(г) Египет и Северо-Западная Африка.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

(г) Египет и Северо-Западная Африка.

В течение первых трех веков существования ислама Египет принимал участие в культурных движениях, имевших своим центром Багдад и в некоторых случаях передаваемых и развиваемых местными школами. Например, в течение девятого века там возникла самостоятельная школа историков, как мусульманских, так и христианских, чьи произведения в некоторых случаях дошли до нас. Однако распространение арабского языка вдоль североафриканского побережья протекало столь медленно, что даже в девятом и десятом веках в одном только Кайруване в Тунисе образовался литературный кружок. С приходом к власти еретической Фатимидской династии, которая утвердилась в Тунисе в 909 г., а спустя шестьдесят лет в Египте и Сирии, сношения между этими двумя странами и Востоком стали гораздо затруднительнее. Вероятно, именно благодаря этому Египет оставался относительно независимым от влияний, которые воздействовали на арабскую литературу в Азии, но то немногое, что сохранилось из египетской литературы этого периода, представляет общий интерес. Фатимиды, во всяком случае, были щедрыми покровителями знания. Одним из первых их деяний в Египте была постройка университета-мечети ал-Азхар и обеспечение его средствами; после возвращения к ортодоксии и победы над азиатскими соперниками, университет этот стал, и остался поныне, главным университетом ислама. По всей видимости, Фатимиды поощряли изучение науки и философии, так что кажущуюся скудость египетской литературы в период их правления следует приписать полному изъятию ортодоксами всего, связанного с фатимидской ересью. В самом деле, географ ал-Макдиси в 985 г. недвусмысленно писал следующее: «Багдад в {74} прошлом был знаменитым городом, но теперь он приходит в упадок и слава его померкла. Я не нашел там ничего интересного или достойного восхищения. Ныне Каир является тем, чем некогда был Багдад, и я не знаю более знаменитого города в исламе».

(д) Испания (750—1091). Развитие арабской литературы в Испании замедлялось многими факторами. Расположенная на окраине мусульманского мира, Испания, кроме того, не имела централизованного правительства, подобного тому, которое создали Аббасиды на Востоке. Борьба между арабами и берберами и распри среди самих арабов создавали обстановку, мало благоприятствовавшую литературной работе. Еще важнее то обстоятельство, что внешние влияния, которые так способствовали развитию арабской литературы в Сирии и Ираке, не имели себе подобных в варварском готском королевстве, опрокинутом мусульманами. На Востоке арабские завоеватели стали учениками завоеванных народов; в Испании же готские христиане, напротив, заимствовали арабскую культуру. Омейядские правители стремились с помощью просвещенного и щедрого покровительства привлечь восточных ученых к своему двору и сумели превратить свою новую столицу — Кордову в центр, из которого мусульманская культура распространялась даже за пределы Испании. Время их наибольшего могущества — правление прославленного Абд ар-Рахмана III (912—961) — совпало с периодом, когда гений испанских мусульман, до тех пор скрыто созревавший, впервые проявился, породив на протяжении последующих столетий ряд литераторов, произведения которых входят в число самых блестящих памятников мусульманской цивилизации.

Первым испанским автором, чьи произведения дошли до нас, является Ибн ?Абдраббих (860—940), вольноотпущенник Омейядов. Его единственное сочинение, не считая некоторых стихов, — ал-?Икд ал-фарид («Единственное ожерелье»), знаменитая литературная сокровищница, выдержанная в духе «Источников известий» Ибн Кутайбы и в значительной степени заимствованная оттуда. Оно содержит, как указывает автор в предисловии, «причудливые создания моей собственной поэзии, дабы читатель мог узнать, что наша западная страна, несмотря на всю ее отдаленность и изоли-{75}рованность, имеет свою долю и в поэзии и в прозе». ?Икд, отчасти благодаря своей более тщательной разработке и простому построению, полностью вытеснил сочинение Ибн Кутайбы даже на Востоке и остается по сей день одной из самых популярных развлекательных книг. В то время как Ибн ?Абдараббих был прежде всего эстетом, его последователь ал-Кали (ум. в 965 г.) был филологом и считается основателем испанской филологической школы. Он родился в Армении и учился в Багдаде; в 942 г. обосновался в Кордове, где провел весь остаток жизни и произносил свои «Диктовки», которые и доныне повсеместно читаются на Востоке. Они состоят из грамматических и лексикографических рассуждений на различные темы, как-то: отдельные места Корана, древние арабские сказания, исторические повествования и т. п., с цитатами из преданий и поэтическими отрывками.

