IV. ЭПОХА ЭКСПАНСИИ (622—750 гг.)

IV. ЭПОХА ЭКСПАНСИИ (622—750 гг.)

Те влияния, которые проникали через поэтов в среду кочевников, активно, хотя и в иной форме, сказывались также в городах. Горожане, сохраняя примитивную родо-племенную организацию, обладали более широким кругозором благодаря торговым сношениям с севером и югом. Торговые центры Хиджаза и Наджда были естественными очагами культуры, проникавшей на полуостров, а христианская и иудейская пропаганда закрепляла результаты их соприкосновения с цивилизованным миром. Поэзия Умаййи из Та’ифа (если его стихи действительно подлинные) выражает разочарование, которое испытывали мыслящие люди по поводу пустых суеверий своих предков.

В то время как поселения в Наджде оказывали лишь косвенное влияние на арабскую литературу, в Мекке разрослось движение за реформы, которое в конце концов нашло свое выражение в учении Мухаммада ибн ?Абдаллаха, рядового члена правящего рода курайш. Его биография так обросла позднейшими преданиями, что почти ничего не известно о нем до начала его миссии. Ребенком он жил среди кочевников, а юношей побывал в Сирии вместе с торговыми караванами. В среднем возрасте он, по-видимому, много лет предавался глубоким размышлениям в одиночестве. Наконец он почувствовал себя призванным провозгласить согражданам свою глубокую веру в мощь и величие единого бога и в неминуемую кару, когда все, кто восстает против его законов, будут низвергнуты в адский огонь. После десяти лет упорной борьбы ему удалось собрать лишь небольшую группу последователей, но тут предложение уладить племенные распри в городе Йасрибе открыло перед ним но-{27}вое поле деятельности. В 622 г., с которого начинается эра новой общины людей, уже тогда называвшихся мусульманами, он с группой своих последователей переселился в Йасриб, который с этого времени стал называться ал-Мадина — город пророка. В течение восьми лет он вел вооруженную борьбу против Мекки и бедуинских племен Северо-западной Аравии, постепенно расширяя свою власть, пока, наконец, в 630 г. не капитулировала сама Мекка. С этих пор он стал безраздельно править Западной Аравией, и в последние два года его жизни депутации со всех концов полуострова стекались в Медину, чтобы засвидетельствовать свою покорность или заручиться его поддержкой в междоусобных распрях, раздиравших их племена.

Только после смерти Мухаммада последователи записали его проповеди, главным образом по памяти, и собрали их в единую книгу, известную под названием Коран (ал-Кур’ан, буквально — «Чтение»). Достоверность этого сборника никогда не подвергалась сколько-нибудь серьезному сомнению, поскольку случайность выбора, помимо самого существа проповедей, считалась доказательством его подлинности. Не было предпринято никаких попыток расположить фрагменты в хронологическом или смысловом порядке; ранние и поздние проповеди, моральные рассуждения и законодательные положения располагаются рядом, нередко даже в одной главе (суре), без всякой системы. Как мусульманские, так и европейские ученые занимались установлением хронологического порядка отрывков, и теперь имеется возможность разместить их в приблизительной последовательности.

Для мусульман Коран есть подлинное слово божие, открытое его пророку Мухаммаду через посредство архангела Гавриила. Для них не может быть и речи о раннем или позднем стиле, фразеологии или доктрине, но для европейского ученого, рассматривающего Коран как произведение Мухаммада-человека, наиболее интересно в нем постепенное развитие обаятельной личности и этапы перерастания его учения в новую религию.

Ранние главы Корана создают у читателя впечатление, что Мухаммад борется с идеями, которые он не в силах выразить. Он не был опытным оратором, не мог найти слов, чтобы рассказать о новой миссии, к которой {28} он чувствовал себя призванным. Дар слова пришел вместе с опытом, но и в поздних главах Корана встречаются неуклюжие выражения, навязанные с самого начала недостатком средств для передачи философских понятий. Нелегко было Мухаммеду выработать и подходящий стиль. Литературным языком до того времени пользовались только в поэзии и лирических монологах в рифмованной прозе. Поскольку это была высшая форма выражения, известная арабам, Мухаммаду оставалось лишь принять стиль рифмованной прозы, и, соответственно, ранние главы Корана представляют собой краткие полулирические проповеди, нередко огромной силы и красоты. Вместе со стилем Мухаммад перенял также многие соответствующие литературные приемы, как, например, тщательно разработанные формулы клятвы, предваряющие многие суры, (например, «Клянусь звездным небом! Клянусь обещанным днем! Клянусь свидетелем и свидетельством!»). Люди, естественно, ставили его в один ряд с поэтами и предсказателями, которых в народном представлении вдохновляли гении (джинны). Стремясь опровергнуть это мнение и вместе с тем все лучше овладевая языком, он постепенно перешел к менее лирическому стилю. Этому способствовало изменение содержания откровений, которые, начавшись с пророческих предостережений, угроз и смутных теологических доктрин, превратились в беседы о пророках прошлого (основанные главным образом на иудейских источниках) и наконец — в мединский период — в злободневные речи и законодательные предписания. Таким образом, позднейшие суры изложены обыкновенной прозой, если не считать вольных конечных рифм.

