Роковые решения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Роковые решения

I

Переворот Папена произошел в середине самой неистовой и жестокой избирательной кампании из всех на тот момент, которая проводилась в еще менее разумной и более ожесточенной атмосфере, чем предыдущие две. Гитлер снова летал по Германии от встречи к встрече, выступив перед огромными толпами на более чем пятидесяти крупных собраниях, осуждая разделение, унижения и провалы Веймара и рисуя неопределенную, но заманчивую перспективу лучшего будущего, когда народ наконец объединится. Тем временем коммунисты вещали о революции и пророчили неизбежный распад капиталистического порядка, социал-демократы призывали избирателей подняться против угрозы фашизма, а буржуазные партии выступали за восстановление единства, которое они уж точно не могли осуществить[699]. О разложении парламентской политики свидетельствовал все более эмоциональный стиль партийной пропаганды, даже со стороны социал-демократов. В атмосфере постоянных яростных уличных стычек и демонстраций политическая борьба свелась к войне символов, как ее называли социал-демократы без малейшего намека на критику. Социал-демократы привлекли на свою сторону Сергея Чахотина, радикального ученика Павлова, открывшего условные рефлексы, чтобы тот помог им в избирательной борьбе 1931 г., понимая, что призыва к разуму уже было недостаточно. «Чтобы разум одержал победу, мы должны обращаться к чувствам, душам и эмоциям». На деле разум остался далеко позади. На выборах в июле 1932 г. социал-демократы приказали всем своим местным группам, чтобы члены партии носили партийные значки, использовали приветствие со сжатым кулаком при встречах друг с другом и выкрикивали девиз «Свобода!» при любой подходящей возможности. В том же духе коммунисты уже давно использовали символ серпа и молота, а также ряд различных девизов и приветствий. Принимая такой стиль, партии ставили себя на один уровень с нацистами, со свастикой которых, приветствием «Хайль Гитлер!» и простыми, экспрессивными лозунгами им было сложно соревноваться[700].

В поисках образа, достаточно мощного, чтобы противостоять призыву нацистов, социал-демократы, «Рейхсбаннер», профсоюзы и ряд рабочих организаций, связанных с социалистами, 16 декабря 1931 г. объединились, образовав «Железный фронт» для борьбы с «фашистской» угрозой. Новое движение многое позаимствовало из пропагандистского арсенала коммунистов и национал-социалистов. Длинные, скучные речи следовало заменить короткими, четкими призывами. Традиционный упор трудового движения на образование, разум и науку должен был уступить место новым мотивам, призванным возбуждать массовые эмоции за счет уличных процессий, маршей в униформах и коллективных проявлений воли. В новом стиле пропаганды социал-демократы дошли до того, что придумали символ, который должен был стать альтернативой свастике и серпу с молотом: три параллельные стрелы, выражающие основные цели Железного фронта. Ничто из этого не смогло помочь рабочему движению, многие члены которого, и не в последнюю очередь из занимавших руководящие посты в рейхстаге, отнеслись скептически к подобным инициативам или не смогли адаптироваться к новому способу представления своих политических взглядов. Новый стиль пропаганды ставил социал-демократов на один уровень с нацистами, однако им не хватало динамизма, молодого задора или экстремизма, которые бы могли обеспечить эффективную конкуренцию. Символы, марши и униформа не помогли Железному фронту привлечь новых сторонников, потому что во главе его оставался старый организационный аппарат социал-демократов. С другой стороны, это не ослабило страхов избирателей из среднего класса относительно намерений рабочего движения[701].

Еще более откровенными были избирательные плакаты, использовавшиеся партиями в кампаниях начала 1930-х гг. Общим практически для всех было изображение фигуры гигантского полураздетого рабочего, которая в конце 1920-х гг. стала символизировать немецкий народ, заменив скромную фигурку «немца Михеля» в его спальном колпаке или еще более редкую женскую персонификацию Германии, которая раньше обозначала нацию. Нацистские плакаты изображали гигантского рабочего, возвышающегося над банком, с заголовком «Международные финансы», который разрушал его мощными ударами отбойного молотка со свастикой. На плакатах социал-демократов гигантский рабочий локтями распихивал в стороны нацистов и коммунистов. Плакаты центристской партии показывали гигантского рабочего, несколько более одетого, но все равно с закатанными рукавами, с силой выбрасывающего маленьких нацистов и коммунистов из здания парламента. Народная партия рисовала гигантского рабочего в одной набедренной повязке, раскидывающего прилично одетых политиков всех остальных воюющих фракций в июле 1932 г. (что оказалось практически обратной картиной того, что на самом деле произошло позже на выборах). Даже степенная Националистическая партия использовала гигантского рабочего на своих плакатах, хотя там он только размахивал черно-бело-красным флагом бисмарковского рейха[702]. По всей Германии избиратели сталкивались с жестокими изображениями гигантских рабочих, разрывающих своих оппонентов на куски, вышвыривающих, выволакивающих их из парламента или возвышающихся над политиками в сюртуках и цилиндрах, которые практически всегда изображались мелкими сварливыми карликами. Неистовая мужественность сметала с пути пререкающиеся, неэффективные и феминизированные политические фракции. Независимо от намерений подсознательный смысл был ясен — пришел конец парламентской политике. Эта идея имела явное воплощение в ежедневных стычках военизированных группировок на улицах, повсеместном распространении униформ на трибунах и в непрестанном насилии и драках на избирательных митингах.

