с собой скот, но, поскольку им так и не удалось переправить коров через Южный Буг, они перестреляли их, и зеленые берега реки были завалены десятками трупов животных, которые уже начали разлагаться.

Местность между Южным Бугом и Одессой представляла собой типичную степь, и, проезжая среди расстилавшихся по обе стороны дороги бескрайних зеленых ковров озимой пшеницы, мы иногда на протяжении многих километров не видели ни одной деревни.

Кое-где нам попадались поля под паром, но их было немного. Однако что больше всего поразило нас на нашем пути - это несколько совершенно безлюдных деревень. Они не походили ни на русские, ни на украинские деревни. Дома в них пестрели яркими красками, к небу тянулись шпили церквей - лютеранских, а может быть, католических, поскольку мы видели несколько придорожных католических распятий. Это были деревни немецких колонистов, которые жили здесь на протяжении полутора веков, а в последние годы выполняли функции квислинговцев, занимая различные административные и полицейские должности, предоставлявшиеся им немцами на восточном берегу Южного Буга. Те, кто остался жить в «великой Румынии», выступали здесь в роли высокомерного немецкого меньшинства и, несомненно, уже готовили весьма неприятные сюрпризы для румынского «большинства». Однако стремительное наступление Красной Армии вынудило их покинуть свои жилища. Позднее, в Одессе, мне попалась на глаза газета на немецком языке под названием «Дер дейче ин Транснистриен» («Немец в Транснистрии»), в которой этот край фактически рассматривался как часть «германского достояния», а о румынах даже не упоминалось! Однако всего лишь несколько недель назад Гитлер еще считал своим долгом поддерживать миф о «великой Румынии» и делать вид, что признает Транснистрию румынской провинцией, а Одессу - румынским городом.

Мы подъезжали к Одессе уже в сумерках, и по мере нашего приближения к Черному морю местность становилась все холмистее, и то тут, то там были заметны следы боев. Повсюду вдоль дороги валялось множество трупов лошадей, а здесь, на этих оголенных ветрами холмах на побережье Черного моря, мы опять видели конские трупы, воронки от бомб, а время от времени и трупы людей. В одном месте мы проехали мимо огромного памятника, воздвигнутого румынами в память о взятии Одессы в 1941 г. Именно здесь, по этим холмам, проходило тогда кольцо советских оборонительных укреплений вокруг Одессы.

И вот мы уже в Одессе, на улицах которой чувствовался едкий смрад пожарищ.

Одесса была погружена в непроглядную тьму. Немцы, которые на протяжении последних двух недель хозяйничали в городе, взорвали в нем перед уходом все электростанции; и, что было еще хуже, город остался без воды, если не считать небольших ее количеств, которые давали артезианские колодцы. В нормальных условиях Одесса снабжалась водой из Днестра, но теперь трубопроводы были взорваны. Сейчас, как и в те два месяца суровой осени 1941 г., пока длилась осада города, он целиком зависел от собственных колодцев.

В гостинице «Бристоль», где мы остановились, для умывания выдавалась бутылка воды в день. Все окна в здании были выбиты. Гостиницу обслуживали два швейцара - старик с черной бородой, бывший одесский портовый рабочий или биндюжник, с хриплым голосом и резким, неприятным смехом, и его помощник - жуликоватого вида старикашка с седой бородкой. Оба обычно стояли на тротуаре перед гостиницей.

Здесь не существовало никаких запретов. Это была Одесса с ее неистребимым душком уголовного мира, воскрешавшим в памяти похождения бабелевского Бени Крика - короля одесских гангстеров.

Правда, это была уже не та Одесса, какую мы знали в прошлом. Прежде всего это была Одесса без евреев, а они составляли в свое время очень большую часть населения этого черноморского порта, - они, армяне, греки и другие представители средиземноморских или около-средиземноморских народов.