Как литературный памятник Коран не знает себе равных. Немного найдется явлений столь же замечательных, как развитие прозаического стиля на основе поэтического языка в пределах одной книги. Мусульмане всех эпох единодушно провозглашают неподражаемым не только его содержание, но и стиль. Но именно из-за своеобразных литературных достоинств Коран, как и древнюю поэзию, невозможно сколько-нибудь успешно перевести на другие языки, и мусульманская ортодоксия мудро осуждает подобные попытки. Язык теряет свою выразительность, грамматические формы лишаются своей суггестивности, риторические фразы рас-{29}плываются, и от Корана не остается почти ничего, кроме грубых, на первый взгляд, концепций, небрежно и без всякого искусства и живости связанных между собой.

Влияние Корана на развитие арабской литературы неизмеримо. Несмотря на то что в течение по меньшей мере нескольких десятилетий, кроме него, не существовало ни одного прозаического произведения на арабском языке и что он почти не оказал непосредственного влияния на поэтов, большинство видов арабской литературы обязано своим возникновением изучению Корана. Более того, хотя норма литературного арабского языка фактически была установлена не Кораном, а языческими поэтами, именно благодаря тому, что Коран служил «Библией, молитвенником, хрестоматией и первым сводом законов для мусульман всех сект», арабский язык приобрел мировое значение и стал общим литературным средством общения для всех мусульманских народов. В течение большей части периода, рассматриваемого в этой главе, продолжалось тщательное изучение священного текста и собирание материалов для его истолкования, не накладывая заметного отпечатка на арабскую литературу, но подготовляя внезапный ее расцвет, знаменующий начало следующего периода.

Прежде чем проследить этот процесс, необходимо кратко охарактеризовать исторические условия, вызвавшие его к жизни. При преемниках Мухаммада арабы, впервые объединенные общим девизом и централизованной властью, направлявшей их действия, вторглись из Аравии в Сирию и Ирак, где разгромили армии императора Ираклия с помощью его недовольных подданных и подорванные силы сасанидского Ирана. Затем несколькими стремительными бросками они покорили Египет, восточный Иран, северо-африканское побережье и за какое-то столетие стали хозяевами империи, простиравшейся от Пиренеев до Памира. Рассмотрение устройства новой империи не входит в нашу задачу, но сложившееся в результате ее возникновения соотношение сил оказало огромное влияние на развитие мусульманской религии и литературы. Теократическая власть, существовавшая в Медине, оказалась непригодной для управления столь обширной территорией, и гражданская столица империи была перенесена в Дамаск при Омей-{30}ядской династии — семействе, родом из Мекки, состоявшем в близком родстве с Мухаммадом, но отстаивавшем политические идеи, шедшие вразрез с позицией теократической партии. Однако Медина оставалась центром религиозной учености, и именно там были заложены основы «мусульманских наук» (т. е. тех наук, которые связаны с изучением Корана). С другой стороны, Мекка, обогатившаяся за счет завоеваний и растущего паломничества, быстро усвоила привычку к роскоши и наслаждениям, что было позором для верующих. Самые разительные перемены претерпела центральная Аравия. Ее наиболее деятельные элементы присоединились к мусульманским армиям и уже не вернулись в Аравию. Большая их часть поселилась в Месопотамии, а оттуда распространилась далее на восток; мелкие группы рассеялись от Египта до самой Испании. Сохранив в массе свои кочевые обычаи, они в большинстве своем в конечном счете перешли к оседлой жизни в городах и сельских местностях. Поэтому не приходится удивляться, что подлинные преемники древних поэтов почти все происходят из Месопотамии и очень редко из Аравии.

