Девять дней февраля

Девять дней февраля

Знамя в тубусе.

Дежурный БТР перед штабом.

Забеленные стенды с призывами.

Резкие порывы ветра

разносят по опустевшим дорожкам

разорванные картонные коробки.

Прощайте.

Пустой аэродром.

Использованные гильзы ракет-ловушек.

…сегодня на Кабул что-нибудь будет?

Смена ооновцев. Мэйджер Борис. Лиэйзн офисер.

…один «горбатый» на Ташкент. 200 человек всего.

Пронзительные сирены КамАЗов.

Колонной выруливают со стоянки.

Автобат провожает раненых. Домой.

…уже эхо.

Когда я вернусь и Ташкент мне объявит о рейсе,

Пускай на узбекском, но все же родном языке,

Растают, затихнут разрывы душманских эрэсов,

Я вспомню о строчках на этом тетрадном листке.

«Мы уходим, уходим, уходим, уходим…»

В последний раз.

Завтра будет: вышли.

На трезвую голову не придет.

Пристрелят завтра, а пока высплюсь.

6 февраля. 7.03. Последний восход.

Единственная в Шинданде аллея.

Посажена нами. Девять лет назад.

Колючие ветки.

Остается.

Память выталкивает на поверхность самое-самое.

15 декабря.

Грозная толпа.

Идущая, направляемая, устремленная.

Белые чалмы, черные повязки, рваные бушлаты, поношенные пиджаки.

Долго расставляли охрану у оружия.

Сандалии и кроссовки на босу ногу.

Останавливались в кустах. И снова шли.

Сели.

Под торжественными портретами Маркса и Ленина

щуплый мулла зычным простуженным голосом

распевал выворачивающие душу аяты.

Траурная месса по погибшим от землетрясения в Армении.

Мурашки по спине.

Жалобная песня двигателя.

Зато погода бодрит.

Афганская колонна с продовольствием и горючим.

Заночевавший в грузовике водитель-пуштун

сосредоточенно совершает утренний намаз.

На раскрашенном под лубок кузове

витиеватая надпись: «Аллах даст все!»

Пришло на память:

– Что везешь? –  Рис.

– Откуда? –  Из Кушки.

– Так кто его дал? –   (улыбается) Аллах.

– Скажите, майор, а что вы делаете со своими мусульманами, если они хотят вступить в партию?

– Операцию, обратную обрезанию.

Английский журналист.

– С каждым приездом я вижу здесь все больше оружия и разрушений.

Я был в Афганистане уже трижды. Сейчас в четвертый…

– Ее Величество должна вами гордиться…

Для нас Афганистан – боль.

Для них – шахматная доска.

Черные тени машин медленно переходят со скалы на скалу.

Расплывающиеся в зимней дымке фиолетовые горы.

Холодные краски последнего утра.

На ходу из машины в машину передают спички.

Не останавливаясь.

Проходим Адраскан.

Вывеска на русском языке:

«Управление Царандоя».

Удержатся ли?

Революцию не делают

с четырехчасовым перерывом на обед.

И пятикратным намазом.

Тишина. Ни души.

В пустом небе беззвучный вертолет.

Когда я вернусь и доверюсь проверенным картам

Вполне безопасных воздушных наезженных трасс,

В газете прочту, как там было у нас под Шиндандом,

И вспомню, как было на самом-то деле у нас.

Перебивает команда в наушниках:

– Пахарь. Я – Раскат. Увеличить скорость.

Впереди обстреливают эрэсами.

Докладывай через каждые десять минут…

Герат.

Взрослых мало.

Дети машут.

Постарше – пытаются на ходу снять детали с проходящих машин.

Кажется, вот этому в прошлый раз подарили собаку.

Что запомнят они?

Холод. По ночам втихую спиливают сосны.

Повсюду ишаки с дровами.

Несколько дрожек-такси у поворота к лицею.

На дугах – пурпурные цветы из поролона.

Поразительно ярко.

К черту блокнот!

Запоминать, запоминать как можно больше.

Ожила сценка.

Лицей.

Портрет Авиценны.

Европейская косметика на лицах обворожительных преподавательниц.

Без паранджи!

Подтянутый директор в накрахмаленной сорочке.

Литературный фарси. Мягкая английская речь.

Можно ханум задать вопрос?

– Аллах с вами, ее сегодня же зарежут.

Последняя гератская застава.

Еще наша.

Обстреливали здесь.

Последний раненый: капитан Лисовский.

Погибший? – Наверное, Андрей Шишкин.

29 января. Разбился.

Что там, на востоке, не знаю.

– Товарищ майор, разрешите обогнать?

– Я тебе обгоню…

Ни на метр с бетонки.

Опытный.

Ослепительные снега Рабати-Мирза.

Серебряное небо над перевалом.

Отличие от Терскола состоит в том,

что там нет сожженных машин.

Постепенно погружаемся в туман.

– …и еще запишите:

рядовой Теркин, такелажник…

Две недели перетаскивал машины. А у самого – желтуха.

– Как зовут Теркина-то?

– Василий. Отчества не знаю.

Потихоньку, Ваня, потихоньку.

Осталось до Родины недалеко.

Возвращение к бетону – постепенно и безэмоционально.

Как сквозь сон.

Может, устал.

Повсюду машины:

живые и мертвые.

Мелкий полудождь-полуснег.

