Глава десятая. ПИСЬМА ИЗ ЛЕФОРТОВО: «У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО…»
Глава десятая. ПИСЬМА ИЗ ЛЕФОРТОВО: «У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО…»
Пока Саблин лежал в тюремном лазарете (пуля пробила ногу чуть ниже колена), писал родителям бодрые письма, стараясь поддерживать в стариках веру, что жизнь у ikero не отнимут. Письма эти, по счастью, сохранились. Не хочется называть их казенным словом «документ», они слишком теплы для этого, человечны, полны внутренней веры в правоту своих убеждений, веры в добро, в жизнь.
«24.03.76 г.
Здравствуйте, дорогие мои мамочка и папочка!
…У меня все хорошо. Продолжаю поддерживать здоровье и настроение на должном уровне. Много читаю, так как здесь очень хорошая библиотека. Стараюсь меньше сидеть и лежать, а больше ходить. На прогулках напеваю песни, что помогает прочищать легкие и поднимает жизненный тонус: «…Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно!»
Режим «письмомолчания», вероятнее всего, начнется где-то в апреле.
К сожалению, весна никак не начинается. А хотелось бы уже солнышка и тепла. У вас, вероятно, такая же кислая погода, простудная… Берегите себя! На госпиталь (больницу) надейся, а сам не плошай!
Я недавно выслал на имя Коли (младшего брата. — Н.Ч.) небольшую повесть о собаке Дике. Написал ее в феврале. Это и есть то занятие, которым я заполнял время, когда библиотека не работала. Сам понимаю, что по технике литературного исполнения она (повесть) слабовата, но поручил Коле изыскать возможность издать ее. Это была бы материальная поддержка для Мины. Я вложил в описание удивительной жизни Дика столько труда и любви, что решил посвятить эту повесть маме. Понравится ли она тебе, мама, не знаю, но я очень старался…»[36]
«3.06.76 г.
…Только что получил ваше первое письмо из Белыми. Сразу же сел отвечать, так как за полтора месяца соскучился по вашим и Нининым письмам. Именно такие подробные письма о всех мелочах в вашей жизни для меня очень ценны и дороги!
…Спросите у Прыгуновых (соседей. — Н.Ч.), понравилось ли корове сено, которое мы с папой так усердно спасали от дождя. Пишу — и чувствую запах сена. Хорошо!
Рад за вас, что вы дышите чистейшим белыньским воздухом! «Все должно быть для здоровья с максимальной отдачей!!» — такой должен быть у вас девиз на четыре месяца.
Что, мама, ты сейчас читаешь? Читала ли рассказы Шукшина? Кажется, в сентябрьской «Роман-газете» они были опубликованы. Как впечатления? Береги себя, мамочка! Ты знаешь, о чем я говорю…
…О себе мне как-то и писать нечего. Кажется, не меняюсь ни к лучшему, ни к худшему. Это относится и к здоровью, и к настроению, и к внешнему виду.
Читаю Ромена Роллана о Бетховене, Толстом и Микеланджело. Назвал он свою книгу «Героические жизни», но в этих жизнях больше страдальческого, чем героического…
Прочитал «Письма из Сибири» — это сборник писем Кирова, Свердлова, Куйбышева и других революционеров своим родным и близким. Впечатляющая книга.
Режим выдерживаю строгий и разрешаю себе не делать физзарядку только в воскресенье. Ну, а в субботу, как положено, — большая приборка. То есть поддерживаются флотский порядок и режим. Так что обо мне не беспокойтесь. Берегите себя!»
Потом, после нескольких месяцев зловещего молчания, пришел тонкий конверт. Из него выпало вот это: «Свидетельство о смерти.
Гражданин Саблин В.М. умер третьего августа 1976 г. в возрасте 39 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1977 года февраля месяца 22 числа произведена запись за № 344. Причина смерти — (прочерк). Место смерти — (прочерк)».
По странному совпадению в номере свидетельства о смерти оказались цифры бортового номера его корабля. Возраст Саблица указан ошибочно. Когда его расстреляли, ему было 37 лет, как и лейтенанту Шмидту.
Михаил Петрович Саблин пережил сына на шесть месяцев. Он умер в январе 1977-го. Не выдержав смерти двух самых дорогих для нее людей, скончалась спустя полгода и Анна Васильевна Бучнева, мать Валерия Саблина.
Младший брат сохранил его школьные стихи, посвященные маме:
Я помню, как в войну,
в суровую годину,
Ты хлеб последний
отдавала сыновьям…
С каким достоинством, с каким горьким смирением несла свой крест все эти годы обезглавленная семья Саблиных!.. И хоть не тридцатые, не сороковые, ох не сладко и в наши дни быть женой и сыном «изменника Родины».