Однако наиболее существенным результатом арабских завоеваний было постепенное растворение завоеванных народов в мусульманской общине. Каждый из них принес с собой опыт и особенности своей цивилизации, и таким образом арабская литература и мысль поднялись до такого уровня развития, какого сами арабы никогда не смогли бы достичь. Но их влияние начало ощущаться лишь к концу рассматриваемого нами периода. За редкими исключениями, все исследования, проводившиеся в течение первого столетия мусульманской эры, принадлежали арабам, хотя наплыв в мусульманскую общину стольких народов, не говорящих по-арабски, отчасти послужил первым толчком для развития «мусульманских наук».

К тому времени, когда составлялась священная книга, арабский язык передавался весьма несовершенным письмом, которое было недоступно тем, кто не знал языка досконально. Возникла необходимость оградить текст от искажения, во-первых, путем введения более приемлемого письма, во-вторых, путем установления правил арабской грамматики. Поскольку эта необходимость настоятельней всего ощущалась в бывших персидских {31} провинциях, то и первые попытки решить проблему были предприняты в гарнизонных городах Ирака. Толкование Корана требовало внимательного изучения его грамматического строя и словаря. Чтобы уловить точные оттенки значения слов, обращались к доисламским поэтам, что привело к собиранию и увековечению их произведений. Так возникли две смежные науки — филология и лексикография, которые, следовательно, были основаны фактически не на самом Коране, а на древней поэзии. Сфера приложения отдельных мест Корана устанавливалась по воспоминаниям о поступках и изречениях пророка, так или иначе связанных с данным вопросом или текстом. Правила поведения в повседневной жизни и делах также выводились из биографии пророка, и таким образом возникла одна из самых характерных отраслей мусульманской литературы — наука о предании. Изучение Корана и предания послужило фундаментом, на котором возникли теология и юриспруденция— две стороны священного закона. Хотя центром этих изысканий оставалась Медина, имеются многочисленные свидетельства того, что они велись также в кругах, менее изолированных от чужеземных влияний, — как в Сирии, так и Ираке.

Две отрасли мусульманских наук слились в дальнейшем воедино и заложили основу науки, которая скоро перешагнула их границы,— науки истории. С одной стороны, филологические исследования повлекли за собой некоторые изыскания в области истории доисламской Аравии, равно как и генеалогии племен. Спрос вызвал предложение; повествования, претендовавшие на изложение «истоков» и ранней истории арабов, были состряпаны из легенд и туманных преданий, вероятно, полных заимствований из иудейско-христианских источников и чистого вымысла. Некоторые из этих повествований, сочиненные йеменскими арабами, пользовались огромной популярностью в светских кругах, особенно при дворе. С другой стороны, предания неизбежно содержали много исторического материала, связанного главным образом с военными экспедициями пророка (магази). Несмотря на сопротивление богословов, многие ученые начали отдельно изучать эти исторические предания, и еще до конца рассматриваемого периода {32} появились первые сочинения на эту тему. По своему характеру эти сочинения были более достоверны, чем старые легенды, и именно из них развилась впоследствии историческая наука.

В литературе почти не осталось следов всех этих исследований — главным образом потому, что в ту эпоху все обучение велось устно и религиозные предрассудки не позволяли фиксировать письменно что бы то ни было, помимо Корана. Запрет был всего строже в сфере религиозных изысканий, которым, конечно, уделялось больше всего внимания. Тем не менее появились небольшие частные собрания преданий и стихотворений, и по крайней мере одно собрание преданий сохранилось до нашего времени. Письменные исторические и псевдоисторические сочинения, естественно, выходили из употребления после того, как их содержание включалось в более поздние работы. Возможно также, что дальнейшим препятствием для роста литературы в этот ранний период послужило то, что проза как литературный жанр еще переживала период детства. Коран по стилистическим и религиозным соображениям не мог быть взят за образец, а история других литератур свидетельствует, что развитие естественного прозаического стиля есть результат длительной литературной практики.

