Возрождение движения

Возрождение движения

I

Гитлеру не потребовалось много времени, чтобы вернуть себе уверенность после событий 9 ноября 1923 г. Он знал, что мог бы разоблачить причастность к попытке путча целой группы видных баварских политиков, а также армии, которая занималась обучением военизированных отрядов для марша на Берлин. Понимая такую угрозу, которая стала очевидной уже во время допросов Гитлера, баварское правительство смогло получить разрешение у берлинских властей провести процесс не в имперском суде в Лейпциге, а в специально учрежденном Народном суде в Мюнхене, где оно имело больший контроль над ситуацией[470]. Кажется довольно вероятным, что правительство предложило Гитлеру смягчение обвинительного заключения в обмен на его согласие принять вину на себя. В качестве судьи был приглашен Георг Найтхардт, известный националист, назначенный реакционным министром юстиции Баварии Францом Гюртнером в 1919 г. и председательствовавший на предыдущем процессе над Гитлером в начале 1922 г. Когда 26 февраля 1924 г. процесс начался, Гитлеру разрешили появляться на нем в гражданской одежде со своим Железным крестом и выступать в суде сколько угодно времени без перерывов. Найтхардт позволял ему запугивать и оскорблять свидетелей обвинения, а государственному прокурору так и не удалось вызвать ряд ключевых фигур, чьи показания могли оказаться гибельными для защиты. Суд не учел свидетельства участия Людендорфа и отверг прошение о депортации Гитлера как австрийского гражданина, потому что он служил в немецкой армии и показал себя немецким патриотом[471]. Гитлер взял на себя всю ответственность, заявив, что служение интересам Германии не может считаться государственной изменой. «Вечный суд истории, — заявил он, — будет судить нас… как немцев, которые хотели лучшего для своего народа и своей родины»[472].

Несмотря на то что участники путча застрелили четверых полицейских и организовали вооруженное и (по любым юридическим понятиям) предательское восстание против законного правительства страны — преступления, каждое из которых каралось смертной казнью, — суд приговорил Гитлера всего к пяти годам тюрьмы за государственную измену, а другим были вынесены похожие или даже еще более мягкие приговоры. Людендорф, как и ожидалось, был оправдан. Свое снисхождение суд основывал на том, что, как было объявлено, участники путча «в своих действиях руководствовались исключительно патриотическим духом и самыми благородными побуждениями». Это решение оказалось скандальным даже по необъективным стандартам судебной системы Веймарской республики. Оно широко осуждалось, даже со стороны правых. Гитлера отправили в древнюю крепость в Ландсберге-на-Лехе к западу от Мюнхена, где поместили в камеру, которую раньше занимал граф Арко-Вапли, убийца Курта Эйснера. Это было так называемое «крепостное заключение под стражу», мягкая форма тюремного заключения для преступников, которые, как считалось, действовали из благородных побуждений. Например, до войны так отбывали наказание люди чести, убившие своего противника на дуэли. Камера Гитлера была большой, просторной и с удобной мебелью. Его можно было свободно посещать. За время его отсидки его посетило более пятисот человек. Ему приносили подарки, цветы, письма и телеграммы от доброжелателей на свободе. Он мог читать, в сущности, там было мало других занятий в то время, когда он не принимал посетителей, и он прочел множество книг таких авторов, как Фридрих Ницше и Хьюстон Стюарт Чемберлен, в первую очередь в поисках подтверждения своих собственных взглядов. Именно тогда по предложению нацистского издателя Макса Амана Гитлер начал начитывать описание своей жизни и текущих убеждений двум своим собратьям по заключению: шоферу Эмилю Морису и верному последователю Рудольфу Гессу. Эта работа была опубликована в следующем году под названием «Моя борьба», которое, вероятно, предложил Аман[473].

Некоторые историки считают «Мою борьбу» своего рода планом будущих действий Гитлера, опасной и дьявольской книгой, которую, к сожалению, проигнорировали те, кому следовало бы ее заметить. Ничего подобного. После серьезной редактуры Амана, Ханфштенгля и других, постаравшихся сделать ее более грамотной и более связной по сравнению с первым беспорядочным черновиком, она все равно была напыщенной и скучной, и до победы нацистов на выборах в 1930 г. было продано лишь малое число копий этой книги. Однако после этого она стала бестселлером и оставалась таковым в продолжение всей эпохи Третьего рейха, когда не иметь эту книгу было практически равнозначно предательству. Те, кто читал ее, — скорее всего, относительно небольшая часть из тех, кто ее купил, — должны были столкнуться с изрядными сложностями в том, чтобы извлечь что-либо связное из той запутанной смеси автобиографических воспоминаний и подтасованных политических откровений. Талант Гитлера овладевать сердцами и умами состоял в публичных выступлениях, а не в письменных работах. Вместе с тем любой, кто прочел книгу, не мог иметь никаких сомнений относительно того, что Гитлер считал расовый конфликт основным двигателем, сущностью всей истории, а евреев заклятыми врагами германской расы, историческая миссия которой (под руководством нацистской партии) состояла в том, чтобы разрушить их международную власть и полностью уничтожить. «Национализация наших масс, — заявлял он, — будет успешной только тогда, когда наряду с положительной борьбой за сердце нашего народа мы уничтожим его отравителей во всем мире»[474].

