Кто будет защищать нас, когда не будет полиции?

Кто будет защищать нас, когда не будет полиции?

В нашем обществе полиция получает огромную выгоду из назойливой рекламы, будь то предвзятое и паникёрское освещение в СМИ разного рода преступлений или поток фильмов и телевизионных шоу, в которых копы выступают в роли героев и защитников. Однако опыт общения с полицией многих людей разительно отличается от тяжеловесной пропаганды.

Кого защищает полиция в иерархически построенном обществе? Кому стоит больше опасаться преступников, а кому — полицейских? В некоторых сообществах полиция подобна оккупантам; полицейские и преступные сообщества формируют своего рода тиски, из-за которых люди не способны выйти из тяжелых ситуаций или спасти свои сообщества от насилия, бедности и дробления.

Исторически полиция развилась не из нужды общества в защите людей от совершающихся преступлений. В США современная полиция возникла в то время, когда уровень преступности уже упал. Скорее, институт полиции возник как орудие правящего класса для осуществления большего контроля над населением и для усиления государственной монополии на регулирование социальных конфликтов. Это не было ответом на преступность или попыткой разрешить данную проблему; наоборот, возникновение полиции вызвало формирование новых видов преступлений. Одновременно с расширением и модернизацией полицейской системы происходит криминализация таких поведенческих моделей, присущих, как правило, низшим классам, как, например, бродяжничество, азартные игры и нахождение в состоянии алкогольного опьянения в публичных местах.[91] Люди, находящиеся у власти, определяют «преступные деяния» так, как им удобно, а затем представляют полученные дефиниции как нечто нейтральное и вечное. К примеру, гораздо больше людей может погибнуть из-за загрязнения окружающей среды и вследствие «несчастных случаев» на работе, чем из-за употребления наркотиков, однако же наркоторговцы заклеймлены опасными для общества, а владельцы заводов и фабрик — нет. И даже если владелец завода нарушит закон, и из-за этого погибнут люди, он не отправится в тюрьму.[92]

Сегодня более двух третей заключенных в США осуждены за ненасильственные преступления. Неудивительно, что большинство заключенных — бедняки и «цветные», учитывая криминализацию использования наркотиков и иммиграции, непропорционально жестокие наказания за преступления, связанные с теми наркотиками, которые используют бедняки, а также увеличенные шансы «цветных» быть обвиненными или осужденными более сурово по сравнению с белыми за одни и те же преступления[93]. Также значительное присутствие полиции в гетто и бедных районах связано с тем, что уровень преступности в данных местах остается высоким, но при этом сажают всё больше и больше людей. Полиция и тюрьмы — это контролирующие институты, которые охраняют социальное неравенство, распространяют страх и недовольство, исключают и отчуждают целые сообщества и используют насилие против самых незащищенных частей общества.

Те люди, которые могут самостоятельно организовать свою жизнь в рамках своих сообществ, лучше приспособлены для самозащиты. Некоторые сообщества, которые получили автономию от государства, организовывают патрули из добровольцев, чтобы помочь нуждающимся и препятствовать агрессивным действиям. В отличие от полиции данные группы обычно не обладают иерархической структурой, основанной на насилии или бюрократизме, а также чаще всего создаются из добровольцев, проживающих в данной местности. Они защищают людей, а не собственность или привилегии, и в отсутствии законов они лучше отвечают нуждам людей, чем неповоротливый нормативный акт. Другие общества организовываются против социального зла без каких бы то ни было особых институциональных форм. Вместо этого для сохранения окружающей среды они используют различные способы идейного воздействия, распространяемые в обществе посредством культуры.

Анархисты имеют абсолютно отличный взгляд на проблемы преступления и наказания по сравнению с авторитарными обществами. Преступление — это нарушение писаного закона, а законы навязываются нам элитой. В конце концов, это оказывается вопросом не того, что «преступник» своим действием нанёс кому-то вред, а того, что он не подчинился указаниям элиты. Ответом на преступление является построение отношений иерархии морализма и силы между преступником и вершителями правосудия. Преступнику отказывается в ресурсах, которые ему могут быть полезны для того, чтобы вновь интегрироваться в общество и перестать причинять другим людям боль.