О самых ранних испано-арабских поэтах мы не знаем почти ничего, но не может быть никакого сомнения в существовании там традиционной поэзии. «Новый стиль» также был перенесен в Испанию,— таким образом поддерживалось единство культуры мусульманского мира. Однако к началу одиннадцатого века появляется новая особенность: мы видели, что на Востоке поэты, пользовавшиеся литературным языком, не обращали никакого внимания на тенденции народной поэзии; все, что не соответствовало установившимся литературным нормам, тут же отбрасывалось. Хотя эта догма никогда не была полностью преодолена даже в Испании, новые строфические формы, истоки которых можно проследить до самых ранних времен, все же прокладывали себе дорогу в литературу. Первым завоевал себе прочное место мувашшах («опоясанный») — стихотворение из четырех, пяти или шестистрочных строф, допускающее разнообразные варианты в построении и рифмах, с типичной схемой аа, ббаа, ввваа и т. д. Причины, которые привели к развитию строф в Испании, а не на Востоке, неясны. Высказывалось предположение относительно влияния народных испанских и провансальских песен, построенных по образцу латинских церковных гимнов; кое-что, может быть, объясняется особым развитием арабской музыки на Западе.

Пристрастие арабов к тщательности формы и едино-{76}образию нигде не проявляется так сильно, как в тех условностях, которыми вскоре стало сопровождаться употребление мувашшаха. Все стихотворение сочинялось на литературном языке, но считалось особо изящным, если последняя строка бывала написана колоритным и совершенно неправильным языком. Хотя обычные размеры употреблялись весьма часто, это не одобрялось, и строки разбивались на неравные отрезки, которые имели внутреннюю рифму, проходившую через всю строфу. Не удивительно, что при необходимости преодолевать такие технические трудности, поздний тип мувашшаха был лишен непосредственности и в особенности после перенесения на Восток быстро выродился в механическое упражнение, столь же стереотипное и искусственное, как и касида. Автор мувашшаха, по-видимому, был ограничен еще одной условностью в выборе своей темы. В мувашшахе редко идет речь о чем-либо, кроме любви, разве что только о религии. Форма обращения к любовнику нередко сохраняется даже в панегирике. Конечно, часто встречаются реминисценции и даже прямые заимствования из ранних поэтов, в особенности из ?Умара ибн Абу Раби?и, и позднейшие поэты свободно грабили му-вашшахи своих предшественников.

Однако старые формы никогда не теряли своего господства и, вероятно, лишь немногие посвятили себя исключительно строфической поэзии. Высокопарная фраза и натянутый вычурный образ процветали здесь столь же пышно, как и на Востоке; трудно найти что-либо подобное следующей строке из испанского панегирика:

Как же не будут чахнуть его нижние одеяния, когда он —

полная луна [по красоте] и они из хлопка?

Даже видавший виды Ибн Халликан находит нужным пояснить, что, как говорят, хлопок, выставленный на лунный свет, портится.

Золотой век андалусской поэзии на несколько лет выходит за те пределы, которые мы установили для Востока. Распад Омейядской династии (ок. 1020 г.) и разделение мусульманской Испании на ряд мелких княжеств, казалось, только стимулировали развитие литературы и поэзии той эпохи, поскольку возник десяток дворов вместо одного. Из множества поэтов одиннадцатого века наиболее известны двое: Ибн Зайдун {77} из Кордовы (1003—1070), который обычно считается величайшим испанским поэтом, как в своих ранних любовных песнях, так и в зрелых поэтических посланиях, и ал-Му?тамид (1040—1095), последний арабский правитель Севильи. Оба они отчасти обязаны славой обстоятельствам своей жизни: первый — своей авантюристической карьере и романтической привязанности к омейядской принцессе Балладе, последний — контрасту между великолепием его двора, когда он правил как primus inter pares[20] среди королей Испании, и своей жалкой смертью пленника в Марокко. Оба они (подобно многим другим своим соотечественникам) были людьми, которые умеют «самые тривиальные и преходящие события жизни тотчас облечь в поэтическую форму», и остается лишь пожалеть о том, что нет английского перевода ни одного из их произведений — самых очаровательных во всей арабской поэзии. Ибн Зайдун не менее знаменит и как прозаик отчасти благодаря своей переписке, но в особенности благодаря «Посланию к Ибн ?Абдусу» — законченному образцу литературного мастерства и острой сатиры. Ниже мы приводим строки одного из его поздних строфических стихотворений:

Да оросят обильные дожди облаков окрестности дворца,

Пусть нежно поют голуби на ветвях

В блестящей Кордове, обители благородных,

Городе, где юность сломала мои [детские] амулеты,

Где я родился от благородных предков,

Сколь благословенны дни целомудрия минувшие!