Теперь в сознании Гитлера евреи были неразрывно связаны с большевизмом и марксизмом, которым было уделено гораздо больше внимания в «Моей борьбе», чем финансовому капитализму, владевшему мыслями Гитлера во время инфляции. Потому что Россия находилась там, где должна была начаться война Германии за «жизненное пространство», одновременно с уничтожением «еврейского большевизма», который якобы управлял Советской республикой. Эти идеи были изложены более детально во втором томе книги, написанном в 1925 г. и изданном в следующем году, с этого момента они стали центральными пунктами идеологии Гитлера. «Границы, определенные в 1914 г., не имеют никакого значения для будущего Германии», — заявлял он. Проводя параллели с обширными восточными завоеваниями Александра Великого, он утверждал, что «конец еврейского правления в России также станет концом России как государства». Земля, занимаемая теперь «Россией и ее вассальными государствами», в будущем перейдет в «производительное владение немецкого плуга»[475].

Взгляды Гитлера были четко изложены в «Моей борьбе» для всех, кто желал их увидеть. Никто из ознакомившихся с текстом не мог бы вынести из него убеждение, что Гитлер желал исключительно пересмотра Версальского мирного договора, восстановления границ Германии до 1914 г. или самоопределения немецкоговорящих меньшинств в Центральной Европе. И никто не мог бы сомневаться в его внутреннем, фанатичном и действительно жестоком антисемитизме. Однако убеждения и намерения — это не то же самое, что планы и проекты. Когда дело доходило до способов реализации этих убеждений, текст Гитлера точно отражал общую политическую ситуацию того периода, когда он был написан. В то время французы были врагами, которые лишь недавно ушли из Рура. А британцы, напротив, казались вероятным союзником в борьбе против большевизма, учитывая, что они оказывали поддержку белым в русской гражданской войне всего несколько лет назад. Немногим позже, когда Гитлер писал другую похожую работу, которая не публиковалась при его жизни, на международной повестке дня было противостояние Германии и Италии за Южный Тироль, поэтому он сконцентрировался на этом[476]. И тем не менее, несмотря на все эти тактические уловки и трюки, центральное место в его работах всегда занимало постоянное устремление к «жизненному пространству» на Востоке и яростное желание уничтожить евреев. Опять же, все это нельзя было осуществить сразу, и очевидно, что Гитлер на этой стадии не имел четкого представления, как и когда этого можно добиться. В ходе реализации этого замысла также предстояло совершать множество тактических маневров и принимать различные промежуточные решения. Однако ничто из этого не меняло ненависти Гитлера к евреям, требовавшей геноцида, или его параноидального убеждения, что на них лежит вина за все беды Германии и единственным окончательным решением будет их полное уничтожение как биологической сущности, — убеждения, выразившегося не только в «Моей борьбе», но и в словах и фразах, которые Гитлер использовал в своих выступлениях, а также в общей атмосфере возрожденческой нетерпимости, в которой они проводились[477]. Евреи были эпидемией «хуже черной смерти», «червями в разлагающемся теле Германии», и их предстояло выбросить с властных постов, а затем всех разом изгнать из страны, при необходимости силой. Что должно было произойти с евреями в Восточной Европе после захвата ее жизненного пространства Германией, он не мог сказать, однако пылающая ярость его слов оставляла мало сомнений в том, что их судьба будет печальной[478].

Структура его книги, широкая известность, полученная на процессе, потоки лести, изливавшейся на него со стороны правых националистов после попытки путча, — все это убедило Гитлера, если он еще не был убежден в этом, что он был человеком, которому суждено претворить эти идеи в жизнь. Провалившийся путч научил его, что он не сможет сделать даже самый первый шаг — захватить верховную власть в самой Германии, — полагаясь только на силу полувоенных формирований. «Марш на Рим» был снят с повестки дня в Германии. Необходимо было завоевать массовую поддержку населения за счет пропаганды и массовых выступлений, которые, как Гитлер прекрасно знал, были его главным козырем. Революционный захват власти, о котором до сих пор мечтал Рём, в любом случае был обречен на провал, если бы он проводился без поддержки вооруженных сил, недостаток которой так остро ощущался в ноябре 1923 г. Гитлер не встал на путь «законности» после неудавшейся попытки путча, как иногда утверждали впоследствии, в том числе и он сам. Однако он понял, что для свержение веймарской системы потребуется нечто большее, чем несколько суетливых выстрелов, даже во время такого ужасного кризиса, как в 1923 г. Приход к власти, очевидно, требовал содействия со стороны ключевых участников этой власти, и хотя он получил некоторую поддержку в 1923 г., ее оказалось недостаточно. В отличие от 1923 г., во время следующего кризиса, которому предстояло случиться менее чем через десять лет, он сделал так, что армия и основные государственные институты были либо нейтрализованы, либо активно работали на него[479].

