Войны и армии в середине века

Войны и армии в середине века

Тому, кто хорошо представляет себе щегольски одетые армии Людовика XV или хранит в памяти блестящие наполеоновские кампании, следует все это забыть, чтобы понять характер Тридцатилетней войны и ее участников.

Не существовало никакой обязательной военной службы: первые провинциальные ополчения будут созданы намного позже, а настоящую воинскую повинность введут только в 1797 году. Постоянной армии в значении «военного подразделения, питающегося из одного котла» король не имел, если не считать старинных полков королевского дома: французской гвардии, швейцарской гвардии (им хорошо платили, и они всегда хранили верность монархии), нескольких рот лсандармов, легкой кавалерии и мушкетеров, созданных позднее, чье содержание оплачивалось из специального налога (тальона), введенного в конце XV века и превратившегося в дополнение к талье (подати). У всех этих частей были свои конюшни и, как правило, пристойное жилье (в городе или в казарках), люди получали хорошее жалованье, носили красивую форму (только они!). У каждой роты было собственное знамя (иногда простой шарф), у Короля — голубое с золотыми лилиями (сегодня такой флаг у Квебека); в противоположность расхожему мнению, белое знамя появилось гораздо позднее (и, уж конечно, не во времена Генриха IV). Постепенно, в ходе войн, создавались другие полки, оплачиваемые из так называемой «чрезвычайной военной кассы». В 1635 году насчитывалось шесть «старичков», их названия священны для Франции: Пикардия, Пьемонт, Шампань, Наварра, Нормандия и «Морской флот»; со временем к ним добавились еще полки, именовавшиеся «малыми старичками», а также те, что были названы в честь своих командиров или провинций (Рамбюр, Со и другие). Если «регулярные» части, то есть постоянные и оплачиваемые, могли насчитывать до двенадцати тысяч хорошо обученных и очень надежных солдат, их, естественно, не хватало для того, чтобы разбить Испанию и Германию на всех фронтах и на море (здесь главная роль отводилась союзникам — голландцам). Следовательно, необходимо было находить солдат, командиров, снаряжение, оружие и платить за все это.

Дело начал Ришелье, а продолжил Мазарини: к 1640 году в армии было более 140 000 наемных солдат, пятую часть которых составляла кавалерия, треть — иностранцы. Даже если реальное количество не соответствовало теоретическим цифрам (поскольку численность войск то увеличивалась, то уменьшалась в зависимости от ситуации и Ришелье, скорее всего, уменьшил бы официальную цифру вдвое), во Франции никогда прежде не было такой многочисленной армии. Как лее вербовали людей?

Почти всегда на добровольной основе, пусть даже их часто провоцировали, или «помогали», выплачивая вперед премию или устраивая попойку. Еще чаще люди бежали от слишком большой или бедной семьи, от непосильного труда или правосудия, определенную роль играло желание помародерствовать, стать частью сильной и сплоченной общности людей. Но главным фактором оставалась нищета: как утверждает серьезный исследователь Андре Корвизье, деньги, выплачиваемые рекрутам, были самым весомым доводом. Разумеется, король лично не набирал рекрутов. Он поручал эту важную задачу богатым дворянам, поскольку приходилось покупать роты и полки, а также королевские грамоту и патент на командование ими. Люди, наделенные подобными полномочиями, обязаны были вербовать (как правило, это делалось с помощью тех, кого позже назовут сержантами-вербовщиками) солдат, которых несколько раз в год выводили на «смотр», дабы получить от армейских комиссаров (гражданских служащих, посланных советом) деньги, необходимые для выплаты жалованья (несколько су в день): понятно, почему некоторые из тех, кого «демонстрировали», оказывались «мертвыми душами», «летунами»; все об этом знали, но считалось, что обман во благо. Так набирались разношерстные и не всегда надежные войска, в которых солдаты говорили на десяти языках и нескольких диалектах, они тащили за собой повозки со снаряжением и продовольствием, следом шли старьевщики, торговцы вином, игроки в кости, циркачи, нищие, проститутки и даже почти законные жены со своими отпрысками. И все-таки эти хорошо обуянные, вымуштрованные люди, которых жестоко наказывали и которыми хорошо командовали, могли сражаться, вести серьезную, то есть методическую, осаду. Тот факт, что почти на треть или на четверть армия короля состояла из иностранцев (даже албанцев), никого не смущал. Подобная «разношерстность» была свойственна и другим армиям. Как и в прежние времена, в некоторых соседних странах, в том числе в Северной Италии, всегда существовали condottieri, своего рода «военные предприниматели»: они покупали армии и продавали их тому, кто давал больше денег. Император, Испания и принцы нанимали знаменитых Спинолу и Валленштейна, Ришелье покупал Бернарда Саксенвеймарского, имевшего собственную хорошую армию: герцог доверил ее блестящему Гебриану (он был французом), а позже передал виконту де Тюренну, «иностранному» принцу (Седан-Буйону) и внуку Вильгельма Оранского.