В сильном обществе людям не нужны писаные законы; у них есть силы определить, что кто-то мешает им реализовать свои потребности, и позвать на помощь своих товарищей для разрешения конфликта. Таким образом, проблема не в преступлении, а в ущербе, наносимом обществу, например, нападением или вождение в пьяном виде, что действительно может принести вред людям. Такое видение проблемы избавляет нас от категории преступлений, в которых нет жертв, и раскрывает абсурдную сущность защиты прав на собственность привилегированных людей в то время, как другие пытаются выжить. Такие присущие капиталистическому обществу акты насилия, как задержание голодного за то, что он украл что-то у богатого, будут невозможны в рамках парадигмы, основанной на действительных человеческих потребностях.

В феврале 1919 г. во время всеобщей забастовки в Сиэтле рабочие захватили весь город. Сиэтл был закрыт для торговли, но рабочие не позволили ему погрязнуть в хаосе. Напротив, они поддерживали в рабочем состоянии все жизненно необходимые службы города, но только под управлением самих трудящихся, без хозяев. Всё равно каждый день именно рабочие поддерживали жизнь в городе, а во время забастовки они лишь показали еще раз, что знают, как делать свою работу и без вмешательства управляющих. Они координировали свои действия на уровне города посредством Генерального забастовочного комитета, состоящего из членов местных профсоюзов; структура его была похожа на то и, возможно, построена по образу того, как была организована Парижская коммуна. Местные профсоюзы и особые группы рабочих сохраняли свою автономию без того, чтобы Комитет или любой другой орган вмешивался в их деятельность. Работники могли свободно проявлять свою инициативу на местном уровне. Водители вагонов, развозящих молоко, установили систему распространения молока по районам, которую их боссы никогда бы не одобрили из-за ее неприбыльности.

Бастующие рабочие собирали мусор, организовывали общественное питание, раздавали бесплатную еду и поддерживали пожарную систему. Они также охраняли общество от асоциальных поступков: грабежей, избиений, убийств, изнасилований, — против той волны преступлений, которая должна была накрыть общество по прогнозам всех авторитариев. Городская охрана, состоящая из невооруженных ветеранов войны, гуляла по городу, наблюдая за обстановкой и помогая людям, которые в чем-то нуждались. Хотя надо отметить, что у стражей порядка в арсенале были лишь слова: они могли предупредить нарушителя или убедить его, но не применять силу. Благодаря чувству солидарности, возникшему во время забастовки, общество сплотилось и народные стражи порядка были способны поддерживать мирную обстановку, что не удавалось государству.

Эта обстановка солидарности, бесплатной пищи и раскрепощения обычного человека играла роль в уничтожении преступности на корню. Бывшие маргиналы теперь получили возможность участвовать в жизни общества, принятии решений, что было недоступно для них при капиталистическом режиме. Отсутствие полиции, наличие которой усиливает классовые противоречия и создает атмосферу враждебности, в действительности, возможно, уменьшило уровень преступности нищих классов. Даже власти отметили, насколько организованным был город: генерал-майор Джон Ф. Моррисон, находившийся в Сиэтле, заявил, что никогда еще не видел такого «тихого и мирного города». В конце концов, забастовка была прекращена вторжением в город тысяч военных вкупе с давлением, оказываемым на рабочих главами профсоюзов.[94]

В городе Оахака в 2006 г. в течение 5 месяцев автономии на пике революции Народная ассамблея жителей Оахаки (далее APPO — Asamblea Popular del Pueblo de Oaxaca, исп.), состоящая из бастующих учителей и других активистов, для координации своих действий и организации жизни в Оахаке создала волонтёрские отряды для поддержания мира в такое жестокое время, когда общество раздирали разногласия. Со своей стороны полиция и парамилитарес (ультраправые вооруженные формирования, многие из которых тесно связаны с правительством — прим. пер.) убили более 10 человек — это было единственное кровопролитие в отсутствии государственной власти.

