Муштра и мусике — звучит похоже, но не одно и то же…
Муштра и мусике — звучит похоже, но не одно и то же…
Но вернемся к вопросу воспитания в детских душах чувства прекрасного. Афины, Фивы, все островные полисы избежали спартанского сценария, и при взгляде на них открывается совсем иная картина. Описывать ее не входит в наши задачи; читателю достаточно держать в уме тот общеизвестный факт, что вне границ Лаконии греческое искусство процветало и проникало во все поры общественной жизни, становясь достоянием каждого свободного гражданина.
Греки, однако, хорошо понимали, что этот процесс нельзя пускать на самотек. Довольно рано они пришли к выводу, что для восприятия прекрасного человеку необходима подготовка, а эстетическое чувство гражданина следует правильным образом развивать. Это обеспечивалось мусическим воспитанием.
Слово «мусический» происходит от греческого ???????, что в буквальном переводе означает «искусство муз», а по смыслу близко к понятиям «духовная культура» и «общее образование». Тут уместно вспомнить, чем ведали живущие на священном Парнасе богини — покровительницы искусств и наук. «Основных» муз было девять — во всяком случае, именно девять муз упоминает в «Теогонии» Гесиод, — а специализация их уточнялась на протяжении всего существования древнегреческой цивилизации. Сами греки считали для гармонического развития человека одинаково важными все области, в которых действовали музы, поэтому и мы не будем ничего выделять и прибегнем к алфавитному порядку: Каллиопа, изображаемая часто с восковой табличкой и стилосом, покровительствовала эпической поэзии, Клио — истории, Мельпомена — трагедии, Полигимния — торжественным гимнам и риторике, Талия — комедии, Терпсихора — танцам, Урания — астрологии и соответственно астрономии, Эвтерпа — лирической поэзии и музыке, Эрато — любовной поэзии.
Таким образом, мусическое воспитание включало в себя изучение литературы, истории и музыки, драматического и ораторского искусства, а также этики, философии, математики, основ наук, политики, — словом, всего того, что определяет умственный и нравственный облик человека, формирует его эстетические идеалы. В сущности, это практическое, конкретизированное в деталях воплощение идеи пайдейи. При этом любой физический труд, как не соответствующий представлению о свободном человеке и более подходящий рабу, мусическое воспитание отвергало.
Построенное на этой основе здание античного образования простояло, совершенствуясь, более полутысячи лет. «Душу мы прежде всего совершенствуем, обучая юношей музыке, счету и грамоте, — говорит Лукиан, живший в период, когда эллинистическая государственность уже распалась и центр античного мира из Греции переместился в Рим, — мы учим их писать и повторять все отчетливо; затем они учат изречения мудрецов и рассказы о древних подвигах и полезные мысли, изложенные в стихотворных размерах, чтобы юноши лучше запоминали их. Слушая о наградах и достойных деяниях, юноши понемногу вырастают душою и чувствуют стремление подражать им, для того чтобы впоследствии и их воспевали и восхищались ими потомки, как мы восхищаемся предками благодаря творениям Гесиода и Гомера»{79}. Таким образом, задача образовательная соседствует с задачей нравственного развития. И одно не мыслится без другого.
Первейшими мусическими искусствами считались танец, музыка и поэзия, без которых немыслимо проведение религиозных празднеств и церемоний. Обучение им было принято у греков (а до них — у передавших им цивилизационную эстафету вавилонян и египтян) еще в те далекие эпохи, когда ни о какой системе образования люди даже не задумывались. С подъемом Греции в классический период, по мере проникновения в демос пайдейи, понятие мусического неуклонно расширялось и как раз ко времени появления регулярных школ оформилось в окончательном виде. Платон замечает в «Государстве»: «…Все, что относится к мусическому искусству, должно завершаться любовью к прекрасному»{80}, а в «Законах» настаивает: «…Тело следует обучать гимнастическому искусству, а душу — для развития ее добродетели — мусическому»{81}.