Тем временем положение нацистской партии после ареста Гитлера и его заключения в тюрьму казалось практически безнадежным. Военизированные отряды развалились, а их оружие было конфисковано правительством. Кар, Лоссов и Зайссер, полностью скомпрометированные участием в путче, были отстранены новым правительством под руководством лидера Баварской народной партии Генриха Хельда. Баварский сепаратизм и ультранационалистские заговоры дали дорогу более традиционным формам региональной политики. Ситуация успокоилась, когда закончился период гиперинфляции, а в Берлине приняли политику «исполнения», которая практически сразу дала свои плоды после реструктуризации репараций в соответствии с планом Дауэса. Лишенные своего лидера, нацисты снова разделились на мелкие грызущиеся группировки. Рём по-прежнему пытался объединить оставшиеся осколки военизированных отрядов, преданных Людендорфу. Гитлер назначил руководителем нацистской партии Альфреда Розенберга как фактически единственного из лидеров, оставшихся в стране на свободе. Однако Розенберг оказался совершенно неспособным установить какой-либо контроль над движением[480].

И нацисты, и коричневые рубашки были теперь вне закона. Они оказались совершенно неподготовленными к подпольному существованию. Мнения по поводу будущей тактики — следовать военным или парламентским путем — значительно расходились, и соперничество таких фигур, как Штрайхер и Людендорф, а также массы ультранационалистических групп, которые пытались объявить себя преемниками нацистов, были лишь жалкими попытками возродить движение. Гитлер более или менее умыл руки и отошел от всех этих скандалов, объявив, что уходит из политики, чтобы написать книгу. Дела не слишком улучшились, когда вопреки рекомендации государственного обвинения Гитлера выпустили под честное слово по решению Верховного суда Баварии 20 декабря 1924 г. До истечения срока приговора ему оставалось почти четыре года, в течение которых ему следовало вести себя крайне осторожно, чтобы не нарушить условия освобождения. Ему было запрещено выступать на публике на большей части территории Германии до 1927 г.; до 1928 г. ему был запрещен въезд в Пруссию, которая занимала больше половины сухопутной территории Веймарской республики, и именно там проживало большинство населения. Правые ультранационалисты потерпели унизительное поражение на национальных выборах 1924 г. Единственным лучом света во мраке стал отказ австрийского правительства принять Гитлера обратно в ответ на официальные попытки его репатриации[481].

II

Тем не менее у Гитлера все еще оставалось несколько друзей на влиятельных должностях. Одной из ключевых фигур был баварский министр юстиции Франц Гюртнер, который симпатизировал идеям националистов. Гюртнер разрешил снять запрет с нацистской партии и ее газеты, «Народного обозревателя», когда 16 февраля 1925 г. чрезвычайное положение в Баварии наконец закончилось[482]. Вооруженный завоеванным престижем и уверенностью в себе в роли националистического героя путча и последующего судебного процесса, Гитлер сразу же заново основал нацистскую партию, призвав бывших сторонников присоединиться к ней и (новый ключевой момент) безусловно признать его лидерство. Юлиус Штрейхер, Готфрид Федер, партийный журналист и пропагандист Герман Эссер и другие публично объявили о прекращении своих противоречий, демонстрируя солидарность. Гитлер начал вытеснять своих самых серьезных соперников на задворки политики. Во-первых, когда стало возможным законно восстановить организацию коричневых рубашек, он настоял, чтобы она подчинялась партии и разорвала все связи с другими военизированными группами. Эрнст Рём, который не согласился с таким вариантом, был изгнан, ушел из политики и был вынужден стать продавцом, а затем фабричным рабочим, прежде чем принять приглашение отправиться в Боливию обучать местные войска европейской военной науке[483]. Во-вторых, Гитлер стал предпринимать последовательные шаги с целью подорвать неизменный престиж Людендорфа, который был не только серьезным соперником, но и быстро менял свои взгляды на более экстремальные. Под влиянием Матильды фон Кемниц, на которой он женился в 1926 г., Людендорф основал Танненбергский союз, который издавал литературу, ориентированную на различные теории заговора, нападая не только на евреев, но и на иезуитов и католическую церковь — верный рецепт для поражения на выборах в Баварии и других религиозных областях южной Германии. Судьба Людендорфа была решена, когда он выступил кандидатом на выборах в президенты в 1925 г. от нацистской партии и получил смехотворные 1,1 процента голосов. Имеются некоторые свидетельства, что Гитлер сам убедил его выставить свою кандидатуру, понимая, что такая попытка безнадежно подорвет его репутацию[484]. С этого момента и до своей смерти в 1937 г. Людендорф и его Танненбергский союз оставались на периферии политики, обреченные быть совершенно незначительной силой без какой-либо массовой поддержки. Ничто не могло более ясно продемонстрировать, что ситуация для экстремального национализма в Германии изменилась: всемогущий военный диктатор Первой мировой войны был вытеснен на политическую периферию нацистским политиком-выскочкой — генерала заменил капрал.