Народное движение Оахаки было способно поддерживать относительный мир, несмотря на всё то насилие, которое применяло государство. Это удалось благодаря модификации индейской традиции в новых условиях: мир охранялся так называемыми топилес, сменяемыми стражами, которые поддерживали порядок в индейских сообществах. Профсоюз учителей использовал топилес в качестве добровольных охранников еще во время их расположения в лагере до создания APPO, которая в свою очередь быстро распространила эту практику в работе комитета безопасности для защиты от полиции и парамилитарес. Большое место в работе топилес занимали захват правительственных зданий и защита баррикад и уже занятых зданий. Это значило, что им часто приходилось сталкиваться с вооруженными полицией и парамилитарес тогда, когда на их стороне из оружия были только камни и огонь.

«Одни из самых страшных нападений имели место перед захваченными зданиями. Мы охраняли здание Министерства экономики, когда поняли, что где-то в здании находилась группа людей, которые готовились атаковать нас. Мы постучали в дверь, но никто не отозвался. Пять минут спустя группа вооруженных людей вышла из-за здания и начала стрелять в нас. Мы пытались найти убежище, но знали, что если отступим, то жизни по меньшей мере 40 человек на баррикадах окажутся в смертельной опасности. Потому мы решили не сдавать позиции и защищаться камнями. Они продолжали огонь до тех пор, пока у них не кончились пули. Тогда они уехали, т. к. поняли, что мы не собираемся уходить. Несколько наших людей были ранены: один парень в ногу, еще один — в спину. Позже пришло наше подкрепление, но наемные убийцы к тому времени уже ушли.

У нас не было никакого оружия. У Министерства экономики мы защищались камнями. Так как время шло, а мы подвергались обстрелам всё чаще и чаще, то мы начали придумывать различные приспособления для самообороны: петарды, самодельные ракетометы из бутылок, коктейли Молотова; у каждого из нас было хоть что-то. И даже если бы у нас ничего этого не было, мы бы стали защищать наших людей на баррикадах своими телами или голыми руками».[95]

После таких нападений топилес помогали доставлять раненых в пункты первой помощи.

Добровольные стражи порядка также отзывались на сообщения об обычных преступлениях. Если кого-то грабили или на кого-то нападали, соседи поднимали шум и местные топилес приходили на помощь; если нападавший был под действием наркотических веществ, то его привязывали на ночь на центральной площади, а на следующий день заставляли собирать мусор или выполнять иной вид общеполезной работы. У разных людей разные взгляды на долгосрочную перспективу развития данного института, и так как восстание в Оахаке было очень разнообразно с точки зрения политических сил, не все идеи были революционными. Так, некоторые люди хотели отправлять воров и нападавших в суды, хотя широко известно, что государство отпускало всех нарушителей и, наоборот, поощряло их к совершению еще большего количества преступлений.

История Экзархии, района в центре Афин, на протяжении многих лет показывает, что полиция нас не защищает, а, наоборот, угрожает нам. Уже давно Экзархия является оплотом анархического движения и контркультуры. Этот район защитил себя от джентрификации и контроля со стороны полиции несколькими средствами. Дорогие машины регулярно сжигаются, если их припарковывают там. После разрушения собственности или общественного давления владельцы магазинов и ресторанов больше не пытаются срывать политические постеры со стен, прогонять бродяг или создавать коммерческую атмосферу на улице. Они сдались и согласились с тем, что улицы принадлежат народу. Тайные полицейские, которые заходили на территорию района, были не раз жестоко избиты. Во время подготовки к Олимпийским играм власти города пытались обновить парк Экзархии, чтобы превратить его из места для прогулок в туристическую достопримечательность. Новый план предусматривал, к примеру, большой фонтан и никаких скамеек. Жители района организовали митинг, пришли туда с собственным планом обновления и сообщили строительной компании, что они будут работать по плану жителей, а не по плану города. Постоянное разрушение строительной техники, в конце концов, показало строительной компании, кто там хозяин. Обновленный парк сегодня радует глаз большим количеством зелени, отсутствием туристического фонтана и новыми скамеечками.