На этой территории ни одна из партий не могла соревноваться с нацистами. Геббельс, конечно, жаловался, что «теперь они воруют у нас наши методы», однако три стрелы не вызывали глубокого резонанса в отличие от знакомой свастики. Если социал-демократы хотели получить хоть малейшие шансы победить нацистов в их собственной игре, им следовало начинать раньше[703]. Геббельс строил избирательную борьбу не на критике работы кабинета Папена, а на критике Веймарской республики. Поэтому в этот раз основными объектами нацистской пропаганды были избиратели центристской партии и социал-демократы. В апокалиптических лозунгах, потоке плакатов, баннеров, листовок, фильмов и речей, обращенных к огромным аудиториям на открытых площадках, рисовалась картина «красной гражданской войны, идущей в Германии», в которой избиратели оказывались перед очевидным выбором: либо старые силы предательства и коррупции, либо национальное возрождение к славному будущему. Геббельс со своей пропагандистской командой стремился ошеломить электорат постоянной бомбардировкой их чувств. Охват достигался не только за счет открытых массовых мероприятий, но и за счет согласованной кампании обхода квартир и раздачи листовок. Микрофоны и динамики разносили речи нацистов по всем публичным местам. Визуальные образы, передаваемые не только в плакатах и журнальных иллюстрациях, но и в массовых демонстрациях и уличных маршах, полностью вытесняли рациональные рассуждения и словесные аргументы в пользу легко усваиваемых стереотипов, которые мобилизовали целый ряд чувств, от возмущения и агрессии до стремления к безопасности и освобождению. Марширующие колонны коричневых рубашек, строгие приветствия и военные позы нацистских лидеров выражали порядок и надежность, а также жестокую решимость. Баннеры и флаги передавали ощущение постоянной активности и идеализма. Агрессивный язык пропаганды, которым пользовались нацисты, создавал повторяемые стереотипные образы их оппонентов — «ноябрьских преступников», «красных баронов», «еврейских кукольников», «красной своры убийц». Вместе с тем, поскольку нацистам необходимо было успокоить средний класс, гигантский рабочий теперь иногда изображался в благожелательной позе, уже не диким и агрессивным, но одетым в рубашку и передающим рабочие инструменты безработным, вместо того чтобы потрясать ими и уничтожать своих врагов. Нацисты были готовы создать ответственное правительство[704].

Такая беспрецедентно интенсивная избирательная пропаганда вскоре принесла ожидаемые результаты. 31 июля выборы в рейхстаг показали неосмотрительность тактики Папена. Выборы не только не сделали Гитлера и нацистов более сговорчивыми, но и принесли им еще большую поддержку — число отданных за них голосов увеличилось более чем в два раза, с 6,4 млн до 13,1 млн, что сделало их самой многочисленной партией в рейхстаге. Они получили 230 мест, почти на 100 мест больше, чем было у следующей самой крупной группы, социал-демократов, которым удалось ограничить свои потери десятью местами и отправить в новое законодательное собрание 133 депутата. 18,3 % голосов, которые нацисты получили в сентябре 1930 г., также увеличились более чем в два раза, до 37,4 %. Продолжающаяся поляризация политической сцены была отмечена очередным увеличением представительства коммунистов, которые теперь получили 89 мест вместо 77. И хотя центристская партия также смогла набрать большее количество голосов и получить в новом парламенте 75 мандатов (ее самое большое представительство за всю историю), националисты понесли дальнейшие потери и скатились с 41 места до 37, что фактически перевело их в положение маргинальной партии. Однако самым удивительным оказалось практически полное исчезновение партий центра. Народная партия потеряла 24 из 31 места, Экономическая партия — 21 из 23, а Государственная партия, бывшие демократы, — 16 из 20. Масса крайне правых группировок, которые имели такую широкую поддержку у среднего класса в 1930 г., также развалились, сохранив лишь 9 из прежних 55 мандатов. Левые и правые теперь стояли вплотную в рейхстаге, поскольку центр между ними сократился до несущественных размеров: голосам социал-демократов и коммунистов, общее количество которых равнялось 13,4 млн, противостояли 13,8 млн голосов нацистов, а все остальные партии вместе получили всего 9,8 млн голосов[705].