Едва только военный городок потрясла весть о «Сторожевом», об аресте Саблина, как верхний сосед по подъезду, некто капитан Белоусов, тут же стал улучшать свои жилищные условия за счет опальной семьи. Взломал дверь, принес свои вещи — убирайтесь, и все! Сразу же замолчал телефон. Кое-кто из бывших друзей поспешил забыть дорогу к дому № 26 по улице Ушакова.
То, что их жизнь вступила отныне в ледниковый период, остро понял и двенадцатилетний Миша Саблин. Он учился в одном классе с сыном командира своего отца. В школе знали, что произошло на «Сторожевом», разумеется, в самых общих, но тем не менее драматичных чертах.
«Саблин! Саблин!» — позвал приятель во дворе, и тут же родители сделали ему строгое внушение, чтобы не смел так громко произносить запретную фамилию.
И все-таки далеко не все смотрели на Саблиных косо. Несколько раз заходил в гости старпом капитан 3-го ранга Новожилов, спрашивал, не нужна ли какая помощь. Заглядывали и другие офицеры. Но потом прекратились и эти визиты. Кольцо отчуждения росло и ширилось. Нина решила уехать из Балтийска. В Калининграде им с Мишей довольно быстро дали однокомнатную квартиру. Потом она и вовсе перебралась из чужого города в Ленинград, к маме. Там и сейчас живет в Веселом поселке, где не так уж и весело, — далекий новостроечный район.
И вот что важно заметить: те всемогущие неизвестные силы, которые распорядились судьбой мужа, не стали ломать жизнь ни ей, ни его братьям, ни его сыну. Конечно же у Николая и Бориса собрались над головами черные тучи, но гром не грянул, оба остались так или иначе на своих ответственных инженерных постах. Не помешали они, эти силы, и ей прописаться в Ленинграде, а Мише поступить в университет. Правда, парень хотел быть моряком, но дорога на флот ему была заказана, и он пошел на биофак изучать древних ископаемых юрского периода. Благо уж в этой сфере никак не проявится его «генетическая предрасположенность» к «измене Родине». Однако на всякий случай от военной кафедры его отлучили.
Не потому ли — напрашивается мысль — эти всемогущие и всегда таинственные силы не стали загонять за Можай саблинских родственников, что не дает им это сделать смутное чувство вины перед вдовой расстрелянного офицера, преступление которого они признали лишь казенным разумом, а не собственным сердцем? Я тешу себя этой надеждой.
Раковины и морские звезды лежали на полках старенького серванта. Меж ними затерялась моделька корабля. Разостланный шлюпочный флаг. Книги с его пометками. Книги из серии «Пламенные революционеры», которую он собирал.
Тикает будильник — подарок на свадьбу. А этот кошелечек — все, что вернули из Лефортовской тюрьмы. Вот и весь домашний мемориал.
Я стоял в более чем скромной квартирке, куда меня поначалу и приглашать-то стеснялись, и жег меня стыд за свое благоденствие и за посмертное прозябание его дома.
Мы служили с ним на разных морях, но на одном флоте и в одно время… Мы росли на берегах одной и той же реки. Мы ночевали в одних и тех же горных приютах и жили на одних и тех же улицах в заполярных городах. Бродили по одним и тем же ленинградским и московским вокзалам. Ходила в один и тот же океан. Мне кажется, я знаю его целую вечность. Мне кажется, что и я потерял очень родного мне человека…
У Нины Саблиной, хозяйки дома, милая и робкая улыбка. Она исчезает мгновенно, и лицо каменеет в печали. Это самое привычное выражение.
Ленинградка. Но корни уходят в земли брянские и псковские. Окончила ЛИСИ — инженерно-строительный, работает в стройуправлении. С Валерием познакомились на танцах в училище в 1958 году, когда тот учился на третьем курсе. Поженились через два года…
Теперь вечера коротает с мамой — очень пожилой и болезненной. Сын недавно женился. Живет в центре. Обещал сегодня прийти.
И он приходит. Сдержанный, немногословный, с глубоко затаенной печалью. Мать не верит, а он верит, что об отце во всеуслышание будут сказаны добрые слова. Порукой тому — портрет лейтенанта Шмидта, оставленный отцом в наследство.
Что стало с кораблем? Экипаж расформировали, а «Сторожевой» перегнали с Балтики на Тихий океан, чтоб не мозолил глаза и не вызывал ни у кого никаких ассоциаций. Он долго нес свою ратную службу, и нес ее на «отлично», из года в год ходил в лидерах. И хотя экипажи менялись, моряки знали, на каком корабле они служили. И держали марку. А теперь, уже шестой год, «Сторожевой» стоит в ремонте.