В Экзархии очень часто нападют на полицию, поэтому около района всегда находится штурмовой отряд. За последние годы полиция и так, и эдак пыталась занять Экзархию, расположив вооруженных полицейских, готовых в любой момент атаковать, по периметру района. Никоим образом не удавалось полиции в нормальном режиме осуществлять свои функции. Полицейские никогда не патрулируют район пешком и лишь изредка заезжают сюда на машине. Когда они заходят сюда, то готовятся к столкновениям с целью защититься. Люди рисуют граффити и клеят постеры средь бела дня. Это зона, где не действует закон, и люди нарушают его с удивительной частотой и открытостью. Как бы то ни было, это неопасный район. Преступления носят политический характер и не направлены против личности, как, например, курение травки. Здесь безопасно ходить одному ночью по улице, если, конечно, ты не коп, люди на улицах расслабленны и дружественно настроены, и личной собственности ничто не угрожает, если это не дорогие тачки и тому подобные вещи. Полицию здесь не любят, не ждут, да она тут и не нужна.

И именно в такой ситуации полиция показывает свое истинное лицо. Она не является общественной необходимостью и создана не как реакция на преступления, а как институт для поддержания контроля над обществом. В последние годы полиция пыталась наводнить район, и в частности анархическое движение, наркотиками, например, героином. Они прямо подстрекали наркоманов тусоваться в парке Экзархии. Анархистам и другим жителям района пришлось защищаться от этого вида полицейского насилия и остановить распространение наркотиков. Будучи неспособными сломить мятежный дух Экзархии, полицейские перешли к более агрессивной тактике — военной оккупации района. 6 декабря 2008 года этот подход привёл к неизбежному: двое копов застрелили 15-летнего анархиста Алексиса Григорополуса в самом центре Экзархии. Спустя несколько часов начались контратаки: по всей Греции полицейских избивали битами, камнями, поджигали коктейлями Молотова и в нескольких случаях в них стреляли из огнестрельного оружия. Освобожденные зоны Афин и других греческих городов расширяются, и полиция боится выселять новые сквоты, потому что люди доказали, что они сильнее. В настоящее время СМИ наводят страх на людей, увеличивая количество сообщений о преступлениях против общества и связывая это с существованием автономных пространств. Преступление — это орудие государства, используемое для запугивания людей, изолирования их друг от друга и создания иллюзии необходимости государства. Но государство есть не что иное, как «крыша». Государство — это мафия, которая получила контроль над всем обществом, а закон — опись всего того, что они у нас украли[96].

Ротума (Rotuman) — традиционно безгосударственная народность, которая проживает на острове Ротума в южной части Тихого океана, к северу от островов Фиджи. Согласно антропологу Алану Ховарду, члены этого осёдлого общества воспитываются так, чтобы им не пришлось использовать насилие. Культурные нормы распространяют идеи уважительного и спокойного отношения к детям. Физическое наказание используется крайне редко, и оно практически никогда не направлено на то, чтобы действительно причинить вред непослушному ребенку. Вместо этого взрослые ротума пристыжают детей, в результате чего они вырастают людьми с высоким уровнем восприимчивости к нуждам общества. Взрослые особенно сильно стыдят детей, которые ведут себя как забияки, а в своих собственных конфликтах они всячески пытаются не злить своих оппонентов. По мнению Ховарда, как человека с более авторитарного Запада, детям даётся «удивительная степень самостоятельности», и принцип самостоятельности личности распространен во всём обществе: «Индивиды практикуют свою автономность не только в рамках своих домов или сообществ, но и деревни также автономны относительно друг друга, а районы представляют собой исключительно автономные политические образования». [97] Вероятно, сами ротума по-другому оценивают ситуацию, но в любом случае мы не можем найти никаких отчетов самих ротумов. Возможно, они могли бы большее внимание уделить горизонтальным связям домашних хозяйств и деревень, но для наблюдателей, выросших в европейской или американской культуре и обученных тому, что общество едино лишь благодаря власти, самым значительным фактом являлась автономность различных домашних хозяйств и деревень.

