Что станет с городами?

Что станет с городами?

Многие считают, что анархистское общество может существовать в теории, но в современном мире слишком многое препятствует столь тотальному освобождению. В качестве главного препятствия часто называют большие города. Промышленные капиталистические города — это запутанный бюрократический клубок. Кажется, что только власть заставляет их ещё жить и работать. Но, на самом деле, содержание большого города вовсе не так сложно, как нас убеждают. Многие крупнейшие города мира по большей части состоят из самоорганизованных трущоб, которые простираются на многие километры. Качество жизни там оставляет желать лучшего, но они демонстрируют, что города вовсе не разрушаются в условиях отсутствия экспертов.

У анархистов есть опыт содержания больших городов. Похоже, что решение таково: работники социальных служб берут на себя организацию соответствующей инфраструктуры, а жители создают общие советы на уровне кварталов. Таким образом, почти все решения принимаются на местном уровне, где каждый может поучаствовать. Возможно, анархистская революция будет сопровождаться дезурбанизацией: города просто уменьшатся до более разумных размеров. Вполне вероятно, что многие вернутся «в деревню», ведь промышленное сельское хозяйство исчезнет или серьёзно уменьшится. Оно будет заменено устойчивой пермакультурой,[69] которая может поддерживать более высокую плотность населения в сельских районах.

Тогда после дезурбанизации придётся спешно конструировать новые социальные отношения, но для анархистов это будет уже не первый опыт строительства города с нуля. В мае 2003 г., когда восемь ведущих мировых правительств готовились к саммиту G8 во французском городе Эвиан, антикапиталистическое движение построило несколько соединённых посёлков, которые служили базой протестов и примером коллективной антикапиталистической жизни. Их назвали VAAAG (Village Alternatif, Anticapitalist et AntiGuerres, Альтернативная антикапиталистическая и антивоенная деревня). Во время мобилизации тысячи людей жили в этих посёлках, организовывали питание, жильё, детские комнаты, форумы для обсуждения проблем, средства массового информирования и юридической поддержки. Решения там принимались совместно. Практически всеми этот проект был признан успешным. Кроме того, в VAAAG присутствовала двойная форма организации, о которой говорилось выше. Конкретные «районы» (не более 200 человек в каждом) объединялись вокруг общественной кухни. Сервисы, важные для всего посёлка (межрайонные коллективные пространства, такие как центры оказания юридической и медицинской помощи), организовывали те, кто предоставлял эти услуги. Этот опыт повторили в 2005 г. в Шотландии (мобилизация против G8) и в 2007 г. в северной Германии, где почти шесть тысяч человек вместе жили в лагере Редделих (Reddelich).

Эти протестные поселения имели преценденты в немецком антиядерном движении предыдущего поколения. Когда в 1977 г. государство захотело построить большой комплекс для хранения ядерных отходов в Горлебене, местные фермеры начали протестовать. В мае 1980 г. пять тысяч человек основали поселение на месте предполагаемого строительства. Они построили небольшой город из деревьев, срубленных под площадку для комплекса, и назвали свой новый дом «Свободная республика Вендланд» (Free Republic of Wendland). Они печатали собственные паспорта, транслировали подпольные радиопередачи и издавали газеты. В Вендланде шли общие дискуссии о том, как управлять лагерем и как противостоять полицейской агрессии. Люди делились друг с другом едой, а деньги в повседневной жизни вообще не участвовали. Через месяц 8 тысяч полицейских атаковало протестующих. Те избрали путь ненасильственного сопротивления. Их избили и вышвырнули вон. Дальнейшие акции антиядерного движения были уже менее пацифистскими.[70]

Ежегодный фестиваль английских хиппи и путешественников, которые собирались в Стоунхендже, чтобы отметить летнее солнцестояние, стал масштабной контркультурной автономной зоной и экспериментом в «коллективной анархии». Вначале, в 1972 г., Свободный Фестиваль Стоунхенджа был просто собранием, которое продолжалось весь июнь — до солнцестояния. Постепенно из музыкального фестиваля он вырос в неиерархическое пространство творения музыки, исскуства и новых отношений, а также духовного и психоделического поиска. Он стал важным ритуальным и социальным событием в растущей культуре английских путешественников. В 1984 г. там собралось уже 30 тысяч участников, которые на месяц создали там самоорганизованный посёлок. Как сказал один из участников: «Это была анархия. И она работала».[71] Режим Тэтчер увидел в фестивале угрозу. В 1985 г. четырнадцатый Свободный фестиваль Стоунхенджа запретили. Полиция жестоко напала на несколько сот человек, которые приехали обустраивать посёлок. Позднее это нападение назвали «Битвой при Бинфилде».