И все же здесь по-прежнему можно было встретить одессита, который независимо от того, украинец он, русский или молдаванин, всегда прежде всего одессит, говорящий на собственном жаргоне, с характерными словечками и выражениями, а также с присущим только одесситу акцентом. Очевидно, многие из таких одесситов чувствовали себя как рыба в воде во внешне беспечной Одессе, какой она была при Антонеску, - с ее ресторанами и «черным рынком», ее домами терпимости и игорными притонами, клубами для игры в лото, кабаре и всеми другими атрибутами «европейской культуры».

Здесь действовала сигуранца - румынская тайная полиция, ибо здесь было большевистское подполье (причем подполье буквальное, скрывавшееся в одесских катакомбах) и были евреи, многие тысячи которых потом сигуранца истребила. Но оккупационный (или, вернее, аннексионный) режим румын имел много других черт, отличавших его от немецкого оккупационного режима, следы которого я видел в таких городах, как Воронеж, Орел или Харьков.

Пока шансы держав «оси» на победу казались благоприятными, румыны намеревались превратить Одессу во второй, только более веселый и беззаботный Бухарест. И дело заключалось не только в том, что они открыли здесь рестораны, магазины и игорные притоны и что Антонеску торжественно появлялся в бывшей царской ложе Одесской оперы, - здесь была предпринята также серьезная попытка убедить население города, что оно является и останется частью населения «великой Румынии». В отличие от того, что делали в оккупированных городах немцы, румыны не закрыли ни университета, ни школ. Школьников заставляли изучать румынский язык, а студентов предупредили, что, если они в течение года не научатся говорить по-румынски, их исключат из университета (правда, после Сталинграда румыны больше не настаивали на этом). Они продолжали распространять румынский учебник географии, переведенный на русский язык, где доказывалось, что практически вся Южная Россия «с геополитической точки зрения» является частью Румынии и населена в основном потомками древних даков. Тем, кто мог доказать, что в его жилах течет хоть капля молдаванской крови, были обещаны всевозможные привилегии; иметь бабушку-еврейку грозило серьезными неприятностями, наличие предков-молдаван приравнивалось чуть ли не к обладанию дворянским титулом.

Одна особенность отличала Одессу от городов, оккупированных немцами. Одесса была полна молодежи. Это была счастливая случайность: румыны считали Транснистрию составной частью своей страны, а ее жителей - будущими румынскими гражданами. Конечно, после Сталинграда они уже не были столь твердо уверены в том, что им удастся сохранить Одессу, но продолжали поддерживать эту фикцию. Потому-то подавляющее большинство одесских юношей и девушек не были угнаны ни в Германию, ни в какое-либо другое место. Не призывали молодых одесситов и в румынскую армию, поскольку, с точки зрения румын, на них абсолютно нельзя было положиться. Только в последние несколько недель оккупации, когда власть в городе перешла к немцам, небольшое число одесситов, которым просто не повезло, было все же угнано в Германию; однако большинству молодежи удалось избежать этого - отчасти благодаря советскому подполью.

В эти первые дни после освобождения Одесса все еще сохраняла множество следов румынской оккупации, длившейся два с половиной года.

Вдоль всей Пушкинской улицы, а также на других, знаменитых своей белой акацией улицах Одессы, названных по именам видных деятелей XVIII в. - основателей города (Ришелье, де Рибаса, Ланжерона), все еще красовались объявления лотошных клубов и кабаре, вывески с написанными на них по-румынски словом «Боде-га» (теперь эти «бодеги» были закрыты) и обрывки воззвания на румынском, немецком и русском языках (но не на украинском): «Мы, Ион Антонеску, маршал Румынии, профессор Л. Алексяну, губернатор Транснистрии» и т.д. и т.д. На одном из больших зданий виднелась вывеска «Гувернэмынтул Транснистрией», а таблички на автобусных остановках (отнюдь не означавшие, что в городе продолжали ходить автобусы) гласили, что первый автобус «Аэропорт - латара» (вокзал) отходит в 7 часов 15 минут утра. Театральные афиши сообщали о музыкальных спектаклях в «Театрул де опера ши балет». В Одессе имелось также много других развлечений, даже симфонический оркестр германских ВВС дал здесь концерт (правда, он состоялся 27 марта, когда власть была в руках немцев). Существовало здесь и несколько пошивочных ателье и множество других мелких мастерских, чьи владельцы теперь исчезли. Свободное предпринимательство всевозможного рода, как видно, вовсю процветало в Одессе при румынах. Румынские генералы возили из Бухареста целыми чемоданами дамское белье и чулки и заставляли своих ординарцев продавать все это на рынке. Даже и сейчас еще на рынке можно было купить много различных мелочей - немецкие карандаши, венгерские сигареты, немецкие сигареты (называвшиеся «Крым» и изготовлявшиеся в Крыму) и даже флаконы духов, а также чулки, правда, последние уже становились редкостью и продавались только из-под полы. Милиция зорко следила за подобного рода торговлей, и одесситы на рынке выглядели несколько притихшими.