Хотя ротумы сейчас живут с навязанным им правительством, они избегают контакта с ним и попадания в зависимость от него. Неслучайно количество убийств среди ротума весьма невелико и составляет 2,02 человека на 100 000 человек в год, это в три раза ниже, чем в США. Ховард описывает взгляд ротума на преступление как очень похожий на анархический: не как нарушение кодифицированного закона, а как причинение вреда или нарушение общественных связей. Таким образом, посредничество играет важную роль в мирном разрешении конфликтов. Вожди и их заместители выступают в роли посредников, хотя выдающиеся старцы также могут принимать на себя данные функции. Вожди не судьи, и если они не будут беспристрастными, то потеряют доверие своих последователей, так как семьи свободны в выборе групп. Самым важным механизмом разрешения конфликтов является публичное извинение. Публичное извинение играет весомую роль; в зависимости от тяжести оскорбления, оно также может быть дополнено ритуальными примирительными подарками. Правильно извиниться — почётно, тогда как отказ от извинения является постыдным. Члены группы сохраняют свою репутацию и статус в группе только благодаря тому, что они подотчётны другим членам группы, чувствительны к их мнению и участвуют в разрешении конфликтов. Если кто-то сделал что-то так, как мы бы могли ожидать от него в обществе, построенном на формуле «преступление-наказание», он бы изолировал себя и, таким образом, ограничил бы своё вредное воздействие на общество.

В течение двух месяцев 1973 г. заключенные, отбывающие сроки в тюрьме с максимальным уровнем безопасности штата Массачусетс, показали, что так называемые преступники менее ответственны за насилие в нашем обществе, чем их охранники. После того, как восстание в тюрьме в Аттике в 1971 г. сконцентрировало внимание страны на провале пенитенциарной системы в деле исправления и реабилитации людей, осужденных за преступления, губернатор Массачусетса назначил реформистски настроенного комиссара в Управление исправительных учреждений. Тем временем заключенные в тюрьме Уолпол создали союз заключенных. Целями союза были защита заключенных от охранников, блокирование попыток тюремной администрации ввести программы по модификации поведения, а также организация образовательных, оздоровительных программ для заключенных. Они требовали большего количества посещений, возможности работать на платной или добровольной основе за пределами тюрьмы, а также возможности зарабатывать деньги для того, чтобы помогать своим семьям. И последнее, они надеялись покончить с рецидивами — то есть случаями, когда уже отсидевшие люди снова совершали преступление и возвращались в тюрьму, — а также совсем отказаться от тюремной системы.

Чёрные заключенные создали культурную и образовательную групп Black Power (Черная сила), чтобы объединить чёрных и противостоять расизму белого большинства, и это оказалось полезным в деле образования союза, вопреки репрессиям со стороны тюремщиков. Прежде всего они должны были покончить с расовой войной между заключенными, которая провоцировалась тюремщиками. Лидеры всех групп заключили перемирие, которое гарантировалось обещанием убить любого заключенного, нарушившего его. Союз заключенных поддерживался извне гражданскими и религиозными активистами, умеющими работать со СМИ, хотя связям между этими двумя группами иногда мешали ментальность последних и ортодоксальная приверженность ненасилию. Помогло и то, что глава Управления исправительных учреждений одобрил идею союза заключенных, а не препятствовал ему, как поступили бы на его месте другие чиновники.

В начале существования союза заключенных тюрьмы Уолпол старший полицейский инспектор попытался разделить их, приняв решение об изоляции заключенных именно тогда, когда черные заключенные готовились к празднованию Кванзаа[98]. Белые заключенные без проблем провели празднование Рождества, а черные весь день готовили еду, желая увидеть поскорее своих родных и близких. В удивительном проявлении солидарности все заключенные начали бастовать, отказываясь работать или покидать свои камеры. В течение трех месяцев они подвергались избиениям, одиночному заключению, голоду, отказу в предоставлении медицинской помощи, становились зависимыми от транквилизаторов, которые бесплатно раздавались тюремщиками, а также их содержали в отвратительных условиях, когда их экскременты и мусор скапливались около их камер и никуда не вывозились. Но заключенные отказались сдаться или разделиться. В конце концов, государству пришлось сдаться: у них кончались номерные знаки, которые изготавливали заключенные тюрьмы Уолпол, а также пресса плохо отзывалась о тюрьме в связи с конфликтом.