Эти примеры кратковременных лагерей вовсе не так маргинальны, как может показаться на первый взгляд. Сотни миллионов людей по всему миру живут в неформальных городах. Их называют трущобы, шэнти-тауны, фавелы... Они самостоятельно организуются, создаются и поддерживаются. И эти трущобы ставят очень сложные социальные вопросы. Миллионы крестьян ежегодно вынуждены покидать свои земли и переселяться в города. Периферийные шэнти-тауны — это единственные районы, где они могут себе позволить проживать. Кроме того, многие переезжают в города по собственному желанию, покидая бедные культурой деревни и создавая себе новую жизнь. Многие трущобы страдают от болезней, вызванных плохим доступом к воде, медицинским услугам и питанию. Однако многие из этих проблем — это, скорее, проблемы капитализма, а не структур шэнти-таунов. Ведь их жители часто довольно успешны в добывании средств к существованию, несмотря на искусственно ограниченные ресурсы.

Приватизированные электроэнергия и водоснабжение обычно очень дороги. Даже если они находятся в общественной собственности, власти часто отказываются предоставлять к ним доступ для неформальных поселений. Обитатели трущоб в ответ на это строят свои колодцы и крадут электричество. В капиталистическом обществе здравоохранение высоко профессионализировано и распределяется в обмен на деньги, а не по потребностям. Поэтому в трущобах редко попадаются врачи, полностью прошедшие обучение. Но народная медицина и разного рода целители обычно работают на основе взаимной помощи. Доступ к пище тоже искусственно ограничен: небольшие огороды для локального потребления заменяются масштабным выращиванием сельскохозяйственных культур на продажу. В результате население Глобального Юга лишается разнообразных доступных источников пищи. Эта проблема усугубляется в голодающих областях, поскольку американская гуманитарная помощь (обычно приходящая вместе с военными и экономическими стратегиями) состоит из продуктов импорта, а не из субсидий местным производителям. Но ту еду, которая есть в посёлках, обычно делят, а не торгуют ею. Один антрополог вычислил, что в неформальном посёлке в Гане (Африка) жители отдавали другим почти треть всех своих ресурсов. И это очень рационально. Полиция редко контролирует трущобы, и для поддержания неравномерного распределения ресурсов требуется вооружённая сила. Иными словами, тех, кто пытается скопить ресурсы, просто ограбят. В условиях нищеты, опасностей и отсутствия гарантий собственности люди могут жить лучше, если они отдают другим большую часть всех своих ресурсов. Щедрость повышает их социальный статус: они приобретают друзей и в результате получают сеть доверия, которую невозможно у них отобрать.

Кроме взаимопомощи, во многих шэнти-таунах царят анархистские модели децентрализации, вольных ассоциаций, простого и практического производства (вместо профессионализации) и прямой демократии. Важно отметить и то, что в эпоху нарастающего экологического кризиса обитатели трущоб выживают со значительно меньшей долей ресурсов, чем те, что потребляют жители обычных городов и пригородов. Некоторые из них даже характеризуются «отрицательным экологическим отпечатком». Это означает, что они перерабатывают больше мусора, чем порождают.[72] А в мире без капитализма неформальные поселения были бы ещё более здоровыми местами. Даже в наши дни они уже опровергают капиталистические мифы о том, что города удерживает от распада только воля экспертов и централизация, что люди при современной численности населения могут выжить, лишь отдав свои жизни под контроль властей.