На рынке продавали варенье по 20 рублей банка и хлеб по 10 рублей кило (что было очень дешево); на прилавках было много молока; кое-кто продавал также немецкий яблочный сок в бутылках. Пара шелковых чулок из-под полы теперь стоила 300 рублей, А продавщицы все еще называли цену в марках, хотя имели в виду рубли. В качестве оберточной бумаги употреблялись немецкие газеты.

Хотя порт с его доками и элеваторами представлял собой груды дымящихся развалин, на Приморском бульваре с его видом на порт и на море, как обычно, толпилась молодежь. Многие сидели на скамейках или на ступенях знаменитой лестницы (увековеченной в эйзенштейновском «Броненосце “Потемкине”»). Припоминаются мне, в частности, двое парнишек - один белокурый, другой с начинавшими пробиваться черными усиками, - которые рассуждали на своем одесском жаргоне о страшных разрушениях, причиненных немцами порту и другим районам города, а особенно промышленным предприятиям на Молдаванке и на Пересыпи. Они вспоминали также, как в последние две недели немецкой оккупации им приходилось скрываться со своими приятелями в подвалах и в катакомбах - выходить на улицу, даже до наступления комендантского часа (3 часа дня), было опасно: немцы могли схватить их и отправить в Германию или же просто застрелить. Упоминая о немцах, они прибегали к самым изощренным ругательствам и говорили, что румыны здесь здорово откормились к тому времени, когда в феврале все захватили немцы. В общем они были довольны приходом Краской Армии, потому что при немцах было действительно ужасно. Румыны по крайней мере оставляли «большинство людей» в покое, хотя некоторым, особенно евреям, здорово досталось от сигуранцы. Однако в общем-то румыны не очень придирались к людям. «Можно было жить» - на рынке было полно продуктов, и у румынских солдат всегда можно было купить множество всяких вещей.

«Что же случилось с евреями?» - спросил я. «О, - ответил блондинчик, - говорят, очень много их отправили на тот свет, но сам я этого не видел. Некоторым удалось спастись - за небольшие деньги у румын можно было купить что угодно, даже паспорт на имя Ришелье. У нас в подвале жила одна еврейская семья; раз в неделю мы носили ей что-нибудь поесть. Румынские «фараоны» знали о ней, но и ухом не вели. Они говорили, что столько евреев было истреблено лишь потому, что этого требовали немцы. «Не уничтожите евреев, не получите Одессы», - заявляли немцы румынам. По крайней мере так нам говорили румыны».

«Губернатор Транснистрии» профессор Алексяну избрал в качестве своей резиденции чудесный Воронцовский дворец на Приморском бульваре, в котором до оккупации размещался Дворец пионеров. Теперь, после освобождения, он снова станет Дворцом пионеров. Алексяну, как рассказывали в Одессе, предоставил сигуранце полную свободу рук. В феврале 1944 г. его сняли в связи с колоссальными растратами, в которых, по разговорам, он был замешан. Алексяну тратил казенные деньги не на общественные нужды, а больше на хорошенькие ножки.

После смещения Алексяну губернатором был назначен генерал Потопяну, руководивший осадой Одессы в 1941 г. Его власть была уже сильно ограничена. Ибо с февраля 1944 г. неофициально - а с 1 апреля вполне официально - в Одессе всем распоряжались немцы.