Заключенные добились исполнения их первого требования: отставки старшего полицейского инспектора. Затем они вскоре добились дополнительных прав: увеличение количества посетителей, возможность уходить в отпуск, свои собственные программы, пересмотр дел и освобождение заключенных, находящихся в изоляции, а также присутствие гражданских наблюдателей в тюрьме. В обмен они вычистили тюрьму и добились того, чего никогда не получалось у охранников, — мира.

В знак протеста против потери контроля охранники ушли с работы. Они думали, что этот акт покажет, насколько необходимы они были, но к их стыду это произвело совершенно противоположный эффект. В течение двух месяцев заключенные сами управляли тюрьмой. Большую часть этого времени охранников не было в блоках камер заключенных, однако государственная полиция контролировала периметр тюрьмы во избежание побегов. Гражданские наблюдатели находились в тюрьме круглыми сутками, но они были обучены не вмешиваться; их задачей было документировать обстановку, общаться с заключенными и не допускать проявления насилия со стороны охраны, которая иногда появлялась внутри. Один наблюдатель рассказал:

«Атмосфера была очень спокойной — совсем не то, чего я ожидал. Я обнаружил, что моё собственное мышление было чрезвычайно обусловлено обществом и влиянием СМИ. Эти люди не животные, они не опасные маньяки. Я открыл для себя, что мои страхи были беспочвенными».

Другой наблюдатель настаивал:

«Необходимо, чтобы никто из охранников Блока №9 (карцер) не вернулся. Стоит заплатить им, чтобы они ушли на пенсию. Охранники — вот проблема безопасности».[99]

Уолпол была одной из самых опасных тюрем в стране, но пока заключенные сами управляли ей, уровень рецидивов значительно снизился и количество убийств и изнасилований стало равным нулю. Заключенные развеяли два основных мифа преступной системы правосудия: люди, совершившие преступление, должны быть изолированы, и они должны быть насильственно реабилитируемы, а не сами контролировать процесс своего исправления.

Охранники жаждали прекратить этот постыдный для них эксперимент отмены тюрьмы. Союз тюремщиков был достаточно могущественным, чтобы спровоцировать политический кризис и чтобы глава Управления исправительными учреждениями не мог их уволить, даже тех, кто был замечен в использовании пыток или расистских высказываний при общении со СМИ. Чтобы сохранить работу, глава Управления был вынужден вернуть тюремщиков в тюрьму, и в итоге он «продал» заключенных. Ключевые фигуры силовых ведомств, включая полицию, тюремщиков, прокуроров, политиков и работников СМИ выступили против тюремной реформы и сделали невозможным достижение этого в рамках демократических средств. Гражданские наблюдатели без колебания согласились с тем, что тюремщики вернули хаос и насилие в тюрьму и что они сознательно разрушили мирные достижения самоорганизации заключенных. В конце концов, для разрушения союза заключенных, тюремщики организовали бунт и вызвали полицию, которая застрелила несколько заключенных и пытала главных организаторов. Самый знаменитый лидер черных заключенных смог спасти свою жизнь лишь благодаря вооруженной самообороне.

Многие гражданские наблюдатели и сам глава Управления исправительными учреждениями, который вскоре был вынужден покинуть свой пост, пришли к выводу о необходимости отмены тюрьмы. Заключенные, которые захватили Уолпол, продолжили бороться за свою свободу и достоинство, но союз тюремщиков в итоге стал более сильным, чем ранее, СМИ перестали говорить о тюремной реформе. На момент написания книги в тюрьме Уолпол, которая теперь называется MCI Cedar Junction, до сих пор людей помещают в психушки, пытают и убивают тех, кто достоин находиться в своих сообществах, работая над созданием более безопасного общества.