ЧЕРНЫЕ КАБИНЕТЫ
ЧЕРНЫЕ КАБИНЕТЫ
О новом министре внутренних дел графе Н. П. Игнатьеве, вступившем в должность 4 мая 1881 года, К. П. Победоносцев писал: «Вот беда наша, гр. Игнатьев — человек не из чистого металла. Он весь сплетен из интриги и лжет и болтает невероятно. Поверите ли вы, что кроме его выставить в настоящую минуту некого. Сойди это имя с горизонта, тьма настанет, выставят разве гр, П. А. Шувалова. Это будет конечная погибель. Оттого и хватаешься за него, за лгуна, которому ни в чем нельзя поверить» [159].
По представлению Игнатьева Александр III подписал секретный указ, позволявший вскрывать любую корреспонденцию, если у полицейских чиновников возникали относительно ее отправителей или получателей какие-либо подозрения. Секретный указ, в конверте, запечатанном лично министром, был передан молодому исполнительному чиновнику Министерства внутренних дел М. Г. Мардарьеву, назначенному руководить. перлюстрацией. «Так как вскрытие частной корреспонденции является нарушением правил Всемирного почтового союза,— писал чиновник Варшавского охранного отделения М. Е. Бакай,— и лица, виновные в подобном преступлении, подвергаются повсюду тяжким наказаниям, то и русское правительство не только никогда не узаконяло перлюстрации, но всегда и везде категорически заявляло, что никакой перлюстрации в России никогда не существовало и не существует» [160].
Начало расцвета перлюстраций в России следует отнести к тридцатым годам XIX века, когда главноуправляющим III отделением Собственной его императорского величества канцелярии и шефом жандармов был генерал-адъютант граф А. X. Бенкендорф. «Вскрытие корреспонденции,— писал Бенкендорф,— составляет одно из средств тайной полиции и при том самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи. Для этого нужно лишь иметь в нескольких городах почтмейстеров, известных своею честностью и усердием» [161]. III отделение, руководившее политическим сыском в империи, давало указания почтовым чиновникам, чью именно корреспонденцию надлежит просматривать и какие выписки из нее делать. Письма декабристов, петрашевцев и других государственных преступников просматривались в III отделении или Министерстве внутренних дел.
Первый «черный кабинет» — помещение, где вскрывались и просматривались письма, появился на Петербургском почтамте в царствование Екатерины II, позже их открыли в Варшаве, Москве, Одессе, Киеве, Тифлисе, Томске и других городах империи [162]. Начальники «черных кабинетов» имели прямое подчинение самым крупным полицейским чиновникам. Перлюстрация корреспонденции держалась в строжайшей тайне, но все население России точно знало, что письма вскрываются.
В середине XIX века перлюстрация корреспонденции в некоторых случаях допускалась Судебными уставами, и это носило аморальный, но законный характер. Плохой закон, но закон. То, что допустил Александр III, называется произволом. Любой полицейский чиновник, движимый какими угодно порывами, мог позволить себе удовольствие прочитать любое письмо и, ознакомившись с его содержанием, интриговать, шантажировать, вымогать и сводить счеты с личными врагами, врагами своих жен и детей. В провинции подобные действия широко практиковались, и проходили они безнаказанно.
Приведу отрывок из воспоминаний бывшего цензора С. Майского. Думаю, что комната, отведенная под «черный кабинет», находившийся в Петербургском почтамте, оставалась в течение многих десятилетий одной и той же.
«На углу Почтамтской улицы и Почтамтского переулка, в верхнем, третьем этаже главного здания Петроградского почтамта, в том углу, где внизу находятся ящики для писем, вделанные в стене под окнами, помещалась цензура иностранных газет и журналов Официальный вход в нее был с Почтамтской улицы, из подъезда близ арки с часами! а неофициальный — с Почтамтского переулка, из подъезда против почтовой церкви.
Дверь в цензуру была всегда заперта американским замком, и всем, приходившим туда, как на службу, так и по делу, надо было звонить. Дежуривший в передней старик-сторож «своих» впускал в канцелярию, а посторонних просил посидеть в приемной, куда к ним выходил для переговоров начальник цензуры или кто-нибудь из чиновников. «Канцелярией» назывался ряд комнат, куда подавались из газетной экспедиции почтамта все без исключения иностранные бандерольные отправления (прейскуранты, печатные листки, газеты, журналы и пр.) для просмотра. Бандероли, не содержащие в себе повременных изданий, просматривались очень поверхностно и тотчас же отправлялись вниз, в экспедицию, для сортировки и доставки адресатам, а газеты и журналы задерживались в цензуре и поступали в цензуровку.
Цензорами иностранных газет и журналов состояли люди весьма почтенные, все с высшим образованием, и служившие, кроме цензуры, где они были заняты только по утрам и в дежурные дни по вечерам, еще и в других учреждениях: в Министерстве иностранных дел, в Государственной канцелярии, в Государственном банке, в Университете или учителями средних учебных заведений. Эти цензоры в общей сложности владели всеми европейскими и азиатскими языками, и среди них были даже выдающиеся лингвисты-полиглоты, свободно говорившие на 15—20, а один даже на 26 языках.
За помещением «канцелярии», называемой иначе «гласным» отделением цензуры, был кабинет старшего цензора Михаила Георгиевича Мардарьева, который, подобно церберу, караулил вход в «негласную» или «секретную половину», т. е. в «черный кабинет». Официальное название этого учреждения было — «секретная экспедиция».