Причины успеха нацистов на выборах в июле 1932 г. были в основном теми же, что и в сентябре 1930 г. Более чем два года глубокого кризиса в обществе, политике и экономике сделали эти факторы еще более мощными, чем раньше. Выборы подтвердили статус нацистов как пестрой коалиции недовольных, на этот раз еще более притягательной для людей среднего класса, которые явно преодолели свои колебания, имевшиеся два года назад, когда они поддерживали разрозненные правые группировки. Избиратели из партий среднего класса к этому моменту почти все вступили в ряды нацистской партии. Каждый второй из избирателей, поддержавших расколотые партии в сентябре 1930 г., теперь перешел к нацистам, как и каждый третий из тех, кто голосовал за националистов, Народную или Государственную партии на предыдущих выборах в рейхстаг. Двадцать процентов избирателей, которые раньше не принимали участия в выборах, теперь пришли на участки, чтобы отдать свои голоса (особенно это касалось женщин) за нацистов. Даже один человек из семи, раньше голосовавших за социал-демократов, теперь голосовал за нацистов. Увеличение голосов партии на тридцать процентов было обеспечено поддержкой людей, чьи голоса раньше принадлежали отколовшимся партиям. Среди таких избирателей было много тех, кто поддерживал националистов в 1924 и 1928 гг. К нацистам перешли даже некоторые коммунисты и члены Католической центристской партии, хотя на их долю приходилось примерно столько же людей, переметнувшихся от нацистов обратно. Нацистская партия продолжала быть привлекательной в основном для протестантов — ее поддерживало только 14 % католиков в отличие от 40 % некатоликов. В этот раз 60 % голосовавших за нацистов были представителями среднего класса, а оставшиеся 40 % голосов принадлежали повременным низкоквалифицированным рабочим и их иждивенцам, хотя, как и раньше, в подавляющем большинстве это были рабочие, чьи связи с рабочим движением по разным причинам были слабы. Обратная зависимость между долей нацистских голосов в любой избирательной группе и уровнем безработицы была, как всегда, сильна. Нацисты продолжали быть всеобщей партией социального протеста, пользовавшейся особенно сильной поддержкой у среднего класса и относительно небольшой у традиционного класса промышленных рабочих и католического сообщества, в первую очередь там, где существовала сильная экономическая и организационная поддержка рабочего движения или добровольных католических ассоциаций[706].

И хотя июль подарил нацистам заметное увеличение мест в рейхстаге, но достигнутый результат несколько разочаровал руководителей партии. Для них наиболее важным было не то, что они улучшили свои позиции по сравнению с предыдущими выборами в рейхстаг, а то, что им не удалось увеличить число своих голосов во втором раунде президентских выборов в прошлом марте или на выборах в Пруссии в прошлом апреле. Поэтому складывалось ощущение, что нацисты достигли своего предела. В частности, несмотря на серьезные усилия, партии удалось добиться крайне ограниченного успеха в том, что они считали своей главной задачей, — ограничить круг избирателей, голосующих за социал-демократов и центристскую партию. Поэтому повторения праздника, которым нацисты отмечали свою победу на выборах в сентябре 1930 г., не было. Геббельс поведал своему дневнику о чувстве, что «мы выиграли всего чуть-чуть», не более того. «Так мы не сможем получить абсолютного большинства», — заключал он. Поэтому выборы принесли новое чувство неизбежности того, что, по словам Геббельса, должно было произойти. «Время для оппозиции закончилось. Пришло время действовать!»[707] Наступил момент для захвата власти, добавил он на следующий день, отметив, что Гитлер согласен с его мнением. Иначе, если они будут придерживаться этого парламентского пути к власти, то любая остановка в увеличении числа голосов позволяла предположить, что со временем ситуация может выскользнуть из их рук. Вместе с тем Гитлер исключал возможность вхождения в состав правительственной коалиции под руководством другой партии, что ему действительно необходимо было сделать, учитывая, что его собственная партия теперь имела самое большое число мест в национальном законодательном собрании. Поэтому сразу после выборов Гитлер настоял на том, что он войдет в состав правительства только как рейхсканцлер. Это был единственный пост, который не уронил бы его престижа в глазах сторонников. В отличие от подчиненной должности в кабинете, он также дал бы ему хорошие шансы превратить доминирование в правительстве в национальную диктатуру, используя все силы государства, которые оказались бы тогда в его распоряжении.