Чтобы кормить и вооружать грязных, одетых во что попало солдат разных по силе полков (зачастую они даже не знали, какое знамя у французской армии, только штандарт своей роты или полка), король (то есть Мазарини, закрепивший за собой в этой области почти всю полноту власти) из-за недостатка «чиновников» и военных интендантов, мог прибегнуть только к помощи предпринимателей, частных предпринимателей, причем не обязательно французских, поскольку, несмотря на все усилия предыдущих правителей, в стране было очень мало арсеналов и практически отсутствовали литейные мастерские.

Оружие и снаряжение часто покупали у гражданских лиц иностранного происхождения, в основном, у жителей Льежа, у голландцев и шведов. Льежцы, жившие в практически независимом герцогстве-епископстве (теоретически оно входило в состав Империи), благодаря собственному сырью и давнему мастерству специализировались на изготовлении и продаже артиллерийского оружия (по части холодного оружия главенствовали Толедо, Милан и Штейермарк). Голландцы, еще дальше продвинувшиеся в техническом отношении, переместили производство (в том числе благодаря промышленнику и исключительно одаренному купцу Луису де Геэру) к шведам, у которых были богатые залежи железа и меди. Последние считались умелыми мастерами обработки металлов. Армии Густава-Адольфа — его учениками были все великие генералы (Тюренн, Конде) — умело использовали обновленное, облегченное и более маневренное вооружение и артиллерию.

Фактически, артиллерия во Франции не была в ведении правительства, то есть военного министерства, а зависела от независимого Великого магистра от артиллерии, иногда даже гражданского: им был Сюлли, потом его сын, родственники Ришелье, в том числе Шарль де Лапорт, герцог де Ламейере, и, наконец, его сын, выдающийся деятель, ставший позднее герцогом Мазарини. Человек, занимавший эту должность, действительно был «хозяином», он мог продавать снаряды как гражданским, так и военным чиновником, имел свой личный суд — суд бальи в Арсенале (в Париже) и даже получал право присваивать в каждом осажденном и взятом городе все металлические предметы, которые там находились, в том числе колокола… Странная внеправительственная администрация, о которой мы практически ничего не знаем, кроме того, что даже у сурового Лувуа были с ней проблемы. Тем не менее войска получали порох и пушки — их покупали там, где они производились, перепродавались или хранились на складах.

Всех солдат (среди них было мало профессиональных артиллеристов) необходимо было кормить, Расквартировывать, снаряжать, сажать на лошадей кавалеристов) и обеспечивать тыловой службой. Так решались все проблемы — хуже или лучше, прямо или через посредников, но всегда с помощью командиров рот и полков, которых поддерживали и контролировали гражданские комиссары, наделенные широкими полномочиями, пусть и не всегда эффективные. Здесь тоже часто прибегали к помощи негосударственных предприятий, а если таковых не было, то и к грабежу, впрочем, б ход шло и то и другое. Обычно сообщества купцов, деловых людей, «снабженцев» (которые занимались даже хлебом, то есть «провиантом») в городах и даже в деревнях занимались поставками, надеясь на прибыль и одновременно опасаясь быть ограбленными!

Чтобы разглядеть то, что принято называть военным «пейзажем», вспомним, что армии того времени жили сезонной жизнью. Обычно зимой армии отдыхали, даже за пределами Франции, даже во время войны, то есть в период с 1 октября по 1 апреля… зима длилась долго. С молчаливого согласия противники возобновляли военные действия только весной, и лишь Густав-Адольф, независимый и привычный к скандинавским снегам, а позже его ученик Тюренн в 1674 году осмеливались вести зимние кампании, оказавшиеся весьма эффективными благодаря эффекту неожиданности. Численность войск на отдыхе таяла быстро и неизбежно, поскольку дезертирство считалось делом обычным и простительным: в конечном итоге дезертиры обогащали командиров и снабженцев. Армии необходимо было расквартировывать и обеспечивать продовольствием. Из-за отсутствия казарм (их начали строить позже), части размещали у горожан: поскольку привилегированным слоям — чиновникам и богатым буржуа — удавалось избегать неудобств, все тяготы выпадали на долю бедняков. За вознаграждение, хозяин должен был давать кров, отапливать его, давать свечи, постель, место за столом и еду, а вино солдат и так пил.

