Дорога

Дорога

Корреспондент стоял перед ним с блокнотиком в руке, длинный, худой мальчишка, записывал тонны, километры, метры квадратные, погонные, кубы бетона. Цифры были благоприятны для старшего прораба Лукидиса В. С. Участок все лето и всю осень 1969 года выполнял норму на 130 процентов, но не в цифрах заключалось главное, что можно было сказать о дороге.

Наконец Василий Спиридонович решился, кивнул почти ворчливо в сторону синего мотоцикла с коляской:

— Дорогу посмотреть хотите?

Корреспондент спросил так, как, конечно, и должен был спросить:

— А весь день что мы делали?

— Весь день асфальт щупали. Поедем?

Старое шоссе петляло круто, было узким и все как бы олицетворяло усилие. Но Лукидис вез корреспондента вверх не для того, чтобы продемонстрировать одышку старой дороги. Лукидис уважал дороги. Всякие. Лишь бы они, как он любил говорить, бежали в ногу с первоначальным временем. То есть с тем временем, когда были построены. Кроме того, Лукидис был достаточно пожилым — под шестьдесят, чтоб так уж безоговорочно признавать: все, что старо, — плохо; все, что ново, — хорошо. Останавливая мотоцикл на обочине, подходя к обрыву, сплошь заросшему дубами в два обхвата, он кивнул коротко:

— Вот. Летит.

Трасса внизу действительно летела. Она была так же сильна, великолепна и свободна в своем порыве, как дикий хребет Сарыча, как серые, ровно вздыбленные скалы, как море, наконец. И Лукидису стало приятно, что мальчик, замерший рядом, понимает это.

Лучи солнца били сквозь облака ровными тугими пучками, выхватывали круглое ослепительное пятно, в котором плясали волны. И на дорогу внизу падало солнце, она голубела нежно, тонко. Отсюда непривычному взгляду нельзя было понять, какая она широкая. Но какая она сильная, какая современная — это было видно.

И строили дорогу по-современному: не скребли гору лопатой, отирая тяжкий пот. Взрывали ее, вгрызались десятками механизмов, воздух дрожал от натужного рева машин, от тяжелых катков, трамбующих насыпи, от буров, туго уходящих в скалу. Каждый километр обходился государству в миллион. И то, что было откуда взять этот миллион, тоже примета времени.

Тридцать два года из своих пятидесяти шести Лукидис строил дороги. Шоссе Симферополь — Алушта и потом Алушта — Ялта тоже он строил и точно может сказать, чем отличались те дороги от этой. Первую вели, основательно исправляя то, что было сделано раньше крепостными и солдатами со времен Воронцова. Вторую прокладывали, отодвинув в сторону прошлое, удивляя свободным росчерком плавных поворотов, длиной опорной стены, полетом мостов через овраги. Но разве ж то был полет?

Василию Спиридоновичу показалось, что и предыдущие слова он произнес вслух или, во всяком случае, что его мысли и мысли корреспондента текли одним руслом.

— И разве ж то были стены? Знаете, какой длины сваи мы вбиваем на этом участке против оползней? 15 метров! Вот! А к тем сваям еще стеночку, а перед самым полотном еще сеточку, — Василий Спиридонович потер руки с видом человека, отлично насолившего своему главному врагу — оползню.

— Верхолазы у нас будут работать, — еще сказал Лукидис корреспонденту. — Целая бригада верхолазов-альпинистов, скалы зацементируют, чтоб стояли с гарантией. Где вы еще такое видели?

Но и сам Лукидис такого не видел еще, от этого предстоящее нравилось ему особенно. Многое именно на этой дороге Ялта — Севастополь случалось в первый раз. Например, тоннель в теле горы-дракона, который прорыли, чтоб не взрывать, не портить красоту. Рыли метростроевцы, и это тоже придавало работам в глазах Василия Спиридоновича особую значимость.

Я попала на дорогу впервые зимой семьдесят третьего, и мне тоже все время хотелось сравнивать, тем более, что я выросла у самого шоссе, ползущего с натугой мимо Алушты и Ялты, и жизнь его была как бы частицей моего детства. Я помнила его еще столь пустынным, что мальчишки спускали по гудрону платформочки, отчаянно тарахтящие на своих маленьких колесах — шариковых подшипниках — и груженые дровами. Я помню, как гнали по пустому шоссе к вечеру стадо: коровы притормаживали под горку, упираясь в мягкий гудрон раздвоенными копытами. Я помню, как нас катали в праздник по старому крутому шоссе, и это было подарком большого значения: нам как бы дали посмотреть пространство, охваченное дорогой и машиной.

…В этот раз по дороге я ехала не от Ялты, откуда вел свои работы прораб Лукидис, а от Севастополя, и дорога скоро натолкнула меня еще на одно воспоминание. Возле Ласпинского перевала на доске, прикрепленной к светло-серой, в рыжих подпалинах скале, я увидела бронзовый профиль автора с детства любимой книги о Тёме и Жучке.

Надпись объясняла, почему именно эта дорога увековечивала память писателя и инженера-путейца Гарина-Михайловского. Оказывается, строители, закончившие трассу Ялта — Севастополь в 1972 году, при работах пользовались изысканиями, проведенными под его руководством в самом начале века.

Итак, я ехала в автобусе и, как часто это бывает в автобусах, услышала обрывок чужого разговора.

— Воронцовский дворец — это я понимаю. Есть на что посмотреть! А что мы после себя оставим, а? — говорил молодой напористый голос с таким выражением, как будто это было доблестью — ничего не оставить. Или он считал доблестью отметить — так-таки ничего не оставляем, кроме этих коробок?

Дороги же он не замечал вовсе. А для меня она была архитектурным символом нашего времени, и я как раз думала о том, насколько шире пространство, предоставляемое ее мощным полетом, чем то, которое открывало старое шоссе. Хотя оно шло выше и, если говорить о каждой смотровой площадке отдельно, было не хуже… Кроме того, как прочно в дороге сочетались понятия — полезность и красота. И еще одна немаловажная черта заключена в наших дорогах, думала я. Общедоступность. Как, впрочем, и в коробках.

А Воронцовский дворец — что же, он красив бесспорно, несмотря на всю эклектику; не следует, однако, забывать, что он строился для одного, а не для каждого. Каждый бил вручную камни для его облицовки, рыл дренажные канавы и окапывал виноградники, жил в лачуге с земляным полом и земляной крышей, болел чахоткой и умирал посреди всего южнобережного великолепия, оставляя нищих детей.

Вот такие вызвала во мне мысли та фраза, и я обиделась за время. А за Василия Спиридоновича Лукидиса обидно было вдвойне. Дорога вобрала в себя добросовестность многих людей, в том числе и прораба Лукидиса. Но дорога вобрала в себя еще и творчество многих людей, начиная от Гарина-Михайловского. И Лукидис был тоже творцом, недаром он не только, как ему было положено, щупал асфальт и проверял прочность опорных стен, но еще возил желающих высоко в горы, чтоб оттуда показать дорогу и сказать одно только слово о ней:

— Летит!