После устранения Людендорфа у Гитлера больше не было серьезных соперников среди правых экстремистов. Теперь он мог сконцентрироваться на привлечении под свои знамена остальных ультранационалистов. Пока разрозненные группы на юге тяготели к нацистской партии, различные партийные ответвления на севере и западе Германии переживали некоторое возрождение. Человеком, который в первую очередь отвечал за это, был другой баварец, Грегор Штрассер, фармацевт из Ландсхута. Штрассер родился в 1892 г. в семье политически активного адвоката, он был образован и начитан, а его воспитание и манеры человека из среднего класса делали его привлекательной фигурой в глазах многих потенциальных сторонников нацистского движения. В то же время, как и многие бюргеры его поколения, он помнил о 1914 г., о духе единства, который, по его убеждению, следовало возродить во всех немцах. Закончив военную службу в чине лейтенанта, Штрассер стремился снова зажечь это чувство и исправить то, что, по его мнению, было бедами Германии. Он воевал вместе с добровольческими бригадами в Мюнхене в конце войны, а потом создал собственную военизированную группировку, через которую сошелся с Гитлером. Для Штрассера важным было общее дело, а не то, кто им руководит. 9 ноября 1923 г. он повел своих коричневых рубашек в Мюнхен, чтобы захватить важный мост через реку, как было запланировано, а когда путч был подавлен, увел свой отряд обратно в Ландсхут, где был арестован[485].

Однако его незначительное участие в путче не показалось властям достаточным основанием для какого-либо сурового наказания. Поэтому Штрассер остался на свободе, когда другие лидеры нацистов либо бежали из страны, либо попали в тюрьму. В апреле 1924 г. его избрали в баварский парламент. Он оказался талантливым администратором, объединив множество фрагментов разбитых ультраправых сил. Когда нацистская партия снова была разрешена законом, Гитлер, признавая его способности, отправил его на север возрождать партию. К концу 1925 г. Штрассер благодаря своей неутомимой деятельности по набору новых членов смог увеличить численность филиалов партии почти в четыре раза, упирая на «социалистические» аспекты нацистской идеологии, чтобы завоевать симпатии рабочего класса в таких областях, как Рур. Штрассер с презрением относился к другим ультраправым группам, которые считали «достаточным самое примитивное решение проблемы антисемитизма». В июле 1925 г. он сказал Освальду Шпенглеру, что нацизм был другим, потому что стремился к «германской революции» через немецкую форму социализма[486]. Однако его представление о социализме, хотя и включало государственную долю в 51 % в ключевых промышленных отраслях и 49 % во всех остальных предприятиях, также подразумевало возвращение гильдий и выплату зарплат натуральным продуктом, а не деньгами. «Социалистические» идеи такого рода разрабатывались Штрассером вместе с некоторыми нацистскими лидерами в новых филиалах партии в разных частях Северной Германии. Эти филиалы своим появлением были крайне мало обязаны лидерству Гитлера в тот период, партия в большой степени возрождалась независимо от своей штаб-квартиры в Мюнхене. Вскоре, что, скорее всего, было неизбежно, Штрассер с союзниками стали высказывать подозрения в отношении коррумпированной диктаторской клики под началом Германа Эссера, которая заправляла в офисе партии в Мюнхене, пока Гитлер писал второй том «Моей борьбы». Многие из них даже не встречались с Гитлером лично и не попали под влияние его харизматического характера. Им особенно не нравилась существующая программа нацистской партии, и они заявляли о намерении заменить ее на программу, более соответствующую их собственным убеждениям[487].

Особенно заметным в этом отношении был еще один новобранец партии, молодой идеолог Йозеф Геббельс. Он родился в 1897 г. в промышленном городе Рейдте в Северном Рейне-Вестфалии в семье клерка, окончил гимназию, а в Боннском университете изучал античную филологию, немецкий язык и историю, получив ученую степень по романской литературе в Гейдельбергском университете в 1921 г., что позволило ему называть себя «доктор Геббельс», как к нему и обращались с тех пор. Но, несмотря на докторскую степень, Геббельс не был предназначен для академической жизни. Он тоже был в общем близок богемной среде, будучи студентом, в свободное время писал пьесы и мечтал о творческом будущем. В течение 1920-х он писал и переписывал роман, опубликованный в конечном счете в 1929 г. под названием «Михаэль. Немецкая судьба на страницах дневника». Этот роман в целом был посвящен описанию собственных смутных и запутанных представлений Геббельса о национальном возрождении, основанных на фанатичной вере в будущее, ради которого герой романа в конечном счете приносит себя в жертву. Таким способом Геббельс стремился придать смысл жизни, в которой определяющую роль играл его собственный очевидный физический недостаток: дефект стопы, из-за которого он всю жизнь хромал. Это делало его объектом безжалостных насмешек в школе и в течение всей жизни, поэтому он был признан непригодным для военной службы в Первую мировую войну. Вероятно, в возмещение собственной ущербности Геббельс уверовал в то, что был предназначен для великих дел, он вел дневник, ухаживал за женщинами с экстраординарной энергией и удивительным успехом и с презрением отвергал любые традиционные средства заработка на жизнь. Вместо этого он жадно читал Достоевского, Ницше, Шпенглера и в первую очередь Хьюстона Стюарта Чемберлена, который убедил его, что возрождение Запада, предрекаемое Шпенглером, возможно только при устранении евреев[488].

В некотором смысле Геббельс отличался от других видных нацистов. Его интеллект и темперамент часто называли «латинским» — возможно, потому, что он избегал размытых философских и риторических речей, а вместо этого говорил и писал с удивительной четкостью и открытостью, при случае разбавляя свои мысли саркастическим юмором[489]. Однако, как и многие другие, он был глубоко шокирован поражением Германии в Первой мировой войне. Он провел зимний семестр 1919–20 гг. в Мюнхене — среди немецких студентов было обычной практикой менять университеты по крайней мере один раз в ходе обучения — и, находясь в атмосфере экстремальных правых взглядов, бытовавших в студенческой среде, впитал яростную националистическую атмосферу контрреволюции, которая в те месяцы царила в городе. Хотя он симпатизировал таким людям, как граф Арко-Валли, чье заключение в тюрьму за убийство Курта Эйснера глубоко взволновало его, Геббельс не имел твердых политических убеждений и не открыл в себе каких-либо политических способностей до 1924 г., когда после знакомства с некоторыми ультранационалистическими группами он вступил в нацистскую партию по рекомендации старого школьного друга.

