4. Испания

4. Испания

Та роль, которую на Востоке играли тюрки, на Западе принадлежала берберам. При жестоком и бездарном правлении новой берберской династии Алморавидов, которая воспользовалась слабостью мелких испанских государств, чтобы в 1091 г. овладеть Андалусией, прекрасный цветок литературы увял. Все же поэтический гений испанских мусульман упорно пробивался на поверхность. Именно в это время появилась вторая форма строфической поэзии — заджал («мелодия»), соответствующий мувашшаху по построению и содержанию, но основанный целиком на народном языке. По существу единственным его литературным представителем является Ибн Кузман (ум. в 1160 г.), своего рода мусульманский трубадур, живущий щедростью своих покровителей в странствиях от двора к двору. В восточных мусульманских странах заджал не привился, и мы находим его там лишь изредка; однако на Западе, рождаемый народом и обращенный к народу, передаваясь из уст в уста, он перешагнул расовые и религиозные барьеры и в Каталонии, в Провансе, а может быть, даже в Италии подготовил, или, скорее, даже вызвал к жизни «dolce stil nuovo» [27] романской поэзии.

Однако в середине двенадцатого столетия представители второй берберской династии, Алмохады, воодушевляемые замечательным богословом Ибн Тумартим (ум. в 1130 г.), свергли своих предшественников. Новые правители проявили гораздо больше терпимости к литературе, и во второй половине века в Испании появилась свежая литературная струя.

Выдающееся место в новом движении принадлежало философам, чье влияние распространилось далеко за пределы Испании и, вероятно, гораздо глубже затронуло европейскую мысль, чем мысль своих единоверцев-мусульман. Первого философа испанской школы Ибн Баджжа (Avenpace) следует отнести скорее к доберберскому периоду, хотя умер он в Марокко в 1138 г. Вслед за ним появился Ибн Туфайл (ум. в 1185 г.), автор знаменитого философского романа Хайй ибн Йакзан («Живой, сын бодрствующего»), в котором изоб-{96}ражено развитие сознания у заброшенного на уединенный остров ребенка до высшего философского уровня и видения божества. Мистическая направленность этого произведения несомненна, как и у многих мусульманских философов. С другой стороны, Ибн Рушд (1126—1198) всеми силами стремился к утверждению человеческого разума и возобновил изучение Аристотеля; имя его, в искаженной форме Аверроэс, стало знаменем первых противников средневековой католической философии в Европе. Комментарии к Аристотелю были его важнейшим произведением, но для мусульманского мира в целом значительнее был его труд под названием «Опровержение опровержения», содержащий ответ на полемическое сочинение ал-Газали против философов и резкую критику последнего, а также серия трактатов о взаимоотношении религии и философии. После вступительного довода о том, что, поскольку Коран предписывает людям постоянно изучать явления природы, а это требует участия разума, то отсюда логически следует необходимость развивать разум до возможно более высокой степени, он смело доказывает, что всякий конфликт между философской истиной и истиной откровения должен решаться путем аллегорической интерпретации последней и что дело философов (а отнюдь не массы необразованных) интерпретировать и разъяснять их смысл полуобразованным, т. е. богословам. Ренан, как хорошо известно, считал поэтому Ибн Рушда законченным рационалистом; однако в дальнейшем ученые склонны были смягчить это суждение. Последним представителем испанской школы и, пожалуй, последним мусульманским философом был Ибн Саб?ин из Мурсии (ум. в 1270 г.), особенно известный благодаря своей философской переписке (хотя подлинность ее и подвергалась сомнению) с императором Фридрихом II. Он был, может быть, больше мистиком, чем философом, и современники характеризовали его как «суфия по образцу философов».

Остается упомянуть еще одно сочинение, написанное в Испании при Алмохадах. Поэт и традиционалист Ибн Джубайр из Валенсии (1145—1217) во время своего первого паломничества между 1183 и 1185 гг. вел дневник, который он опубликовал вскоре после своего возвращения в Гранаду, предназначая его, в частности, {97} для руководства будущих паломников. Наряду с красочностью повествования подробные описания городов Египта, Хиджаза и Сирии завоевали книге определенную известность не только на Западе, где она часто цитировалась со ссылкой или без ссылки на источник позднейшими путешественниками, но также на Востоке, главным образом благодаря выдержкам оттуда, включенным учеником Ибн Джубайра аш-Шариши (т. е. человеком из г. Хереса) в его образцовый комментарий к Макамат ал-Харири. Хотя ценнее всего для нас подробное описание церемоний, совершаемых во время паломничества в Мекку, мы не станем цитировать этот раздел, а приведем описание шторма на море, как более типичное для стиля автора:

«В начале ночи на среду подул ветер, из-за которого море заволновалось, и его сопровождал дождь, гонимый ветром с такой силой, что он походил на град стрел. Беда была ужасна, и горе наше велико, так как со всех сторон на нас обрушивались волны, подобные горам. Всю ночь мы провели в таком положении, нас охватило отчаяние, и мы надеялись, что утром наша участь будет хоть немного облегчена, но день принес еще более страшную и ужасную бурю; волнение моря увеличилось, небо покрылось пепельно-серыми тучами, и ветер с дождем дул с такой силой, что никакой парус не мог устоять против него. Тогда были вынуждены прибегнуть к малым парусам, но ветер схватил один из них и разорвал в клочья и сломал мачту, к которой крепились паруса. Тогда отчаяние укрепилось во всех сердцах и мусульмане воздели руки в молитве Аллаху. Так мы пребывали целый день, а когда наступила ночь, шторм немного стих, и мы продолжали наш путь, все время несясь без парусов. Мы провели ту ночь, колеблясь между надеждой и отчаянием, но, когда забрезжил рассвет, Аллах ниспослал свою милость, облака рассеялись, воздух прояснился, засияло солнце, море начало утихать, люди возрадовались, вернулась общительность и отчаяние ушло — хвала Аллаху, который показал нам могущество своей власти!»