Один из вдохновляющих примеров неформального города — Эль-Альто в Боливии. Он расположен на Альтиплано, плато, возвышающемся над столицей страны городом Ла-Пас. Несколько десятилетий назад Эль-Альто был небольшим городком, но глобальные перемены в экономике вызвали закрытие шахт и ферм, поэтому сюда пришло огромное количество людей. Столкнувшись с невозможностью жить в Ла-Пасе, они стали строиться на плато и превратили городок в большой урбанистический центр, где живёт более 850 тысяч человек. Семьдесят процентов тех, кто работает здесь, зарабатывает семейным бизнесом в неформальной экономике. Землепользование никак не регулируется, а государство почти не предоставляет инфраструктурных ресурсов: в большинстве районов отсутствуют асфальтированные дороги, государство не вывозит мусор, не проводит канализацию. 75% населения не имеет доступа к здравоохранению, а 40% неграмотны.[73] В этих условиях обитатели полуподпольного города вывели самоорганизацию на новый уровень и создали районные советы, или «хунты». Первые хунты в Эль-Альто появились ещё в пятидесятых годах. В 1979 г. они стали координироваться через новую организацию — Федерацию национальных советов, FEJUVE. Сейчас в Эль-Альто более 600 хунт. Они позволяют жителям собрать ресурсы для создания и поддержки необходимой инфраструктуры: школ, парков и других базовых вещей. Кроме того, хунты осуществляют посредничество в спорах. Они же налагают санкции в случае конфликтов и нанесения вреда сообществу. Сама Федерация, FEJUVE, объединяет ресурсы хунт и координирует протесты и блокады. Она представляет обитателей трущоб как социальную силу. Только в первые пять лет нового тысячелетия FEJUVE сыграла ведущую роль в создании общественного университета Эль-Альто, блокировании новых муниципальных налогов и национализации водоснабжения. Кроме того, FEJUVE приняла активное участие в народной кампании, которая заставила правительство национализировать месторождения природного газа.

Хунта состоит обычно из 200 человек и собирается каждый месяц. Решения принимаются через общее обсуждение и консенсус. Также избирается комитет, который проводит собрания чаще и играет административную роль. Лидеры политических партий, крупные бизнесмены, спекулянты недвижимостью и те, кто сотрудничал с диктатурой, не могут быть общественными делегатами. В комитетах больше мужчин, чем женщин. Тем не менее, в FEJUVE больший процент женщин на руководящих ролях, чем в других народных организациях Боливии.

Параллельно с районными советами работает организация инфраструктуры и экономической деятельности через профсоюзы или синдикаты. Например, уличные торговцы и работники транспорта самоорганизуются в свои базовые профсоюзы.

«И районные советы, и структурные единицы неформальной экономики построены по традиционному коммунитарному принципу местных индейцев (аиллу). Это видно на уровне территориального деления, структуры и организации. Кроме того, они отражают традиции радикальных шахтёрских профсоюзов, которые в течение десятилетий возглавляли боевое рабочее движение Боливии. Обитатели Эль-Альто сплавили весь этот опыт воедино и приспособили свои разнообразные знания для выживания в условиях враждебной городской среды. [...] При помощи районных хунт Эль-Альто стал самостоятельным городом, управляемым сетью микроправительств[74], независимых от государства. По мнению Рауля Зибеши, автономная организация труда в неформальном секторе, основанная на производительности и семейных связях вместо иерархических отношений «начальник-работник», усиливает это чувство силы. Граждане действительно могут управлять своим местом жительства и контролировать его».[75]

Кроме этих устоявшихся структур, важную роль играют горизонтальные сети «без традиционного руководства». Они организуют как повседневную жизнь, так и координацию протестов, блокад и борьбы против государства.

Сейчас Боливией управляет президент-индеец и прогрессивное правительство MAS («Движение к социализму»). Поэтому FEJUVE сталкивается с опасностью быть интегрированным в правительственные структуры. Это частая причина нейтрализации горизонтальных движений без чёткой антигосударственной позиции. Но пока что FEJUVE, хоть и выражает поддержку борьбе Эво Моралеса против неолиберализма, тем не менее, критикует MAS и правительство в целом. Будущее покажет, до какой степени они будут интегрированы.

Множество других примеров неформальных городских поселений, самостоятельно строящих свою жизнь и борьбу против капитализма, мы находим в Южной Африке. Движения обитателей трущоб часто рождаются там из взрывов насильственного сопротивления: люди встречаются на улицах во время протестов против выселения или против отключения воды, а затем продолжают работать вместе, создавая структуры образования, распределения пищи, заботы о больных, противопожарные команды, отряды безопасности, похоронные службы, общественные огороды, ассенизаторские коллективы и т.д. Так было и с движением Абалали, которое появилось в 2005 г. после перекрытия дороги в знак протеста против выселений. Выселения проходили в рамках подготовки к Кубку Мира по футболу 2010 г.