К концу оккупации немцы отказались даже от самого названия «Транснистрия» и взяли под свой контроль железные дороги и все остальное (что сильно возмутило Антонеску). Их чрезвычайно тревожили два обстоятельства: во-первых, возможность того, что кто-либо из румынских генералов в Одессе или где-нибудь еще может «поступить, как Бадольо»[213], и, во-вторых, распространение среди румынских солдат коммунистических идей и пораженческих настроений.

До перехода Транснистрии под контроль немцев румыны разделили ее на тринадцать округов; во главе каждого округа стоял префект; в самой Одессе имелся мэр, Герман Пинтя, бывший мэр Кишинева. Полиция состояла из румын. Но, кроме того, здесь имелась сигуранца.

При румынах в Одессе было открыто тридцать церквей, в том числе несколько лютеранских и римско-католических. Православному духовенству Одессы румыны приказали порвать все связи с Московским патриархом и признать власть Одесского митрополита Никодима, человека, жившего со своими новыми хозяевами душа в душу. Священники, приехавшие из Бухареста, захватили несколько лучших домов в Одессе, в том числе дом митрополита и других высших духовных лиц. Они забрали себе также все лучшие приходы. Настоятель Успенского собора отец Василий рассказал мне, что из-за этого русские священники были поставлены «в весьма неблагоприятные условия, и многим из них пришлось искать себе другие приходы в сельской местности». Отец Василий сказал, что румынские священники вели в Одессе очень разгульный образ жизни.

Румыны не изображали из себя или почти не изображали «расу господ», и, по правде говоря, они и немцы недолюбливали друг друга (исключением являлись разве что лишь высшие сферы). Победители и побежденные нашли общий язык на почве бизнеса и «черного рынка». Но ни украинцы и русские, ни румыны не могли в конце концов долго принимать Транснистрию всерьез. В течение одного года (до Сталинграда) - но не дольше - еще могло казаться, что румыны обосновались здесь надолго. Но потом многим энтузиастам «свободного предпринимательства» среди одесситов пришлось действовать гораздо осторожнее, сотрудничая с новыми хозяевами. К тому же после поражения румынских войск на Дону оккупанты явно впали в уныние и все больше боялись, что немцы вообще выкинут их из Транснистрии. Все знали, что даже Антонеску возмущался теперь неизменно возраставшими требованиями Гитлера, которому нужны были все новые и новые партии румынского пушечного мяса.

Что делала в Одессе сигуранца? Многие одесситы утверждали, что она была не лучше гестапо и что, помимо расстрелянных ею 40 тыс. евреев[214] на так называемом Стрельбище, она уничтожила, особенно в первый период оккупации, еще около 10 тыс. человек, в числе которых было много коммунистов, людей, заподозренных в том, что они коммунисты, и заложников, схваченных после того, как на улицах кто-то стрелял в румынских офицеров или где-то были брошены бомбы и т.д. Единственным смягчающим обстоятельством для сигуранцы являлась ее чрезвычайная продажность. Пользуясь ею, многие евреи, которым это было по средствам, приобретали «арийские» документы или по крайней мере получали разрешение уехать в деревню. Есть доказательства того, что, хотя румыны готовы были и сами убивать евреев, они оказывали сопротивление немецкому «вмешательству» в Одессе.

В Одессе много рассказывали о советском подполье, которое действовало из запутанного лабиринта одесских катакомб - подземных коридоров, протянувшихся на десятки километров в длину, иногда на глубине до 30 метров под землей. О «единственных в мире городских партизанах» и некоторых их коммунистических руководителях, таких, как С.Ф. Лазарев, И.Г. Илюхин и Л.Ф. Горбель, которые действовали на протяжении всего периода румынской оккупации, держа захватчиков в состоянии вечного страха, было написано к концу войны (особенно В. Катаевым[215]) много романтических историй. Создается впечатление, что на деле советское подполье в Одессе использовало катакомбы (а потайные входы в них вели из многих зданий) только в случаях крайней необходимости и что, хотя там были спрятаны некоторые запасы продовольствия и оружия, лишь очень незначительное число людей фактически жило в катакомбах в течение сколько-нибудь продолжительного времени.