II

Как могли бы быть использованы такие силы, наглядно продемонстрировал инцидент, случившийся ранним августом 1932 г. В попытке взять ситуацию под контроль Папен наложил запрет на публичные политические митинги 29 июля. В результате активисты лишились законного политического способа давать выход своим политическим страстям. Так что это еще сильнее разожгло насилие на улицах. Поэтому 9 августа Папен издал еще один чрезвычайный президентский декрет, требовавший смертной казни для любого, кто убивал политического оппонента из ненависти или гнева. Этот декрет в первую очередь был нацелен на коммунистов. Но в ранние часы следующего утра группа пьяных штурмовиков, вооруженных резиновыми дубинками, пистолетами и сломанными бильярдными киями, вломилась на ферму в деревне Потемпа в Верхней Силезии и напала на одного из ее жителей, сторонника коммунистов Конрада Пьецуха. Его ударили по лицу кием, повалили на землю, били ногами и наконец, уже бесчувственного, прикончили из револьвера. Пьецух был поляком, что придавало инциденту помимо политического еще и расовый оттенок, а некоторые коричневые рубашки имели против него личные счеты. Тем не менее это было, безусловно, политическое убийство, и пятеро штурмовиков были арестованы, их судили и приговорили к смертной казни в близлежащем городке Бойтене. Вскоре после объявления вердикта штурмовики пронеслись по улицам Бойтена, громя еврейские магазины и разрушая офисы либеральных и левых газет. Гитлер лично и открыто назвал несправедливым этот «чудовищный кровавый вердикт», а Герман Геринг отправил открытое письмо с выражением солидарности осужденным «с безграничной горечью и гневом от этого ужасного приговора»[708].

Это убийство теперь стало камнем преткновения в переговорах между Гитлером, Папеном и Гинденбургом по поводу участия нацистов в правительстве. По иронии судьбы президент Гинденбург в любом случае не хотел видеть Гитлера в должности канцлера, потому что назначение правительства под управлением лидера партии, выигравшей на выборах, теперь означало бы возвращение к парламентской системе правления. А теперь он был потрясен потемпским убийством. «Я не сомневаюсь в вашей любви к родине, — покровительственно сказал он Гитлеру 13 августа 1933 г., добавив, однако: — Против возможных актов террора и насилия, которые, к сожалению, проводятся членами подразделений CA, я буду бороться со всей возможной суровостью». Папен также не хотел разрешать Гитлеру возглавить кабинет. После срыва переговоров Гитлер объявил:

Товарищи по немецкой расе! Любой из вас, кто имеет какие-либо чувства по поводу борьбы во имя чести и свободы нации, поймет, почему я отказываюсь входить в это правительство. Правосудие герра фон Папена в конечном счете может отправить на смерть тысячи национал-социалистов. Разве кто-то думал, что они могут приписать и мое имя к этому акту слепой агрессии, этому вызову для целого народа? Эти господа ошибаются! Герр фон Папен, теперь я знаю, что такое ваша кровавая «объективность»! Я хочу победы для националистической Германии и ликвидации марксистских предателей и развратителей. Я не подхожу на роль палача борцов за национальную свободу немецкого народа![709]

Поддержка Гитлером жестокого насилия штурмовиков была выражена предельно ясно. Этого было достаточно, чтобы напугать Папена, который никогда не хотел, чтобы его декрет использовался против нацистов, в результате чего приговор для осужденных преступников 2 сентября был заменен на пожизненное заключение в надежде умиротворить лидеров нацистов[710]. Вскоре после этого инцидента Гитлер заморозил деятельность штурмовиков на пару недель, опасаясь другого запрета. Однако ему не стоило беспокоиться[711].

Тем не менее нацисты, почувствовавшие аромат победы после июльских выборов, испытали горькое разочарование из-за того, что их руководство не смогло войти в правительство. Провал переговоров с Гитлером оставил для Папена и Гинденбурга неразрешенной проблему завоевания массовой поддержки. Казалось, что момент для уничтожения парламентской системы наступил, но как им было добиться этого? Папен, заручившись поддержкой Гинденбурга, решил распустить новый рейхстаг, как только тот соберется. После этого он бы воспользовался или, скорее, злоупотребил правом президента править на основе чрезвычайных полномочий, чтобы издать декрет о том, что выборы больше проводиться не будут. Однако, когда новый рейхстаг собрался в сентябре, среди всеобщего хаоса Герман Геринг, председательствовавший на заседании по традиции как представитель крупнейшей партии, сознательно проигнорировал попытки Папена объявить о роспуске и одобрил предложение коммунистов о выдвижении вотума недоверия правительству. За это предложение проголосовали 512 депутатов, 42 — против и 5 воздержались. Это голосование было настолько унизительным и настолько ярко показало, что Папен не имеет поддержки в стране, что план упразднить выборы был забыт. Правительству ничего не оставалось, кроме как последовать конституции и назначить новые выборы в рейхстаг на ноябрь[712].

В новой избирательной кампании Гитлер, взбешенный тактикой Папена, начал яростную атаку на правительство. Он заявил, что правительство аристократических реакционеров никогда бы не смогло добиться сотрудничества от такого человека народа, как он сам. Нацистская пресса трубила о еще одном триумфальном предвыборном туре вождя по немецким землям, однако все россказни о массовой поддержке и диком энтузиазме, с которым люди принимают речи Гитлера, не могли скрыть, по крайней мере от партийного руководства, тот факт, что многие залы, где выступал Гитлер, теперь были заполнены только наполовину и что множество кампаний этого года поставили партию в очень сложную финансовую ситуацию, которая не позволяла вести пропаганду на том же уровне, что и во время предыдущих выборов. Более того, популистские атаки Гитлера на Папена напугали избирателей из среднего класса, которые решили, что снова видят пробуждение нацистского «социалистического» характера. Участие в масштабной забастовке транспортных рабочих в Берлине вместе с коммунистами в преддверии выборов не помогло улучшить образ партии в глазах берлинского пролетариата, хотя это было целью Геббельса, а кроме того, лишило ее симпатий сельских избирателей и заставило отвернуться некоторых избирателей из среднего класса. Когда-то свежие методы пропаганды партии теперь были известны всем. У Геббельса не оставалось карт в рукаве, чтобы снова поразить электорат. Лидеры нацистов подавленно смирились с перспективой жестокого поражения вдень выборов[713].