Когда я вернусь, непривычно погоны покроют

Метельные искры московской хрустящей зимы,

И гул эскалаторов вдруг наконец успокоит,

А после приснятся забытые детские сны.

В умиротворенном небе длинный косяк журавлей.

Как небесное отражение последней колонны.

Домой.

Турагунди.

На той стороне уже свои: Кушка.

Оборачиваюсь к пулеметчику.

Молчит.

Еще один образ из прошлого.

Сквозь покачивающуюся ленту крупнокалиберного пулемета

злое лицо военторговской продавщицы.

Глаза под цвет экрана микрокалькулятора.

Встали.

Девять верст до границы…

В утреннем гвалте очередная колонна готовится к пересечению.

Открытая дверь БМП:

маленький телевизор,

разбросанные банки с гречневой кашей,

новое обмундирование,

бутылки с машинным маслом

и много сахарных брикетиков, похожих на домино.

Задержали душмана.

В кошелке: деньги – заработал,

несколько пачек американских сигарет – хотел обменять,

граната с растяжками на колышках – нашел.

А почему колышки чистые?

Сволочь!

Нескончаемо долгие девять дней.

Место работы – нейтральная полоса.

Машина с флагом ООН.

Наши пограничники отдают честь.

Сидит афганец в фуражке с зеленым околышем.

Мимо грохочут последние колонны. Считаем.

Надписи на люках: Башкирия, Червоноград, Свердловск…

Ищу глазами: наконец, Ленинград.

Грязный танковый тягач.

Впервые за Афган.

Но больше: Имени… Имени… Имени…

Пламя над звездочкой.

«Я вернулся, мама!» —

Транспарант на КамАЗе-шаланде.

Следы от осколков на кабине.

А я еще здесь.

Когда я вернусь и проступит в лиловом тумане

Седой триумфальною аркою Охтинский мост,

Наверно, скажу постаревшей, взволнованной маме,

Что я все такой же, вот только немножко подрос.

Ежедневно возвращаюсь на «девятую версту».

Знакомый ряд дуканов.

Мигает беззаботная звездочка между раскрытыми створками бывшего железнодорожного контейнера.

Орешки-фисташки, гранаты-апельсины,

туалетная бумага и открытки с пакистанскими красавицами.

Шестилетние бачата —

хотелось бы сказать – дошкольники…

какая тут школа! – доверительно-заговорщицким шепотом:

– Камандон, щто нада, щто хочешь?

И сразу: – Давай бакшиш. Шапку давай.

«Хорошо» – знают в цензурном и матерном вариантах.

«Плохо» – только в матерном.

Солдаты-несолдаты

с автоматами за спиной и четками в руках.

Такое впечатление, что встали пройтись,

чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения.

Бесцельность в лицах.

При сиюминутной озабоченности: продать-обменять.

Откровенность афганского полковника:

Революция – хорошее дело.

Мы – плохие.

Утро 15 февраля.

Мягкая фланель парящего снега.

Прощание. Прощение.

Возбужденная суета последних сборов.

– Передай ооновцам, чтобы быстрее сворачивались.

Колонна на подходе.

– Дуглас, давай нож. Срезаю антенну.

Последний переполненный уазик.

Метры, метры.

Пограничники вышли из будки.

Неужели, это все?

Пульсируют мысли.

Мы выполнили женевское соглашение.

Они – нет.

Будут ли нас теперь приветствовать – «Рот Фронт»?..

Что с нами сделал Афган?

Может, он станет паролем, чтобы не заблудиться в лабиринтах жизни?

Может, его шепотом прозвучали такие истины, на которых будем воспитывать наших детей?

Машина останавливается.

У самой таможни.

Выходим вместе.

Полковник докладывает генералу.

Его обнимают, уводят.

Мы остались последними.

Слева от меня: старший наблюдатель поста ООН подполковник Альфред Туатоко, Фиджи, справа – наблюдатель майор Дуглас Майр, Канада.

Метры пешком.

10.10.

Бросаются журналисты.

Что вы можете сказать о выводе советских войск?

Перевожу.

Папахи, кокарды, разноцветные шарфы, кинокамеры, диктофоны…

Глаза сфокусировались в одной точке:

улыбающиеся, слезящиеся, слезящиеся…

Замершие на мгновения и готовые разрядиться в гомоне и заботах

первых минут, самых первых минут мира.

Отвечает Майр:

Насколько мне известно

(Пауза)

В западной части Афганистана

(Пауза)

Советских войск

(Пауза)

Не осталось…

Кажется, за спиной не только Афганистан,

эти сумбурные девять дней в пограничном местечке Турагунди…

Неужели этот полосатый шлагбаум

отсечет и испанцев тридцать шестого,

Че Гевару шестьдесят пятого?

И только снег,

одинаковый тут и там,

медленно тает на губах и ресницах…

Девять верст до границы,

Девять лет позади…

Все застелено белым туманом.

Легкий снег серебрится

Над Турагунди.

Белый, белый. Над Афганистаном.

Он бесплотен и тих,

Как иконный триптих…

Вот уж точно: не хлебом единым…

Ну а снег все летит

Под свирельный мотив,

Покрывая следы и седины.

…нотный скомканный лист…

Позабыть обо всем…

Просто время пришло возвращаться.

Снег наивен и чист.

Неслепящ, невесом.

А глаза почему-то слезятся.

Первая остановка автобуса на Кушку.

Теперь все.

Точка

Турагунди – Кушка,

февраль 1989  г.