Содержание армии стоило дорого и единодушно признавалось — даже министрами, в том числе Детелье и его сыном Лувуа — очень тяжелым бременем. Можно не сомневаться — тому есть множество доказательств, — что обычно солдаты вели себя очень плохо, и в провинциях королевства, и за границей: процветали воровство, пьянство, насилие и другие более мелкие проступки.

С приходом весны поредевшие полки, пополнив запасы, начинали продвигаться к летним квартирам, на места будущих сражений. По главным дорогам (совершенно разбитым) медленно двигались полугражданские обозы и солдаты, направляющиеся из одного города в другой; иногда войска расквартировывали в богатых деревнях, где солдаты могли жить за счет крестьян, грабя их по мере надобности. Предполагалось, что в течение всех летних месяцев армия должна регулярно получать жалованье и кормиться на него, если только командиры не возьмут на себя эту заботу и «Удерживая их деньги». Продовольствие и снаряжение вовремя поставлялось «снабженцами», чьей главной заботой было получение прибыли, но — увы! — армия часто оказывалась прибыльным клиентом. Рискнем утверждать, что армии было проще всего жить за счет местности, по которой она перемещалась в тот или иной момент, или за счет оккупированных территорий, ведь «убытки» во время активных военных действий считались делом обычным, а иногда и рекомендуемым: так было во времена Мазарини, и позже при Лувуа, и даже при Бонапарте.

Все, что современным умам представляется Ужасным беспорядком, до некоторой степени компенсировалось строжайшей дисциплиной, царившей в некоторых полках (слишком строгой, провоцировавшей дезертирство), где самым слабым наказанием была экзекуция палками, дополнявшаяся бесконечной муштрой и тяжелыми маневрами, готовившими солдат к двум типам сражения — осаде и атаке сомкнутым строем. В конце концов, после всех переходов, маршей и контрмаршей, приходилось встречаться с врагом лицом к лицу. Наука о фортификациях и осаде городов, которую ученые именуют греческим словом «полиорсетика», восходит к древнейшим временам, и претерпела множество изменений, не меняясь в главном: речь всегда шла о том, чтобы защищать и брать приграничные города (иногда они находились за границей, например в дружественном Пьемонте) в местах, которые было легче форсировать, — у порогов, долин рек и «просек» (знаменитые проходы Уазы и Мезы), широких долин во Фландрии. Усовершенствование огнестрельного оружия — аркебуз, мушкетов, а потом и ружей, но главное — пушек (они становились легче, проще и маневреннее) — заставляло специалистов усложнять и совершенствовать чертежи, гласисы, траншеи, бастионы, равелины, куртины с научно выверенными углами. Эти новшества были впервые введены в Испании (Салья, 1497 год) и в Италии (Верона, 1527 год). Потом усовершенствованная система была переосмыслена и задокументирована великими предшественниками Вобана: Эраром из Бар-ле-Дюка, его трактат опубликовали с опозданием в 1600 году, он был учителем Аржанкура, строителя Бруажа, Монпелье и Шато-Тромрет в Бордо. В период расцвета эпохи Мазарини появились работы Антуана де Виля «Обязанности комендантов крепостей» и графа де Пагана «Трактат о фортификациях» (1645 год). Вобан, как и его соперник шевалье де Клервиль, был многим обязан последнему: Вобан признавался, что начинал как «паго-нист». И сегодня специалисты используют такие термины, как гласис, угол, контрэскарп, люнет, равелин, барбакан, укрепления; статью о фортификации в «Словаре» Андре Корвизье написали полковники Роколь и Генага. Не стоит удивляться, что Людовик XIV, которому незаметно помогал Вобан, обожал устраивать красивые осады, словно ставил театральные спектакли. Для их подготовки постепенно создавался целый корпус специалистов, «инженеров короля» (Вобан станет одним из них): они придут на смену прежним советникам — чаще всего итальянцам, а для рытья траншей и для подкопов, забивавшихся порохом, появятся «саперы». Как бы велико ни было значение и даже «мода» на осаду, закрывавшую доступ к городам, все равно только крупные стремительные сражения решали исход дела.

