ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. «Обдумывание» Фронды

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

«Обдумывание» Фронды

Почему бы нам не попытаться «обдумать» явление Фронды, как это сделал Франсуа Фюре в отношении Революции? До сих пор «обдумывание» заключалось в основном в том, что мы судили, осуждали, бичевали или сравнивали несравнимое: Парижский парламент с Лондонским или даже с совершенно законными избранниками 1789 года, клятву в Зале для игры в мяч с Постановлением союза, бегство в Сен-Жермен в ночь всех королей с печально закончившейся в Варение авантюрой. Уважаемые авторы XIX и XX вв. видели в тех, кто покупал должности, отцов-учредителей конституционной монархии, более того — мудрой либеральной республики (республика в 1648 году! Еретический английский кошмар или неприятный вариант союза швейцарских кантонов, Соединенных Провинций или «Светлейшей» Венецианской республики). Из того, что написано о Фронде — от Фенелона и Вольтера до Лависса и современных авторов, можно без труда составить сборник шутливых изречений; к сожалению, гораздо менее читаемы здравомыслящие Коссманн, Рише, Метивье, Каррье, Десимон, Жуо и методичные англосаксонские авторы.

Можно с уверенностью утверждать, что почти все элементы Фронды — или, если хотите, фронд — связаны с прошлым, которое они продолжают, превозносят, завершают или почти завершают.

Высокородные дворяне желали все так же продолжать управлять в провинциях, где они владели землями, могли рассчитывать на многочисленных вассалов, связанных с ними прочными узами, «принадлежавшими им», как тогда говорили; в этих провинциях король считал себя обязанным предоставлять им почетные и выгодные должности губернаторов. Здесь соглашались зависеть от «естественных» правителей, тем более что везде существовали свой язык и диалекты, свои юридические «привычки», часто даже собственные учреждения (штаты, парламенты), гарантировавшие то, что называли «свободами», то есть привилегии. Необходимо было время, чтобы эти тесные региональные связи слились — мы не уверены, что так произошло в действительности, — в одно государство, в одну нацию, одну родину. Совершенно естественно, что дворянские провинциальные притязания обострялись во времена регентства, в период ослабления королевского могущества. До Анны Австрийской обе Медичи — Екатерина и Мария — прошли через жестокие испытания (обе были итальянками, а второй еще и помогал итальянский министр, правда, не чета Мазарини /Кончини/).

Зачастую самые высокопоставленные судейские и финансовые чиновники, задорого купившие или получившие в наследство свои должности, желали иметь право контролировать, а иногда и выносить решения, особенно в эпоху регентства. Парижский парламент тогда любил напоминать, что вышел — четыре века назад — из Королевского совета, в дела которого хотел теперь вмешиваться, то есть участвовать в том, что мы сегодня называем законодательной властью.

Провинциальная и даже городская беднота, особенно парижская, протестовала, требовала, избивала, грабила, иногда убивала, если ей казалось, что налоги особенно тяжелы и несправедливы; такие выступления случались в течение еще очень долгого времени после смерти Мазарини. Мы уже писали, что с 1635 года налоги увеличились в целом в три раза: Людовик XIII и Ришелье втянули тогда Францию в войну, длившуюся четверть века и поглотившую людей больше, чем все предыдущие войны. С того момента усилились противоналоговые бунты.

Начиная с 1635 года определенная часть общества, имевшая вес, возражала против вступления Франции в войну против самого католического из королей: для этих потомков бывших членов Лиги, которые наверняка предпочли бы испанского монарха Генриху Наваррскому, политика королевства должна была всегда диктоваться господствующей религией, чего ни Людовик XIII, ни один из его кардиналов не могли принять, руководствуясь «интересами государства». «Клика благочестивых», Общество Святых Даров и янсенисты поддерживали такую позицию, противоречившую интересам королевства.

Фронда или фронды являлись результатом соединения всех этих факторов, обострявшихся из-за распространенного мнения (подкрепляемого с помощью денег) о том, что «добрая королева» слаба и что во всем виновен отвратительный «сицилиец». Его неустанно обвиняют во всех смертных грехах (достаточно вспомнить 5200 мазаринад!).

Амбиции, бредни и аппетиты одних и других, объединившихся на несколько месяцев, объясняют неистовую силу и длительность феномена Фронды в атмосфере нищеты и ужасов. Несмотря на то что некоторые проявления Фронды имели место и после ее поражения, они могут быть истолкованы только как конец мира интриг, сепаратизма и государственного непослушания.

Так как же можно было победить или, по крайней мере, укротить умиравшего зверя?