Поселение Symphony Way в Кейптауне — это сообщество сквоттеров из 127 семей, которых правительство принудительно выселило из домов. Это было сделано в рамках программы «Цели развития на тысячелетие», которая ставит целью полностью избавиться от трущоб. Затем правительство переселило некоторых выселенных в палаточный лагерь, охраняемый солдатами и колючей проволокой, а других отправило в «транзитные перевалочные пункты», которые один из жителей описал как «забытое место в аду», изобилующее преступностью, в частности, изнасилованиями детей.[76]

Семьи Symphony Way отказались вести переговоры с дискредитировавшими себя политическими партиями или жить в жутких местах, предоставленных государством. Они решили незаконно захватить район вдоль дороги и основать там своё поселение. Они организуются посредством массовых собраний, в которых принимает участие каждый. Большое значение имеет и личная инициатива. Например, Рэйз по профессии медсестра, но также занимается досугом подростков в местном детском центре. Она помогла организовать команду по пионерболу для девочек, футбольную команду для мальчиков, группу барабанщиков, детский лагерь во время каникул, да ещё и занимается родовспоможением. Дети очень важны для поселения. У них есть свой комитет, в котором они обсуждают возникшие проблемы. «Когда дети ссорятся, эти проблемы решает комитет. Мы все вместе собираемся и разговариваем. К нам приходят дети из разных поселений, не только отсюда», — объясняет одна из членов комитета. В сообществе живут люди разных рас и разных религий (растафарианство, ислам, христианство). Все они вместе создают культуру уважения к разным группам. В посёлке есть ночной патруль, который предотвращает преступления и гасит непотушенные костры. Жители говорили гостье из России, посетившей их, что в посёлке они чувствуют себя гораздо безопаснее, чем в любом из правительственных лагерей. Ведь там бушует преступность, а в Symphony Way люди совместно защищают друг друга. «Когда кто-то попадает в беду, все приходят к нему на помощь», — объясняет Рэйз. Это чувство общности — главная причина того, почему сквоттеры не хотят переезжать в правительственный лагерь, несмотря на угрозы со стороны полиции и несмотря на то, что в лагерях государство обеспечивало бы их едой и водой бесплатно. «Сейчас сообщество сильное. Его сделали сильным мы, все вместе, хотя когда мы впервые пришли сюда, то даже не знали друг друга. Но эти полтора года сделали нас большой семьёй».

Существуют тысячи других примеров того, как люди создают города, живут в них при высокой плотности населения и удовлетворяют свои базовые потребности в условиях скудных ресурсов. Для этого нужна лишь взаимопомощь и прямое действие.

А если посмотреть на вещи шире? Как густонаселённые города смогут выживать, не подчиняя и не эксплуатируя окрестности? Возможно, именно подчинение «деревни» городу сыграло большую роль в появлении государства много тысяч лет назад. Но города не обязательно должны быть такими неустойчивыми, как сейчас. В XIX веке анархист Пётр Кропоткин писал о явлении, которое крайне интересно с точки зрения возможностей для анархических городов. Огородники в Париже и ближайших пригородах удовлетворяли большую часть потребностей города в овощах. Им удавалось это за счёт интенсивного земледелия, которое поддерживалось постоянными поставками навоза из города. Кроме того, оттуда поставлялись промышленные товары, например, стекло для теплиц, которое не могли себе позволить фермеры в деревнях. Эти огородники из пригородов жили достаточно близко к городу, чтобы приезжать туда каждую неделю и продавать свои продукты на рынке. Спонтанное развитие именно такой системы огородничества было одной из причин, которые вдохновляли Кропоткина писать об анархических городах.

Централизованное сельское хозяйство Кубы развалилось после падения Советского блока, который был для острова основным поставщиком бензина и машин. Затем США ужесточили эмбарго, и это лишь ухудшило ситуацию. Средний кубинец потерял тогда 10 килограмм веса. В результате страна быстро переключилась на мелкомасштабное интенсивное городское земледелие. К 2005г. половину свежих овощей, потребляемых двумя миллионами жителей Гаваны, производили 22 тысячи огородников прямо в городе.[77] Пример Парижа, описанный Кропоткиным, показывает, что такие сдвиги могут происходить и без указаний государства.