Даже усовершенствованные и облегченные вооружения и техническое военное снаряжение сохраняли в себе много пережитков прошлого. В состав пехоты по-прежнему входили копейщики и мушкетеры, выстраивавшиеся теперь «тонким порядком, Удлиненным, менее плотным», чем старая испанская пехота, атавизм римских легионов. Это облегчало маневр в бою, когда движение становилось главным. Все мушкетеры — увы! — были пехотинцами, мушкетеры Александра Дюма принадлежали к одной из двух «кавалерийских» рот, входивших в охрану короля. Гугенот граф де Гассион, один из лучших генералов Людовика XIII, ученик голландцев и шведов, способствовал принятию важных Реформ Густава-Адольфа: тонкий строй, облегчение мушкета, изобретение картуша, в котором соединились порох и пуля, что позволяло стрелять более одного раза в течение 5—10 минут (прежде для этого требовалось осуществить 99 подготовительных движений).

Кавалерия вновь стала решающим родом войск: в 1635 году был создан, во всяком случае, теоретически, тридцать один полк, из них шесть были драгунскими. Кавалеристы надели облегченные короткие кирасы, вооружились двумя длинными пистолетами (а иногда — тяжелыми мушкетами, очень неудобными) и надежной острой саблей. Теперь они могли идти в атаку галопом, а не рысью и стремительно нападать на врага, по примеру шведов часто перехватывая инициативу в конце битвы.

Тяжелая или легкая, артиллерия увеличивалась количественно, качественно и с точки зрения калибра. Все тот же Густав-Адольф облегчил артиллерию (орудие, называемое четверкой, не весило и 300 кг и его тянуло одна лошадь), придумал сосредоточивать ее по углам линии огня; на 300— 400 человек приходилось одно орудие (у противников одна пушка приходилась на 2000 солдат). Эта артиллерия стреляла литыми и взрывными ядрами и картечью, но оставалась уязвимой: случались «осечки», взрывы. Какое-то время спустя, железные пушки уступили место бронзовым (шведской меди было много), потом снова вернулись к железным; орудия производились в основном в Швеции, где каждый приобретал его — самостоятельно или через посредников.

Когда сражения заканчивались, возникало множество проблем. Если имелся явный победитель (немало битв завершалось неопределенно, и тогда каждая из сторон хвалилась победой), необходимо было использовать победу, то есть преследовать остатки побежденной армии, оккупировать страну противника, обязательно разграбить ее и по возможности подойти как можно ближе к ключевому городу, к столице: это почти удалось испанцам, и это же Тюренн с союзниками вскоре попытаются сделать с Прагой и Веной. Главной трудностью оставалось снабжение оружием и продовольствием: все делалось медленно, повозки, лошади и дороги были среднего качества или даже хуже того, а иногда их и вовсе не было; порой не хватало и солдат — они дезертировали, спокойно возвращались домой или оставались в оккупированной стране, где были земля, женщины и скот. Остатки армии-победительницы вновь собирались, возвращаясь на зимние квартиры, причем чаще в стране противника, чем у себя в королевстве.

Была и другая проблема — жертвы. Победитель (а иногда и побежденный) оценивал обычно в свою пользу ситуацию, пересчитывая убитых, раненых (если они выживали) и пленных, а еще захваченные знамена полков. В сражениях редко участвовали более тридцати тысяч человек одновременно и не все погибали: число погибших не превышало нескольких тысяч. Два факта остаются достоверными: заразные заболевания (даже чума то тут, то там) и инфицированные раны (не было полевых госпиталей и квалифицированных хирургов) увеличивали количество жертв. Тяжелые потери несли и «гражданские лица» из-за сохранявшегося обычая (в частности, в Германии) истреблять почти всех жителей, выживших в завоеванных городах, и насиловать всех женщин (и некоторых Юношей); самых привлекательных оставляли для каждодневного «употребления». Мы еще покажем, что «ужасы войны» существовали не только на замечательных гравюрах Калло или в устрашающих Рассказах корреспондентов человека, который тогда еще не звался Венсаном.