Настроение больших групп протестантского среднего класса было удачно подмечено в дневнике Луизы Зольмиц, бывшей школьной учительницы из Гамбурга. Она родилась в 1899 г. и вышла замуж за бывшего офицера, долгое время была поклонницей Гинденбурга и Гугенберга, с обычным протестантским презрением считала Брюнинга «жалким иезуитом» и в своем дневнике часто сокрушалась о жестокости нацистов[714]. Но в апреле 1932 г. ей довелось услышать речь Гитлера на массовом митинге в пригороде Гамбурга, и атмосфера этого мероприятия, публика, состоящая из людей самого разного общественного положения, равно как и сама речь, заставили ее проникнуться энтузиазмом[715]. «Дух Гитлера уносит тебя прочь, — писала она, — он немецкий, и он верный»[716]. Все друзья ее семьи из среднего класса поддерживали Гитлера уже давно, и можно было с уверенностью сказать, что они бы проголосовали за него в июле. Однако у них вызвало неприятие развязное отношение Геринга к рейхстагу на его открытии и переход нацистов влево в ноябрьской избирательной кампании. Теперь они больше склонялись к поддержке Папена, хотя и без особого энтузиазма, потому что он был католиком. «Я голосовал за Гитлера дважды, — говорил старый друг, бывший солдат, — но больше не буду». «Гитлер меня огорчил, — говорил другой знакомый. — Я больше не могу его поддерживать». По мнению Луизы Зольмиц, поддержка Гитлером берлинской забастовки транспортных рабочих стоила ему тысяч голосов. Она делала пессимистический вывод, что Гитлера интересовала не Германия, а только власть. «Почему Гитлер бросил нас после того, как показал будущее, которому мы могли сказать „да“?» — спрашивала она. В ноябре семья Зольмиц голосовала за националистов[717].

Учитывая такое разочарование, неудивительно, что особых успехов нацисты не имели. На выборах с явкой гораздо меньшей, чем в июле, число голосов партии резко упало с 13,7 млн до 11,7 млн, вследствие чего ее представительство в рейхстаге сократилось с 230 мест до 196. Нацисты все еще оставались самой крупной партией. Но теперь у них было меньше мест, чем у двух марксистских партий, вместе взятых[718]. Социал-демократическая газета «Вперед» объявила о «закате Гитлера»[719]. «Мы регрессировали», — отмечал в своем дневнике Йозеф Геббельс[720]. И напротив, выборы принесли определенные выгоды правительству. Националисты увеличили свое представительство с 37 до 51 места, а Народная партия с 7 до 11. Им удалось вернуть многих своих избирателей, которые временно отошли к нацистам. Но это все равно были ничтожные количества, немногим больше трети от того, что две партии набирали в пору своего расцвета в 1924 г. Падение бывших демократов, Государственной партии, продолжилось, и их представительство снизилось с четырех мест до двух. Социал-демократы потеряли еще 12 мест, получив 121 мандат — самый низкий показатель с 1924 г. С другой стороны, коммунисты, все еще третья самая крупная партия, продолжали улучшать свое положение, получив на 11 мест больше, в общей сумме 100 мест — немногим меньше, чем у социал-демократов. Для многих немцев из среднего класса это было ужасающей демонстрацией угрозы коммунистической революции в недалеком будущем. Центристская партия также понесла небольшие потери, получив 70 мест вместо прежних 75, часть этих голосов ушла нацистам, а часть — их баварскому крылу, Баварской народной партии[721].