Скольким забавам мы предавались в этих переулках,

С чернокудрыми, пышноволосыми, с белой шеей,

Когда они ходили, волоча подолы с разукрашенными

краями.

Но не следует их осуждать за бесстыдство.

Скажи тому времени, радости которого миновали

И стерлись следы по прошествии ночей, —

Сколь нежен был ветерок его вечеров!

И ярко светили его звезды над головой ночного

путешественника:

«Привет тебе от страстно влюбленного, любящего!»

Центральное место в прозе одиннадцатого века занимает Ибн Хазм из Кордовы (993—1064), внук принявшего ислам испанца. В молодости он писал преиму-{78}щественно стихи, но, принадлежа к самой непримиримой школе мусульманской теологии, часто отвлекался от этого занятия, подвергая ожесточенным нападкам своих богословских противников; острота его языка, вошедшего в поговорку, которая сравнивает ее с мечом тирана ал-Хаджжаджа, привела к тому, что он в конце концов был вынужден отойти от политической деятельности и по сути дела был отлучен от церкви. Из огромного количества его сочинений по богословию и истории до нас дошло очень немногое, если не считать ценного и оригинального труда по сопоставлению религий («Книга религиозных и философских сект»). Хотя может показаться странным, что произведения такого рода мы впервые встречаем именно в арабской литературе, причины этого найти нетрудно. Благодаря веротерпимости арабских завоевателей в их среде сохранились большие общины, исповедовавшие самые различные религии — иудеев, христиан, зороастрийцев и даже полуязычников. Различие между этими религиозными системами и их собственной верой издавна привлекало внимание мусульманских ученых и порождало вначале большую полемическую литературу (образцом которой может служить «Книга религии и власти», написанная около 855 г. ?Али ибн Раббаном ат-Табари, перешедшим в ислам христианином), а в дальнейшем — пробуждало научный интерес к ним. Кроме того, чисто практические вопросы, связанные с особым налогообложением и правовым положением немусульман, требовали от чиновников некоторого знакомства с их верой и обрядами. Возникновение различных канонических школ внутри самой мусульманской общины привело к появлению трудов, в которых сопоставлялись различные учения, обычно с полемическими целями. Примером может служить «Различие между сектами» Абу Мансура ал-Багдади (ум. в 1037 г.), где рассматриваются лишь те секты, которые причисляли себя к исламу. Однако именно Ибн Хазму предстояло написать первый систематический и критический труд о религиях, включая различные секты и школы. Его книга начинается с богословско-философской классификации религий в соответствии с их представлениями о начале мира и призвании пророков; христианство, например, подпадает под категорию религий, утверждающих, что мир был создан во {79} времени и более чем одним творцом, и отвергающих некоторых пророков (т. е. Мухаммада и арабских пророков). В каждом разделе подробно разбираются доводы, выдвинутые в поддержку этих верований, и вслед за этим они отвергаются один за другим. Большой раздел книги посвящен язвительному разбору противоречий и, с точки зрения мусульманина, нелепостей, содержащихся в Ветхом и Новом Заветах, с цитированием глав и стихов оттуда. Затем рассматриваются различные мусульманские секты и философские школы, а в заключение излагаются собственные философские и богословские воззрения Ибн Хазма. Ясно, что содержание и стиль книги в целом противоречивы, но она проложила дорогу для более беспристрастных сочинений на ту же тему. Вполне естественно, что испанские историки сосредоточили свое внимание почти исключительно на истории арабов в Испании. Сочинения, написанные и принятые за образец на Востоке, легко проникали на Запад, и их пробелы в отношении испанской истории следовало восполнить. Первая истинно испано-арабская история дошла до нас в ранней испанской редакции под названием «Chronica del Moro Rasis», большинство же других ранних исторических сочинений либо утрачены совсем, либо сохранились лишь в виде фрагментов. Наряду с этим, важная серия биографических сочинений, охватывающих период от конца десятого века по тринадцатый включительно, к счастью, сохранилась и позволяет нам воссоздать довольно полную картину деятельной жизни тех литературных кругов, которые в свое время представляли самую высокую культуру в Европе. {80}