Попав туда, Геббельс познакомился с Эрихом Кохом, рейнским нацистом и бывшим членом антифранцузского силового движения сопротивления. Он также встретил Юлиуса Штрайхера, которого в частных беседах называл «берсеркером» и «несколько ненормальным»[490]. Кроме того, он очень уважал Людендорфа, которого считал великим генералом Первой мировой войны. Вскоре Геббельс стал партийным организатором в Рейнланде. Он вырос в способного оратора, возможно в самого успешного из всех нацистских ораторов за исключением самого Гитлера, яркого, популярного, умевшего находчиво отвечать на самые неожиданные вопросы. Он стал обращать свои литературные таланты на благо политической борьбы в статьях для нацистской прессы, придавая псевдосоциалистическую направленность нацистским убеждениям. Геббельс наконец нашел свое призвание. В течение нескольких месяцев он стал одним из самых популярных нацистских ораторов в Рейнланде и привлек внимание ведущих членов региональной партии, начав играть заметную роль в определении ее политики. Именно Йозеф Геббельс, как и Грегор Штрассер, стоял за северогерманским вызовом руководству мюнхенской партии в 1925 г. Но очень скоро он попал под влияние Гитлера, воодушевленный прочтением «Моей борьбы» («кто этот человек, — писал он, — наполовину плебей, наполовину Бог!»[491]). Встретившись с ним во второй раз, 6 ноября 1925 г., Геббельс был поражен его «огромными голубыми глазами. Которые как звезды». Услышав его, он стал считать Гитлера «прирожденным народным трибуном, грядущим диктатором»[492].

Геббельс и Гитлер расходились во мнениях по многим ключевым вопросам. Встревоженный растущим укреплением северных немцев, Гитлер созвал их на совещание 14 февраля 1926 г. в Бамберге во Франконии, где Юлиус Штрайхер собрал большую группу его сторонников. Лидер нацистов говорил два часа, отрицая их представления и снова утверждая, что борьба за «жизненное пространство» в Восточной Европе будет играть важнейшую роль в будущей внешней политике Германии. Если Штрассер и Геббельс призывали нацистов присоединиться к кампании экспроприации собственности немецких князей, которые сохранили большую часть своего имущества в стране после их отстранения от власти в ходе революции 1918 г., то Гитлер осуждал такой подход как атаку на частную собственность. «Ужасающе! — писал Геббельс в своем дневнике. — Возможно, одно из самых больших разочарований моей жизни. Я больше не могу полностью доверять Гитлеру»[493]. Тем не менее, хотя Геббельс теперь и сомневался, не является ли Гитлер реакционером, он не выступил в открытой оппозиции к нему на собрании. Шокированный жесткой позицией Гитлера, Штрассер полностью капитулировал и отказался от всех своих предложений. В ответ Гитлер успокоил северных немцев, сместив с поста в Мюнхене Германа Эссера, коррумпированность которого вызывала у них такой гнев[494].

В апреле 1926 г. Гитлер пригласил Геббельса в Мюнхен, чтобы тот выступил с речью, предоставив тому машину и обеспечив прием по высшему разряду. В штаб-квартире нацистов Гитлер обратился с претензиями к Геббельсу и двум его коллегам по руководству Вестфальским региональным отделением, Францу Пфефферу фон Саломону, еще одному руководителю северонемецких нацистов, и Карлу Кауфману, как и многие другие ведущие нацисты, бывшему военному и члену добровольческих бригад, который сделал себе имя, организовав яростное сопротивление французам во время их оккупации Рура. Гитлер раскритиковал их за то, что они придерживаются собственного политического курса, разъяснив свои взгляды на политику партии, а затем выразив готовность забыть о прошлом, при условии что те безоговорочно признают его лидерство. Геббельс принял это условие сразу же. Как он записал в своем дневнике, Гитлер был «великолепен». «Адольф Гитлер, — писал он, размышляя о путче 1923 г., — я люблю вас, потому что вы в одно время и величественны, и просты. Это можно называть гением»[495]. С этого момента он был полностью под властью Гитлера, и в отличие от некоторых других нацистских лидеров он оставался таким до самого конца. Гитлер вознаградил его, назначив руководителем небольшой и расколотой изнутри нацистской партии в Берлине — региональным руководителем, или гауляйтером. Пфеффер фон Саломон был назначен главой коричневых рубашек, а Грегор Штрассер стал руководителем рейхспропаганды в партии. Тем временем ежегодное партийное собрание снова подтвердило программу партии и подчеркнуло общее верховенство Гитлера в движении, передав в его руки все ключевые назначения, и в особенности на посты региональных лидеров[496].