В целом рейхстаг оказался еще менее управляемым, чем раньше. Теперь сто коммунистов противостояли 196 нацистам, и те и другие намеревались уничтожить парламентскую систему, которую они ненавидели и презирали. В результате словесных нападок на них со стороны правительства в ходе кампании центристы и социал-демократы стали более враждебно относиться к Папену, чем когда-либо. Папену совершенно не удалось ликвидировать последствия своего унижения в рейхстаге 12 сентября. Его правительству все так же противостояло подавляющее большинство в законодательном собрании. Папен думал разрубить этот гордиев узел, запретив парии нацистов и коммунистов и воспользовавшись армией для введения президентского режима правления в обход рейхстага. Однако это оказалось практически невозможно, потому что к этому моменту он неотвратимо потерял доверие армии и руководящих офицеров. Ранее в этом году армейская верхушка вынудила уйти в отставку министра обороны, генерала Вильгельма Грёнера, сочтя его готовность идти на компромисс с Веймарской республикой и ее институтами неприемлемой в новых обстоятельствах. Его заменил Шлейхер, взгляды которого больше соответствовали взглядам руководящего офицерского состава. В свою очередь Шлейхер был раздражен тем, что канцлер осмелился иметь собственные идеи и планы по установлению авторитарного режима вместо того, чтобы следовать инструкциям человека, столько сделавшего для того, чтобы он пришел к власти, то есть самого Шлейхера. Папену также поразительным образом не удалось обеспечить парламентского большинства, составленного в основном из нацистов и центристской партии, которого добивались Шлейхер и армейское руководство. Настало время для новых инициатив. Шляйхер тихо уведомил Папена, что армия не хотела идти на риск гражданской войны и больше не будет его поддерживать. Правительство согласилось, и Папену ввиду неконтролируемого насилия на улицах и отсутствия каких-либо средств для предотвращения его дальнейшего разрастания пришлось объявить о своем решении подать в отставку[722].

III

За этим последовали две недели сложных переговоров под руководством Гинденбурга и его окружения. В этот раз конституция вернулась к своему состоянию времен бисмарковского рейха, когда правительства назначались главой государства без консультаций с парламентским большинством или законодательными собраниями. Как политическая сила рейхстаг был полностью отодвинут на задворки. По сути дела он был больше не нужен, даже для принятия законов. Вместе с тем оставалась проблема, связанная с тем, что любое правительство, которое попыталось бы изменить конституцию в авторитарном направлении без легитимных оснований, обеспеченных поддержкой большинства в законодательном собрании, породило бы серьезный риск начала гражданской войны. Поэтому поиски парламентской поддержки продолжились. Поскольку нацисты отказались от участия в этой игре, 3 декабря Шлейхеру пришлось вступить в должность канцлера самому. Его министерство было обречено с самого начала. Гинденбурга возмутило смещение Папена, которого он поддерживал и которому доверял, разделяя многие его идеи. На несколько недель Шлейхеру, которого центристская партия и социал-демократы ненавидели меньше Папена, удалось получить передышку, избегая повторения авторитарной риторики Папена. Он продолжал надеяться, что нацисты могут поддержать его. Они были ослаблены ноябрьскими выборами и разделились в отношении дальнейших шагов. Более того, в начале декабря на местных выборах в Тюрингии число их голосов резко упало почти на 40 % по сравнению с самым высоким результатом в прошлом июле. Кроме того, год интенсивных избирательных кампаний сделал партию практически банкротом. Казалось, все само идет Шлейхеру в руки[723].

Внутри нацистской партии стали раздаваться голоса, критикующие Гитлера за его отказ присоединиться к коалиционному правительству кроме как в роли его главы. Заводилой здесь стал начальник партийной организации, Грегор Штрассер, который прекрасно осознавал затруднительное положение, в которое Гитлер поставил организацию, с таким трудом создававшуюся в предыдущие годы. Штрассер начал вести работу как с крупным бизнесом с намерением обновить партийные фонды, так и с профсоюзами, которые он хотел привлечь на свою сторону, посулив возможность участия в масштабной национальной коалиции. Будучи в курсе его взглядов, его враги в нацистском руководстве, главным из которых был Йозеф Геббельс, начали плести интриги за спиной Штрассера с целью обвинить его в том, что он пытается остановить движение партии к власти[724]. Ситуация перешла в решающую стадию, когда Шлейхер, хотевший надавить на Гитлера, чтобы тот вошел в кабинет, начал отдельные переговоры со Штрассером, предлагая ему место в правительстве. Однако Гитлер твердо решил, что нацисты не будут участвовать в правительстве, главой которого не будет он сам. На мрачной встрече с Гитлером Штрассер тщетно убеждал того прислушаться к его точке зрения. 8 декабря, получив очередной решительный отказ, в приступе оскорбленной гордости он подал в отставку со всех партийных должностей.

Гитлер действовал быстро, чтобы избежать раскола партии, уволив известных сторонников своего бывшего первого заместителя и лично обратившись к колеблющимся. В кратком ураганном турне по стране Гитлер провел переговоры с группами партийных функционеров и убедил их в правоте своей позиции, приписав Штрассеру роль предателя, подобно тому как Сталин назвал Троцкого врагом народа в Советском Союзе примерно в это же время. Опасность раскола была реальной, Гитлер и Геббельс относились к ней крайне серьезно. Однако этот раскол был связан с различиями тактического характера, а не с принципиальными расхождениями. Штрассер ни в коей мере не представлял будущее партии иначе, чем Гитлер, его идеологическая позиция была очень схожа с его руководителями, и он полностью поддерживал исключение в 1930 г. своего брата Отто, убеждения которого действительно были гораздо левее основного направления партии. И Штрассер не разжигал какой-либо борьбы в декабре 1932 г. Если бы он стал вести кампанию в поддержку своей точки зрения, ему бы вполне удалось привлечь на свою сторону значительную часть членов партии, нанеся ей, таким образом, фатальный удар. Напротив, он ничего такого не делал. Он поехал в отпуск в Италию сразу после своей отставки, и хотя фактически не был исключен из партии, больше не принимал участия в ее делах и полностью отошел от политической жизни. Гитлер назначил себя на должность начальника партийной организации и упразднил централизованную структуру партийного управления Штрассера на случай, если ее придется передать в руки кому-либо другому. Партийный кризис миновал. Гитлер вместе с руководством снова могли спокойно вздохнуть[725].