Именно так греки, жившие в Аттике, и поступали. Вдобавок к школе грамматиста их дети, уже научившиеся читать, писать и считать, обычно посещали и школу кифариста. Не так уж редко, впрочем, грамматист и кифарист совмещались в лице одного учителя, особенно если речь идет о школах, в которых учились дети небогатых родителей.
В любом случае грамматист и кифарист выполняли общую задачу и дополняли друг друга. Обучение, которое получали древнегреческие дети, имело синкретический характер, его очень трудно разложить на составные части. Скажем, с грамматистом (если предположить, что у него была отдельная школа) они заучивали наизусть отрывки из вездесущего в греческой жизни Гомера, Гесиода, Эсхила, Софокла и прочих авторов, чье творчество уже вошло в разряд общепринятых образцов. А с кифаристом, на уроках декламации, эти же отрывки читали «с выражением», нараспев и в сопровождении струнных щипковых музыкальных инструментов. Можно сказать, что это было продолжением литературного образования, но иным способом. Нравственному содержанию изучаемого в школе кифариста материала греки придавали особое значение, поскольку придерживались мнения, что мелодекламация позволяет стихам глубже внедряться в сознание и способствует возвышению души.
Правда, у кифариста можно было научиться и вещам, которыми вряд ли хорошо владел каждый грамматист. Это пение, игра на музыкальных инструментах, в первую очередь на лире, декламация. Кроме того, в школе кифариста — опять-таки если говорить о ее отдельном существовании — в обязательном порядке обучали обрядовым песням. Постигать премудрости греческого песнопения было непросто: это происходило с голоса, в унисон, без нотной записи, хотя кое-какие значки для фиксации мелодий существовали. Что любопытно, уроки кифариста поэтапно запечатлены на сохранившейся керамике. Изображения позволяют сделать вывод, что все было построено на повторении — вероятно, многократном — музыкальных фраз за учителем.
Кстати, слово «лирика», которое нами часто употребляется как синоним «поэзии», появлением своим обязано именно тому, что стихи греки, как правило, исполняли под музыкальный аккомпанемент вообще и под лиру в частности. Видов лир существовало несколько. Особенное распространение получили хелис и кифара, звук из которых извлекался с помощью плектра — костяного или сделанного в виде кольца с крючком-ноготком медиатора.
Хелис хороша была простотой устройства и легкостью в обращении — корпус ее представлял собой панцирь черепахи, обтянутый воловьей кожей, а струны были сделаны из овечьих кишок. По легенде честь изобретения этого инструмента принадлежит богу Гермесу, только кишки он использовал не овечьи, а коровьи. Кифара же, признававшаяся наиболее годной для возвышенного музицирования и считавшаяся инструментом Аполлона, единственная из лир имела тяжелый остов из дерева. Обращаться с ней было не так уж и легко: при игре музыкант-кифаред крепко прижимал инструмент к груди правой рукой и левой перебирал струны, число которых обычно равнялось семи, но могло и колебаться в пределах от четырех до восемнадцати, как у знаменитого кифареда Тимофея Милетского (ок. 450 — ок. 360 до н.э.).
Между прочим, занесенный судьбой в Спарту, он был изгнан оттуда за «многозвучие» и «многоструние», причем — что лишний раз соответствующим образом характеризует тамошние власти — «один из эфоров, взяв в руки меч, спросил его, с какой стороны лучше обрубить на его инструменте струны, добавленные сверх положенных семи»{82}. Реальность подобной угрозы познала на себе кифара знаменитого сочинителя дифирамбов Фринида, жившего в одно с Тимофеем время: «эфор Экпреп перерубил две из девяти струн инструмента… сказав при этом: “Не вреди музыке”»{83}. А до Фринида, еще в VII веке до н.э., примерно так же «спартанский худсовет» поступил с кифаредом Терпандром: «его кифару пробили гвоздями за то, что, стремясь добиться разнообразия звуков, он натянул на ней дополнительно еще одну струну»{84}. Каралось не только «неправильное» число струн — надо было еще и играть «по правилам». «Спартанцы наказали одного заезжего кифариста за то, что тот играл на кифаре пальцами»{85}.
