2. Египет и Сирия

2. Египет и Сирия

Хотя первый крестовый поход отделил Сирию от еретической династии Фатимидов в Египте и способствовал восстановлению ее связей с ортодоксальным Востоком, непрерывная борьба против франков мало содействовала развитию литературной деятельности. Среди немногих достойных внимания произведений, созданных там в течение двенадцатого века, наиболее интересна автобиография воина-вождя Усамы ибн Мункиза (1095—{89}1188), дающая живую картину бурной жизни той эпохи и, кроме того, являющаяся первой более или менее обширной автобиографией на арабском языке. Освобождение Египта от фатимидского владычества в 1171 г. и его воссоединение с Сирией при Саладине и его преемниках открыло в обеих странах новую эпоху процветания, выразившуюся в расцвете литературной деятельности, особенно в области поэзии и истории.

Оживление в поэзии сопровождалось введением на Востоке новых строфических размеров (мувашшах), незадолго до этого доведенных до совершенства в Испании. Утверждают, что прочное место в восточной поэзии за мувашшахом закрепил знаменитый испанский мистик Ибн ал-?Араби из Мурсии (1165—1240). Однако на самом деле Ибн ал-?Араби первоначально не был поэтом. Его главное мистическое и дидактическое сочинение «Мекканские откровения» и большинство других произведений написаны прозой, но слава Ибн ал-?Араби обеспечила широкое распространение его поэм (наиболее знаменит сборник поэм под названием «Толкователь страстных томлений [души]»). В своей поэзии он довел до крайности символизм суфиев, переводя мистические откровения на язык человеческой страсти. Не удивительно, что вследствие этого европейские ученые не раз были введены в заблуждение (несмотря на их знакомство с этим символизмом у таких персидских поэтов, как Хафиз), так как даже мусульманские критики высказывали серьезные сомнения относительно подлинности предлагаемого здесь мистического толкования.

Еще большим поэтическим дарованием обладал современник Ибн ал-?Араби — ?Умар ибн ал-Фарид (1182—1235), который повсеместно был провозглашен величайшим арабским поэтом-мистиком и единственным достойным соперником великих персидских мистиков. Подобно всем им, он выражает свои мистические переживания на языке человеческой любви, хотя неизменно «возлюбленным является бог, к которому поэт обращается и которого славит под многими именами, то как одну из героинь арабского миннезанга, то как газель или погонщика верблюдов или стрелка, мечущего смертельные взгляды из своих глаз; но чаще всего просто как Его или Ее. Оды сохраняют форму, условности, сюжеты и образы обычной любовной поэзии; их внутренний смысл поч-{90}ти никогда не бывает навязчив, хотя его присутствие всюду проявляется в странной экзальтации чувств» [24].

Искусство Ибн ал-Фарида примыкает к традиционной арабской поэзии не только по своему внешнему характеру; риторическая фразеология, причудливые образы, игра слов и tours de force все близко примыкает к стилю, созданному ал-Мутанабби. Из его дивана — тонкого томика, содержащего немногим более двадцати од, а также другие мелкие произведения,— наиболее известны часто переводимая «Винная песня» и длинная дидактическая поэма в 760 строк «Восхождение мистика», которая рассказывает о его собственном опыте и считается высшим достижением арабской мистической поэзии.

Приводимый ниже отрывок из одной его малой оды, описывающий видение божественной красоты, обнаруживает все очарование его языка:

Хотя он ушел, каждая частица моего тела видит его

Во всем очаровательном, изящном и прекрасном:

В том, как звучит лютня и заливается свирель.

Гармонично смешиваясь с мелодичными песнями:

В зеленых лощинах, где при вечерней прохладе

Или на утренней заре пасутся газели, щипля траву;

И где собираются облака и льют воду

На цветной ковер, сотканный из цветов;

И где на рассвете зефир с мягко волочащимися полами

Доносит до меня свой сладчайший бальзам;

И когда, целуя уста бутылки,

Я посасываю вино в приятной тени.

Даже у второстепенных светских поэтов наблюдается временный отказ от полного подчинения содержания форме, что на протяжении двух столетий выхолащивало жизнь из арабской поэзии. Баха ад-Дин Зухайр «из Египта» (ум. в 1258 г.) — самый известный придворный поэт этой эпохи. Его диван отличается простотой языка, отсутствием лести и подлинной глубиной чувства, которые вместе с изящной игрой фантазии придают его стихотворениям некоторое сходство с поэзией Запада и побудили английского переводчика [25] сравнить его с Герриком. {91}

О слепой девушке

Они называли мою любовь бедной слепой девушкой.

Я люблю ее больше за то, — я сказал;

Я люблю ее, потому что она не может видеть

Эти седые волосы, которые безобразят меня.

Мы не удивляемся, что раны наносятся

Вынутым из ножен и обнаженным лезвием;

Удивительно то, как мечи станут убивать,

Когда они находятся в ножнах.