Неудача, которую Шлейхер потерпел в попытке получить поддержку нацистов, оказалась решающей. Внешне, конечно, его перспективы в начале года не казались такими уж безнадежными. Нацистская партия переживала упадок, и даже ее успешное выступление на региональных выборах в небольшой земле Липпе 15 января, когда она получила 39,5 % голосов, многих не убедило, учитывая, что общее число избирателей, принявших участие в тех выборах, составило 100 000 человек. Массированная пропаганда и кампании беспрецедентной интенсивности также не смогли увеличить число голосов нацистов в июле 1932 г. Гитлер с Геббельсом смогли возродить радужные настроения нацистов и усилить решимость своих сторонников, трубя во все стороны о триумфе, однако большинство ключевых фигур в политическом мире лучше знали, что происходит[726]. В других отношениях нацисты также переживали упадок. Их доля голосов на выборах в студенческих профсоюзах, например, упала с 48 % в 1932 г. до 43 % в начале 1933 г.[727] Тем временем мировая экономическая ситуация наконец начала улучшаться, казалось, что депрессия отступает, и Шлейхер, осознавая возможности, открывшиеся для Германии после отказа от золотого стандарта восемнадцать месяцев назад, готовился к программе массового создания рабочих мест, чтобы снизить безработицу за счет государственных общественных работ. Это не предвещало ничего хорошего для нацистов, чей приход к доминированию на выборах в первую очередь был обусловлен депрессией. На региональных выборах они также достигли своего максимума, и все об этом знали.

Однако упадок нацистов и оздоровление экономики, вероятно, могли стать важными факторами только через много месяцев или даже лет. У Шлейхера не было месяцев или лет — только недели. Для Гинденбурга и его советников, в первую очередь для его сына Оскара, статс-секретаря Мейснера и бывшего канцлера Франца фон Папена, и в данный момент было важнее, чем когда-либо, успокоить нацистов, введя их в состав правительства. Недавние поражения и расколы среди нацистов, казалось, поставили их в ситуацию, когда сделать это было проще. Однако если бы их проблемы продолжились, то в предсказуемом будущем с ожидаемым подъемом экономики могло произойти восстановление старых политических партий и возврат парламентского правительства, возможно даже с участием социал-демократов. Альфреда Гугенберга точно так же беспокоила такая перспектива. Некоторые из экономических схем Шлейхера, к которым относились возможная национализация стальной промышленности и декабрьское аннулирование папеновских сокращений зарплат и льгот, установленных в предыдущем сентябре, также вызывали беспокойство среди предпринимателей, к чьим интересам Гинденбург и Гугенберг относились очень серьезно. Будучи землевладельцем, Гинденбург еще активнее отрицал предложения Шлейхера по земельной реформе в Ост-Эльбии, где предлагалось распределять имения разорившихся юнкеров среди крестьян. Вокруг Гинденбурга начала формироваться коалиция консервативных сил, намеревавшаяся избавиться от Шляйхера, заявление которого о том, что он не отдает предпочтения ни капитализму, ни социализму, они считали крайне тревожным[728].

Заговорщики заручились поддержкой «Стального шлема» и его лидеров, Франца Зельдте и Теодора Дюстерберга, в своем намерении сместить Шлейхера и заменить его рейхсканцлером, которого они сочтут более приемлемым. Насчитывавшие полмиллиона человек, стальные шлемы потенциально были грозной боевой силой. Однако они были глубоко расколоты изнутри, их лидеры Зельдте и Дюстерберг были на ножах друг с другом и хронически не могли решить, принимать ли на выборах сторону нацистов или консерваторов. Их приверженность идее «быть выше партий» являлась источником постоянных внутренних споров, вместо того чтобы быть объединяющей силой. В этой ситуации многие ведущие фигуры ветеранской организации с определенным успехом высказались за возврат к действиям, связанным с соцобеспечением, военным тренировкам, к «защите» восточных границ Германии за счет широкого присутствия военизированных отрядов и другим практическим задачам. Стальные шлемы считали себя в первую очередь армией резерва, которую при необходимости можно призвать для пополнения рядов официальных вооруженных сил, численность которых была не больше одной пятой от их собственной благодаря ограничениям, установленным Версальским мирным договором. Катастрофическое поражение Дюстерберга на президентских выборах убедило многих в разумности ухода с политического поля боя.