Можно, однако, с уверенностью сказать, что с конца 1943 г. (но не раньше), и особенно в последний месяц немецкой оккупации, катакомбы приобрели гораздо большее значение. Благодаря усилиям советских подпольных организаций они стали прибежищем для одесской молодежи, которой грозила высылка, и для многих эльзасцев, поляков и особенно словаков, дезертировавших из германской армии. Некоторые из партизанских руководителей, встреченных мной в Одессе вскоре после ее освобождения, утверждали, будто в катакомбах скрывалась хорошо вооруженная десятитысячная армия, а ее вооружение было по большей части куплено у румынских и немецких солдат на «черном рынке»; будто в катакомбах был развернут «катакомбный госпиталь» с «12 хирургами и 200 человек обслуживающего персонала»; и, наконец, будто там имелась не только «катакомбная пекарня», но даже и «катакомбная колбасная фабрика». Все это, однако, отнюдь не является достоверным и должно приниматься с серьезными оговорками. Я лично увидел в катакомбах лишь несколько пулеметных гнезд, прикрывавших важнейшие входы, некоторое количество неприкосновенных запасов продовольствия, ряд артезианских колодцев и складов оружия. Вполне возможно, что в последние критические недели в катакомбах и вправду скрывалось несколько тысяч человек. Однако серьезные советские послевоенные исследования, посвященные истории войны, уделяют «партизанам из катакомб» очень мало внимания и, уж конечно, не изображают их как крупную подпольную армию, которая (как уверяли меня 14 апреля 1944 г. некоторые руководители партизан) «была в состоянии занять Одессу и вышвырнуть из нее немцев, если бы Красная Армия не подоспела вовремя».

За эту неделю я видел в Одессе много военнопленных, и среди них примкнувших к партизанам словаков и эльзасцев. У них, особенно у словаков и некоторых поляков, чувствовался высокий боевой дух; эти настроения были типичны для оккупированной Европы тех дней, для ее быстро возраставших надежд. Румынские военнопленные были и физически и морально надломлены, а когда одного из них спросили, что он делал во время войны, тот бодро ответил, что он вот уже три года как дезертир. Все румыны с надеждой задавали один вопрос: «Что, Бухарест уже взяли?» Немцы, однако, выглядели мрачными, и лишь немногие из них отваживались признать, что Гитлер проиграл войну.

Центральная часть Одессы в основном сохранилась, хотя большинство заводов и фабрик в ее предместьях было разрушено. Но жизнь - новая, советская жизнь - начинала уже кое-где налаживаться. Детей уже приглашали снова записываться в Воронцовский дворец - ныне снова Дворец пионеров, - стеклянный купол которого был разбит советским снарядом, предназначавшимся для порта.

Мне довелось увидеть Одессу еще раз через год, в марте 1945 г. К этому времени она превратилась в порт отправления тысяч английских, американских, французских и других военнопленных, освобожденных Красной Армией в Польше, Силезии, Померании и Восточной Пруссии. Они жили в бараках, школьных зданиях и виллах близ приморского курорта Аркадии. Моряки - в большинстве английские и американские - танцевали и много пили, сидя под запыленными пальмами в комнате отдыха гостиницы «Лондон», теперь полностью разминированной (в мой первый приезд она была оцеплена канатом). Положение с продовольствием было тяжелым даже в гостинице «Лондон». Автобусы и трамваи по-прежнему не ходили, а рынок имел нищенский вид. Порт, правда, работал, и пленные немцы, худые, с желтыми лицами, очищали его территорию от обломков кирпича и мусора. Но хотя много развалин уже расчистили, использовать можно было только небольшую часть порта; у причалов стояли всего два транспорта - американский и английский, а мол был все еще в двух местах разрушен. Сотни английских, французских и американских военнопленных весело шагали по разрушенной территории одесского порта к ожидавшему их транспорту; они осыпали немцев насмешками, а те обменивались друг с другом философскими замечаниями по поводу превратностей военной судьбы или просто с грустным видом пристально смотрели им вслед.