Кифара слыла инструментом чисто мужским, а в древнегреческих школах, напомним, обучались только мальчики. Таким образом, обучение именно игре на кифаре было для них предпочтительным, оно служило своего рода свидетельством причастности к будущему званию мужчины и гражданина. Между прочим, кифареды ценились в Греции чрезвычайно высоко, и именно кифара стала тем инструментом, с которого вообще началось сольное музицирование.
Умение хорошо играть на кифаре (и любой другой лире) приобретало для мальчиков тем большее значение, что открывало им путь в новом качестве в мир ритуальных церемоний, которые имели статус государственных праздников. Тем, кто хорошо овладевал искусством игры, разрешалось выступать перед народом с мелодекламацией, репертуар которой уже был апробирован на уроках. И разумеется, музыкальные таланты имели значительный спрос во время мистерий — те, кого брала под особое покровительство муза Полигимния, допускались к исполнению, хором или соло, религиозных гимнов. Хоры юных исполнителей в обязательном порядке сопровождали выступления атлетов на крупных спортивных состязаниях. Например, на Олимпийских играх в 480 году до н.э. выступал хор мальчиков, которым руководил еще совсем молодой Софокл, будущий великий драматург, тогда пребывавший в качестве эфеба.
В то же время в ритуалах и праздниках мы находим объяснение тому, почему в школе кифариста не обучали игре на духовых инструментах — например, на сиринге, разновидности флейты, или уже упоминавшемся авлосе. Музыкальные инструменты исполняли важнейшую, но подчиненную роль, вспомогательную при мелодекламации, и те, что не годились для сопровождения исполняемых нараспев гекзаметров, отодвигались на второй план.
По принятой еще в «классической Греции» версии сиринга была забракована и потому, что, играя на ней, приходилось раздувать щеки, а это, по понятиям древних эллинов, уродовало лицо и, следовательно, более годилось рабам, нежели свободнорожденным гражданам. Аристотель, однако, дает свое толкование: «Рассказывают, что Афина, изобретя флейту, отбросила ее в сторону. Недурное объяснение придумано было этому, а именно будто богиня поступила так в гневе на то, что при игре на флейте лицо принимает безобразный вид. Настоящая же причина, конечно, заключается в том, что обучение игре на флейте не имеет никакого отношения к умственному развитию»{86}. Смысл последней фразы как раз в том, что коль скоро ни продекламировать Гомера, ни спеть обрядовую песню под флейту невозможно, то и толку от этого инструмента немного. «При ней, — пишет Аристотель о флейте в другом месте, — бывает исключена возможность пользоваться речью»{87}. По этой же причине отвергал флейту Пифагор. Существовало и такое мнение, что звуки флейты возбуждают в мальчиках недобрые страсти и посему вредны их развитию.
Кифара же греческому, прежде всего афинскому, представлению об «умственном развитии» отвечала в полной мере и, таким образом, учителю-кифаристу отводилась особая роль, в соответствии с которой даже подготовка детей к участию в религиозных таинствах была хотя и значительной, но не самой главной задачей. Главная же его — сакральная — миссия состояла в том, чтобы воспитать или хотя бы заложить в ребенке основу основ греческого миросозерцания — чувство гармонии. «…Кифаристы… заставляют души мальчиков свыкаться с гармонией и ритмом, чтобы они стали более чуткими, соразмерными, гармоничными, чтобы были пригодны для речей и для деятельности: ведь вся жизнь человеческая нуждается в ритме и гармонии»{88}, — пишет Платон.