Его прошлое прусского офицера было причиной недоверия к нацистам, которых он считал слишком грубыми и неорганизованными, чтобы быть стоящими партнерами. Однако собственное положение Дюстерберга было подорвано обнародованием шокирующего для многих стальных шлемов факта о том, что он имел еврейские корни. Поэтому человеком, выступившим от имени стальных шлемов в заговоре по устранению Шлейхера в начале 1933 г., стал Зельдте[729].

Сам Папен, хотя и находился в центре заговора, очевидно, не подходил на роль нового канцлера, поскольку за предыдущие несколько месяцев от него отвернулись практически все в окружении Гинденбурга, и у него не было массовой поддержки в стране. Лихорадочные переговоры наконец привели кпланусделать канцлером Гитлера, которого станут контролировать большинство консервативных коллег-министров. Этот план следовало претворить в жизнь как можно скорее ввиду слухов о том, что Шлейхер в сотрудничестве с начальником Руководства сухопутных войск, генералом Куртом фон Хаммерштейном, готовил контрпереворот. Он, вероятно, намеревался установить авторитарное корпоративное государство, ликвидировать рейхстаг президентским указом, передать управление армии и разом подавить сопротивление и нацистов и коммунистов. «Если новое правительство не будет сформировано к 11 часам, — сказал Папен Хугенбергу и лидерам „Стального шлема“ 30 января, — поднимется армия. Над нами висит угроза военной диктатуры под началом Шлейхера и Хаммерштейна»[730].

Слух разошелся, поскольку в политических кругах было известно, что неудача Шлейхера в попытке заручиться поддержкой парламента не оставляла ему других вариантов, кроме как просить президента о самых широких, внеконституционных полномочиях для преодоления кризиса. Когда тот пришел к Гинденбургу с этой просьбой, старый президент и его окружение увидели в этом свой шанс избавиться от раздражающего и ненадежного интригана и отказались. Некоторые считали, что, получив отказ, Шлейхер и армия возьмут ситуацию в свои руки и так или иначе захватят власть, к которой стремились. Однако Шлейхер и армия рассматривали возможность путча только на крайний случай возвращения Папена в рейхсканцелярию, и то только потому, что считали, что назначение Папена может привести к началу гражданской войны. Однако. Шлейхер очень желал избежать возникновения такой ситуации и теперь считал назначение рейхсканцлером Гитлера приемлемым решением в том, что касалось армии. «Если Гитлер хочет установить диктатуру в рейхе, — сказал он в доверительной беседе, — то армия станет диктатурой внутри диктатуры»[731]. Когда президент отказал ему в возможности управлять вне рамок конституции, Шлейхер вынужден был подать в отставку. В окружении Гинденбурга уже некоторое время обсуждалась возможность назначить Гитлера вместо него. Наконец примерно в полдвенадцатого утра 30 января 1933 г. Гитлер принес присягу рейхсканцлера. В правительстве, главой которого он стал, численно доминировали Папен и его коллеги-консерваторы. Радикальное крыло изрядно сократившейся Националистической партии было представлено Альфредом Гугенбергом, который стал главой министерства экономики и министерства продовольствия. Барон Константин фон Нойрат, бывший министром иностранных дел при Папене и Шлейхере, остался на этом посту, как и граф Лутц Шверин фон Крозиг, сохранивший пост министра финансов, а немногим позже было решено оставить в должности министра юстиции Франца Гюртнера от националистов. Военное министерство перешло в руки Вернера фон Бломберга. Франц Зельдте, представлявший «Стальной шлем», возглавил министерство труда.

Только два из главных министерств страны перешли нацистам, но в обоих из них им достались ключевые посты, что Гитлер сделал непременным условием сделки: министерство иностранных дел, которое возглавил Вильгельм Фрик, и сама рейхсканцелярия, перешедшая под начало Гитлера. Герман Геринг был назначен рейхсминистром без портфеля и действующим министром внутренних дел Пруссии, что давало ему прямой контроль над полицией в большей части Германии. Таким образом, нацисты могли манипулировать ситуацией, связанной с обеспечением правопорядка, в своих интересах. Даже если бы они действовали самым неумелым образом, вскоре для штурмовиков открылась бы возможность выплеснуть на улицы новую волну насилия против своих оппонентов. Франц фон Папен стал вице-канцлером и продолжал править Пруссией в качестве рейхскомиссара, формально являясь начальником Геринга. В окружении друзей Папена, мнению которых полностью доверял рейхспрезидент Гинденбург, Гитлера и нацистов — грубых, необразованных, неопытных в управлении — можно было бы легко контролировать. «Вы неправы, — высокомерно ответил Папен скептически настроенному помощнику, который высказал свои опасения по этому поводу. — Мы использовали его в наших целях»[732]. «В течение двух месяцев, — конфиденциально заявил Папен обеспокоенному знакомому-консерватору, — мы задвинем Гитлера так глубоко в угол, что он и пискнуть не сумеет»[733].