Это собрание было необходимо провести по закону, и в соответствии с юридическими требованиями оно повторно выбрало Гитлера на должность руководителя партии. Однако истинная природа внутренней партийной кухни была продемонстрирована на партийном съезде в июле 1926 г., на котором присутствовало до 8000 коричневых рубашек и членов партии. Практически целиком он был посвящен ритуальному выражению преданности Гитлеру, произнесению личных клятв верности ему и массовым маршам и демонстрациям, включая шествие с «кровавым флагом», который был пронесен по улицам Мюнхена во время злосчастного путча в ноябре 1923 г.[497] Этот съезд задал общий тон гораздо более грандиозным партийным слетам в будущие годы. Однако в тот момент, хотя и будучи объединенной под непререкаемым лидерством Гитлера, нацистская партия была еще очень немногочисленной. События следующих трех лет вплоть до конца 1929 г. заложили фундамент для будущего успеха партии. Тем не менее, чтобы нацисты могли теперь получить поддержку масс, Гитлеру надо было добиться чего-то большего, чем просто лидерства и организованности[498].

III

1927 и 1928 годы стали свидетелями создания новой базовой структуры нацистской партии во всей стране. В 1928 г. партийные регионы были реструктурированы, чтобы соответствовать границам избирательных округов на выборах в рейхстаг — только 35 из них, все очень крупные, соответствовали веймарской системе пропорционального представительства по партийным спискам, — таким образом подчеркивалась важность их электоральных функций. В течение года между регионами и локальными филиалами был создан новый промежуточный организационный уровень районов (Kreise). На этих уровнях самую заметную роль играло поколение молодых нацистских активистов. Они оставили не у дел поколение своих предшественников, состоявших еще в довоенных пангерманских тайных организациях, и превзошли числом тех, кто принимал активное участие в добровольческих бригадах, Обществе Туле и схожих группах. Но важно помнить, что даже старшее поколение нацистских лидеров были еще молодыми людьми, особенно в сравнении с седеющими, возрастными политиками, возглавлявшими ведущие политические партии. В 1929 г. Гитлеру было всего сорок, Геббельсу тридцать два, Герингу тридцать шесть, Гессу тридцать пять, Грегору Штрассеру тридцать семь. Они продолжали играть ключевую роль, особенно в руководстве и вдохновлении молодежи.

Например, Геббельс заработал самое большое уважение среди всех в качестве регионального лидера Берлина, где его пламенные речи, непрекращающаяся активность, скандальные провокации против оппонентов нацистов и просчитанные и отрежиссированные уличные бои и драки в залах собраний, которые устраивались с целью привлечь внимание прессы, позволили партии завоевать массу новых адептов. Большую известность получили агрессивные и крайне клеветнические кампании берлинской партии против таких фигур, как помощник начальника полиции Берлина Бернхард Вайс, к еврейскому происхождению которого Геббельс привлекал внимание, называя того «Исидором» — выдуманное имя, широко использовавшееся антисемитами для обозначения евреев и — забавная деталь — заимствованное в данном случае из коммунистической прессы[499]. Жестокость и экстремизм Геббельса привели к одиннадцатимесячному запрету нацистской партии в Берлине со стороны социал-демократических властей города в 1927–28 гг. Но они также подарили ему преданность и восхищение молодых активистов, таких как 19-летний Хорст Вессель, сын пастора, бросивший юридический факультет университета ради мира военизированных группировок, в тот момент ради коричневых рубашек. «То, что показал этот человек своим ораторским даром и талантом организатора, — писал он о „нашем Геббельсе“ в 1929 г., — уникально… CA дадут разорвать себя на куски ради него»[500].

Серьезное соперничество шло за ключевые посты в партийной организации на локальном и региональном уровнях. Тем не менее, как говорил Макс Аман одному местному активисту в конце 1925 г., Гитлер «придерживается того принципа, что назначение региональных лидеров не является делом руководства партии. Герр Гитлер сегодня более чем когда-либо считает, что самым полезным бойцом в национал-социалистическом движении является человек, который сам прокладывает себе дорогу с помощью своих достижений как лидера. Если вы сами пишете, что вам доверяют почти все члены партии в Ганновере, то почему тогда вы не можете стать лидером отделения?»[501]

В этом отношении Гитлер полагал, что самые безжалостные, самые динамичные и наиболее эффективные люди смогут сами подняться до важных постов внутри движения. Позднее тот же принцип он применял и в руководстве Третьим рейхом. Это позволяло гарантировать, что на всех уровнях нацистская партия будет постоянно активной, марширующей, борющейся, мобилизующейся. Однако это не приносило быстрых плодов. К концу 1927 г. в партии так же состояло всего лишь около 75 000 членов, и в рейхстаге от нее было только семь депутатов. Надежды таких людей, как Штрассер и Геббельс, на то, что им удастся завоевать симпатии рабочего класса, оказались иллюзорными[502].