Она — прекрасный сад, где я

Могу не бояться ничьих подглядывающих глаз.

Где, хотя в красоте цветет роза,

Нарциссы смыкают свои веки.

О карьере Саладина, естественно, появилось несколько биографий, из которых две наиболее ранние написаны людьми, служившими при нем. ?Имад ад-Дин из Исфахана (1125—1201) был крупнейшим историком своего времени. Юношей он поступил на службу к сельджукским правителям Ирака, а достигнув средних лет, перебрался в Дамаск. Позднее он служил у Саладина в качестве главного секретаря по делам Сирии и сопровождал его во всех походах. Помимо биографии Саладина, он написал историю своих первых хозяев, Сельджуков, и подробную всеобщую историю своего времени (большая часть которой утрачена); все они написаны невыносимо витиеватым стилем, свойственным официальной переписке того времени. Менее изощренно, хотя и в хвалебном духе, выдержана биография Саладина, принадлежащая перу его главного секретаря Баха ад-Дина из Мосула.

«В течение последних пяти лет карьеры Саладина,— говорит Лэн-Пуль в своей превосходной биографии, — Баха ад-Дин был авторитетнейшим знатоком и очевидцем происходившего, близким другом и советником султана. Его биография, несомненно, отличается правдивостью, благодаря чему личные пристрастия автора и восточную склонность к преувеличениям легко можно сбросить со счета. Поскольку Баха ад-Дин является единственным прямым свидетелем переговоров между Ричардом I и Саладином, его простодушная правдивость представляется для нас особенно важным качеством».

Более поздняя биография, составленная Абу Шамой из Дамаска (ум. в 1268 г.), представляет собой третье жизнеописание Саладина, принадлежащее его современ-{92}нику, однако настроенному к нему враждебно. Ибн ал-Асир (1160—1233), араб по рождению, принадлежит к числу величайших арабских историков. Его первая книга — «История атабеков Мосула», законченная в 1211 г., рассказывает о главных мусульманских противниках Саладина, и, следовательно, достижения Саладина принижаются в пользу прежних покровителей историка. Более беспристрастен он в своем объемистом сочинении Камил («Совершенный по истории»). Этот обширный труд в двадцати томах содержит всеобщую историю ислама вплоть до эпохи автора, написанную на основе работ предшествующих историков; часть его, посвященная раннему периоду, по существу представляет собой сокращенное изложение большого труда ат-Табари (слишком сложного для поздних ученых) с добавлениями из других источников. Его ценность состоит не только в отрывках из ныне утраченных произведений, но и в несколько более критическом отборе материала, чем у большинства мусульманских историков. Любопытно, что Ибн ал-Асир до девятнадцатого века не был известен и все ранние востоковеды, не исключая и Гиббона, были вынуждены пользоваться в своих работах лишь подражаниями и сокращенными вариантами его труда, сделанными коптом ал-Макином (1205—1273) и султаном г. Хама Абу-л-Фида (1273—1331), обладавшим литературными талантами.

Отметим еще два сочинения, представляющие более общий интерес. «Описание Египта» ?Абд ал-Латифа (1162—1231), филолога и врача с энциклопедическими знаниями, является одним из самых оригинальных научных трактатов на арабском языке. Кроме полного описания флоры, фауны и древних памятников Египта (включая рассказ очевидца о попытке снести пирамиды), оно содержит описание ужасающей вспышки каннибализма в Каире во время повального голода 1200—1201 гг., и, между прочим, проливает некоторый свет на медицинские исследования того времени.

Гораздо более известен как в Европе, так и на Востоке биографический словарь («Даты смерти выдающихся людей») Ибн Халликана (1211—1282), сирийца по рождению, притязавшего, однако, на принадлежность к знаменитому бактрийскому роду Бармекидов. Еще юношей он учился в Алеппо вскоре после смерти Йаку-{93}та, и, возможно, именно биографический словарь Йакута натолкнул его на мысль о создании подобного же, но более обширного сочинения. Вместо того чтобы ограничиться определенной категорией писателей, он охватил в своем труде выдающихся лиц всех областей жизни, за исключением лишь первого и второго поколения мусульман и халифов, о которых уже было написано много биографий (например, Ибн ал-Асир составил биографическое сочинение о 7500 «сподвижниках» пророка под любопытным названием «Львы чащи»). Стремясь к наибольшей точности, он даже не включил лиц, о смерти которых не мог найти достоверных сведений. Стиль его свободен от потуг достичь риторического эффекта, так сильно портящих позднюю литературу; кроме того, наряду с многочисленными выдержками из ныне утраченных произведений книга оживлена разнообразными анекдотами и сведениями, сообщаемыми как бы между прочим, что делает ее не только интересной, но и весьма ценной как источник знаний о средневековой мусульманской жизни [26]. О том, насколько высоко ценилась эта книга, свидетельствует тот факт, что она была переведена на персидский язык еще при жизни автора, а также снабжена дополнениями и продолжениями более поздних писателей.