Обращаясь к поэзии этого периода, мы видим совершенно иную картину. Возникновение ислама неблагоприятно отразилось на древней поэзии. Сам Мухаммад,— хотя у него был свой придворный поэт Хассан ибн Сабит, чьи посредственные стихи благодаря этому обстоятельству сохранились, тогда как более ценные произведения утеряны,— естественно, занял враждебную позицию по отношению к поэзии, как главной моральной опоре языческих идеалов, разрушить которые ислам был призван. Ранняя мусульманская община и богословы после смерти Мухаммада занимали такую же позицию. Вот чем объясняется тот поразительный факт, что возникновение и распространение ислама не вдохновили ни одного поэта этой столь одаренной поэтически нации и что описание мусульманского движения в величественной манере древней поэзии имеется лишь в одной оде Ка?ба, сына Зухайра, о котором мы упоминали выше как об одном из главных поэтов-дидактиков. Даже великие поэты, жившие тогда в Аравии, были вынуждены мол-{33}чать; Лабид, воплотивший в своем творчестве все лучшие черты древней арабской жизни и представленный в му?аллаках, прожил более тридцати лет после хиджры, но перестал сочинять с тех пор, как принял ислам.

Однако вскоре поэзия, столь прочно вошедшая в арабскую культуру, неизбежно должна была возродиться. Но возродилась она уже не в Аравии, а в Месопотамии; она сохранила традиционную форму и древние условности, более того, — идеалы новой веры лишь слабо затронули ее дух. Проклинаемые богословами, поэты встретили радушный прием при дворах Омейядов и их арабских эмиров, где они декламировали, подобно своим предкам при дворах Хиры и Гассана, свои касиды, прославляя покровителей, превознося свое племя и понося противников. Три корифея поэзии ничуть не уступали доисламским поэтам в стиле и технике — ал-Ахтал, Джарир и ал-Фараздак. Все трое были современниками; первый принадлежал к христианскому племени и поэтому охотнее поддерживал Омейядов против теократической партии; второй и третий достигли славы главным образом благодаря энергии и языковому мастерству, которые они проявили в поэтической распре, разделившей одно время арабов восточных провинций на два враждебных лагеря. Но касида уже становилась обветшалой формой; строгие условности, стеснительные даже в пустыне, превратились при новых обстоятельствах в настоящие оковы. Несчастье, как мы уже указывали, заключалось в том, что старая форма касиды не терпела ни малейших изменений; либо нужно было сохранить ее полностью, либо создать совершенно новую форму. К концу правления Омейядов она уже перестала быть живым средством выражения поэтической мысли и вырождалась в архаическое упражнение, в мозаику экспрессии и образов, заимствованных у древних бардов. Таково, например, творчество Зу-р-Руммы, прозванного «последним из поэтов». Касида продолжала существовать, собственно говоря, она существует и поныне, но лишь как скучное упражнение для филологов.

Первые шаги к освобождению были сделаны в утонченной атмосфере Мекки. Возможно, что вдохновение первоначально черпалось у персидских и, может быть, греческих певцов, которые собрались там, чтобы служить богатой аристократии. Как бы то ни было, любов-{34}ная лирика развилась в самостоятельное стихотворение именно из насиба — любовного зачина касиды. Наиболее ярким представителем любовной лирики и самым выдающимся поэтом эпохи Омейядов был курайшит ?Умар ибн Абу Раби?а (ум. ок. 712 г.) — «Дон Жуан Мекки, Овидий Аравии и Востока». Его стихотворения, дышащие нежностью, столь же далекие от примитивной страсти Имру’ ал-Кайса, как и от тепличной чувственности последующей эпохи, написаны скромным, простым языком. Аскеты были оскорблены, и поэт поплатился за свою опрометчивость неоднократным изгнанием, но современников, как и потомков, пленяли юношеская веселость, свежесть и галантность стихов ?Умара.

О муки тяжко раненного сердца! О глаза, что поразили

меня безумием!

Мягко двигалась она в спокойной красоте, как движется

ветвь от легкого дуновения ветерка на заре.

Она ослепила мои глаза, что глядели на нее, пока все

передо мной не затуманилось и не смешалось.

Никогда я ее не искал и никогда она меня не искала;

предопределены были и любовь, и час, и свидание.

Точно так же другие элементы касиды развились в пиршественные, охотничьи песни и т. п. Из многих поэтов, прославившихся в этом искусстве, лишь двое заслуживают упоминания: Маджнун — «одержимый», чья любовь к Лейле стала одной из излюбленных тем поздних романтических поэтов, и омейядский халиф Валид II, прославившийся главным образом своими винными песнями в манере древней Хиры. Распутная жизнь последнего, безвременно оборвавшаяся в 744 г. в результате мятежа, послужила причиной падения его династии и открыла путь новой эпохе как в мусульманской истории, так и в арабской литературе. {35}