Осознавая трудности прорыва в родные земли социал-демократов и коммунистов, нацисты повернулись к сельским областям протестантского севера Германии, где нарастающее недовольство крестьян выливалось в демонстрации и кампании протеста. Противоречивое влияние инфляции и стабилизации на крестьянское сообщество обернулось общим сельско-хозяйственным кризисом в конце 1920-х гг. Если крупные землевладельцы и фермеры покупали технику в рассрочку и таким образом могли проводить модернизацию по крайне низкой для себя цене, небогатые крестьяне в основном копили деньги и потеряли их или потратили на товары для дома, не вложив с выгодой в дело. После инфляции меры правительства по снижению ограничений для сельского хозяйства с целью помочь его восстановлению только ухудшили ситуацию, поскольку крестьяне стали активно брать деньги, чтобы возместить свои убытки, ожидая нового витка инфляции, но потом обнаружили, что не могут отдать деньги, потому что вместо повышения цен происходило их снижение. Число банкротств и потерь заложенного имущества уже серьезно повышалось в конце 1920-х гг., и мелкие фермеры в отчаянии обращались к правым политическим движениям[503]. Более крупные фермеры и землевладельцы страдали от падения цен на сельскохозяйственную продукцию и не могли платить чрезмерно высокие, по их мнению, налоги для поддержки благосостояния Веймарской республики[504]. Правительство и Пруссии, и рейха пыталось смягчить ситуацию за счет гибких тарифов, субсидий, контроля над импортом и других мер, но все они оказались совершенно неадекватными ситуации[505]. Фермеры всех типов проводили механизацию, модернизировали и рационализировали производство в попытках справиться с сельскохозяйственной депрессией с начала 1920-х, но этого было недостаточно. Давление с целью установления высоких тарифов на продовольственные товары становилось все более интенсивным, поскольку сельскохозяйственное сообщество начинало склоняться к мнению, что это было единственным способом защитить их доходы. В этой ситуации обещания нацистов, рисовавших перспективу самодостаточной, «автаркической» Германии, в которой иностранные продовольственные товары будут практически запрещены, казались все более привлекательными[506].

Когда нацисты осознали, что стали получать поддержку в сельских областях протестантского севера, даже не прилагая к этому никаких усилий, они поспешили перенаправить свои пропагандистские усилия с городского рабочего класса на другие группы населения. Теперь партия обратила свое внимание на сельские районы и начала проводить серьезные кампании по набору новых членов в таких областях, как Шлезвиг-Гольштейн и Ольденбург[507]. Гитлер еще дальше отходил от «социалистической» ориентации партии в северной Германии, а 13 апреля 1928 г. даже сделал «уточнение», другими словами, внес поправку в 7-й пункт программы партии, чтобы убедить мелких фермеров в том, что требование «экспроприации земель для общественных целей без компенсации» относится только к «еврейским компаниям, которые спекулируют землей»[508]. Нацисты потеряли 100 000 голосов на выборах в рейхстаг в мае 1928 г. и, набрав всего 2,6 %, смогли провести в законодательное собрание лишь 12 депутатов, среди которых был Готфрид Федер, Йозеф Геббельс, Герман Геринг и Грегор Штрассер. Тем не менее в некоторых сельских районах протестантского севера дела у них шли гораздо лучше. Если в Берлине им удалось получить только 1,4 %, а в Руре 1,3 %, то в двух округах Шлезвиг-Гольштейна они набрали соответственно 18,1 и 17,7 %. Поддержка 8,1 % избирателей в другом районе, населенном обеспокоенными мелкими фермерами-протестантами, а именно во Франконии, усилила ощущение того, что, как об этом написала партийная газета 31 мая, «результаты выборов, особенно в сельских районах, показали, что при меньших затраченных усилиях, средствах и времени можно получить лучшие результаты в целом, чем в больших городах»[509].

Вскоре партия возобновила пропаганду, обращенную к крестьянскому сообществу, утверждая, что оно позволит им создать особое положение в Третьем рейхе. Фермерам всех типов будет предоставлена собственная «корпорация», в которой они будут работать вместе в гармонии и при полной поддержке государства. Упрямых сельских рабочих, многие из которых были активными членами социал-демократической партии, заставят принять общий порядок, а оплата труда наконец станет жестко контролироваться. После многих лет безуспешных, иногда кровопролитных протестов фермеры в Шлезвиг-Гольштейне объединились в поддержке нацистской партии. Задачам партии нисколько не повредило то, что местные отделения возглавлялись членами крестьянского сообщества и что такая поддержка, несомненно, влияла на идеологию «крови и земли», в которой крестьяне должны были стать ядром национальной идентичности. Даже некоторые из крупных землевладельцев, традиционно связывавших себя с националистами, стали убежденными сторонниками нацистов. Число поддерживающих партию средних и мелких землевладельцев росло гигантскими темпами. Вскоре сыновья крестьян начали вступать в штурмовые отряды, которые служили для борьбы с коммунистами в больших городах[510].

Таким образом, новая стратегия скоро начала давать плоды. Численность партии выросла со 100 000 человек в октябре 1928 г. до 150 000 в следующем году, а на местных и федеральных выборах число отданных за нее голосов стало резко расти, увеличившись до 5 % в Саксонии, до 4 % в Мекленбурге и до 7 % в Бадене. В некоторых сельских областях протестантской Саксонии партия практически удвоила свои голоса. Например, в Шварценбергском районе число голосов выросло с 5,9 % в 1918 г. до 11,4 % в 1929 г.[511] В июне 1929 г. нацистская партия пришла к власти в первом муниципалитете в Кобурге во Франконии. Здесь они получили 13 из 25 мест в совете в результате успешной кампании по роспуску предыдущего совета, который уволил местного нацистского лидера, муниципального служащего, за антисемитские высказывания. Эта победа частично отражала огромные усилия партии, приложенные к этим выборам: на трибунах выступали лучшие ораторы, такие как Герман Геринг и даже сам Гитлер. Но она также показала, что поддержку избирателей можно с успехом зарабатывать и в региональной политике, где партия стала действовать гораздо активнее, чем раньше[512].

А осенью 1929 г. партия получила еще один избирательный бонус в виде своей кампании против плана Юнга (который включал сокращение и реструктуризацию репараций, но не их отмену), организованной националистами. Их лидер Альфред Гугенберг получил поддержку нацистов и других ультраправых групп в своем стремлении добиться проведения референдума по своему закону, согласно которому этот план отклонялся, а подписавшие его министры попадали под суд. Нацисты не только получили известность в рамках этой кампании, но и добились некоторого уважения со стороны крупных правых движений благодаря присутствию Гитлера в организационном комитете вместе с такими приверженцами пангерманизма, как Генрих Класс и лидеры «Стального шлема» Франц Зельдте и Теодор Дюстерберг. Сам референдум закончился неудачей — за закон проголосовало только 5,8 миллиона избирателей. Однако эта кампания показала многим сторонникам националистов, насколько более динамичными были агрессивно настроенные нацисты в коричневых рубашках, чем лидеры их собственной партии в сюртуках и цилиндрах[513].

Тем временем Гитлер скоро начал снова вызывать народный энтузиазм, его притягательность только усиливалась за счет культа вождя, который разрастался вокруг него в партии. Важным символическим выражением этого культа было использование «германского приветствия» «Хайль Гитлер!» со вскинутой правой рукой, независимо от того, находился Гитлер рядом или нет. Оно стало обязательным в движении в 1926 г. и все чаще использовалось в качестве подписи в письмах. Такие обычаи усиливали зависимость движения от Гитлера и с энтузиазмом пропагандировались руководителями второго уровня, собравшимися вокруг него: по тактическим соображениям, для укрепления единства внутри партии, как в случае с Грегором Штрассером, или, как в случае с Рудольфом Гессом, в силу слепой религиозной веры в личность «вождя», как его теперь называли[514]. На съезде партии в Нюрнберге в августе 1929 г., первой такой встрече после 1927 г., уверенность партии в себе и сплоченность ее рядов были продемонстрированы в ходе гигантской пропагандистской демонстрации, в которой, по данным полиции, приняли участие почти 40 000 человек, сплотившихся в своем преклонении перед вождем[515].

К этому времени нацистская партия стала крупной организацией, на региональных, районных и местных уровнях в ней состояли преданные и энергичные функционеры, многие из которых имели хорошее образование и были компетентными управленцами, а ее пропаганда направлялась через сеть специальных организаций непосредственно в избирательные округа[516]. Несмотря на постоянное утверждение Гитлера, что политика является делом мужчин, существовала и женская нацистская организация, самостоятельный Немецкий женский орден, основанный Элизабет Цандер в 1923 г. и вошедший в нацистскую партию в виде филиала в 1928 г. По данным полиции, его численность составляла 4000 человек к концу десятилетия, что равнялось примерно половине всех женщин в нацистской партии, которых было 7625. Немецкий женский орден был одной из тех странных женских организаций, которые вели активную общественную кампанию за исключение женщин из общественной жизни, — воинствующей антисоциалистической, антифеминистской и антисемитской организацией. Среди их практических занятий было обеспечение работы полевых кухонь для коричневых рубашек, помощь в пропагандистских кампаниях, сокрытие оружия и оборудования для нацистских военных отрядов, когда тех искала полиция, и медицинская помощь раненым активистам, которая осуществлялась под эгидой дочерней организации «Красная свастика», нацистской версии Красного Креста[517].

По общим отзывам, Цандер была умелым оратором, но не слишком хорошим организатором, и в начале 1931 г. Немецкий женский орден распался в водовороте обвинений и контробвинений, из которых самым серьезным было обвинение в финансовой коррупции. Движение имело такие долги, что сама Цандер, как ответственное лицо, стала банкротом. Кроме того, ходили непристойные слухи, что у Цандер была интрижка с шофером организации. Эти слухи распространялись коричневыми рубашками, которые присутствовали на некоторых ее собраниях переодетыми в женщин. В результате Грегор Штрассер, теперь руководитель партийной организации, упразднил все женские отделения нацистской партии, вежливо, но жестко сняв Цандер с поста. Вместо них 6 июля 1931 г. был создан Национал-социалистический женский союз (NS-Frauenschaft), который, по крайней мере вначале, представлял собой децентрализованную группу, региональные отделения которой контролировались региональными руководителями. Однако скоро эта группа оформилась в отдельное национальное движение с собственным журналом для женщин и не только большей независимостью региональных руководителей, но и с более тщательным распределением обязанностей между ними[518]. Тем не менее основной проблемой для нацистских женщин был неискоренимый мужской шовинизм в партии, убеждение в том, что женщина должна не заниматься политикой, а сидеть дома и растить детей. На данное время партии приходилось идти на компромисс со своими взглядами, чтобы заполучить голоса женщин, но в перспективе, когда нацисты пришли бы к власти, их антифеминистские активистки были бы обречены на уход из политики.