Вход в «черный кабинет» был замаскирован большим желтым шкафом казенного типа, через который «секретные» чиновники из служебного кабинета старшего цензора входили в «святая святых». Таким образом, посторонний человек, если бы ему удалось пройти даже через комнаты гласной цензуры и войти в кабинет старшего цензора, все-таки не мог бы проникнуть в «черный кабинет», ибо трудно допустить, чтобы он полез в шкаф, дверца которого автоматически запиралась; другого же входа с этой стороны цензуры в секретное отделение не было. Из «черного же кабинета» был еще другой выход, по коридору, через кухню, где постоянно находилось несколько сторожей, где ставился самовар для чая и готовили завтраки,— на Почтамтский переулок.
Процесс работы в секретной экспедиции был следующий.
Прежде в «черный кабинет» специальной подъемной машиной поднималась из экспедиции почтамта вся корреспонденция, как иногородняя, так и иностранная, приходящая и отходящая, и разбиралась в самом «черном кабинете» секретными чиновниками, которые по почеркам адресов определяли, нужно ли данное письмо перлюстрировать, т. е. вскрыть, прочитать и снова заделать или нет. Затем, лет 15 тому назад (примерно в 1900 году.— Ф. Л), вследствие того что количество корреспонденции неимоверно возросло и среди нее было огромное количество писем «коммерческих» и «мужицких» или «солдатских», т. е. таких, содержание коих заведомо не могло представлять ни малейшего интереса ни для Департамента полиции, ни для высших сфер,— отборкою писем, подлежащих перлюстрации, стали заниматься почтовые чиновники в самой экспедиции почтамта во время сортировки писем. Делалось это под руководством бывшего секретного чиновника, хорошо знакомого с техникой определения достоинства письма по почерку его адреса и вообще по наружному виду письма. Таким образом, профильтрованные письма в количестве всего 2—3 тысячи экземпляров, отобранных из всей приходящей и отходящей почты, подавались затем в специальных ящиках в «черный кабинет», где они вскрывались, прочитывались и вновь заклеивались.
Сам процесс вскрытия производился до недавнего времени с помощью небольшого костяного ножика, которым подрезывался удобный для вскрытия клапан письма; за последнее же время вскрытие писем производилось паром. Для этого имелась своеобразная металлическая посуда, из которой через небольшое отверстие вверху бил горячей струей пар. Перлюстра-тор, держа в левой руке письмо над отверстием сосуда так, что струя пара расплавляла клей, правой рукою с помощью длинной и толстой булавки (как для дамских шляп) отгибал тот из четырех клапанов письма, который представлял меньше затруднений для отклейки. В случае, если письмо было запечатано большой печатью так, что нельзя было подрезать края печати, не испортив ее самой, то до ее вскрытия приходилось приготовить печатку, чтобы ею, после прочтения и заделки вновь запечатать письмо» [163].
Методы работы «секретных» чиновников оставались неизменными на протяжении существования «черных кабинетов», лишь количество перлюстрированной корреспонденции с каждым годом увеличивалось. В петербургском «черном кабинете» один виртуоз вскрывал до пятисот писем в час, четыре чиновника их читали, два писаря снимали копии, один труженик изготовлял фальшивые печати, фотографировал письма, проявлял негативы и печатал снимки. За выдающиеся достижения в подделке печатей Николай II наградил этого чиновника орденом Владимира 4-й степени «за полезные и применяемые на деле открытия». Весь штат «черного кабинета» вместе с Мардарьевым состоял из 12 человек, в день они перлюстрировали 2—3 тысячи писем» [164].
«Если встречались письма с шифром,— писал М. Е. Бакай,— то они расшифровывались специалистом этого дела чиновником Департамента полиции И. А. Зыбиным, который в дешифровке дошел до виртуозности, и только в редких случаях ему не удавалось этого сделать. Зыбин считается единственным своего рода специалистом в этой области, и он даже читает лекции о шифровке и дешифровке на курсах для офицеров, поступающих в Отдельный корпус жандармов. (...) Пользуясь случаем, я обратился к Зыбину с просьбой ознакомить меня со способом разборки шифров, и на это получил указание, что письма с шифрами заранее известных ключей дешифруются очень легко, при этом он мне указал на некоторые ключи революционных организаций, полученных при посредстве провокаторов»[165]. В Особом отделе Департамента полиции Зыбин имел кабинет и помощников, но работать предпочитал дома. Там он мог в тиши лучше сосредоточиться и иногда сутками просиживал за любимым занятием.
Чтобы перлюстрировать корреспонденцию с «химическим текстом», полицейским приходилось ее «проявлять». Такие письма не могли продолжать свой почтовый путь, и адресат получал тщательно изготовленную копию. Для этого Департамент полиции наладил целое производство во главе с мэтром по части фальшивок В. Н. Зверевым [166].
«Письма, перлюстрированные в России,— продолжает Майский,— как бы они хитро заделаны ни были, не сохраняют на себе ни малейшего следа вскрытия, даже для самого пытливого глаза, даже самый опытный глаз перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо было уже однажды вскрытым. Никакие ухищрения, как царапины печати, заделка в сургуч волоса, нитки, бумажки и т п. не гарантировали письма от вскрытия и абсолютно неузнаваемой подделки. Весь вопрос сводился только к тому, что на перлюстрацию такого письма требовалось несколько больше времени Много возни бывало только с письмами, прошитыми на швейной машинке, но и это не спасало, а только еще больше заставляло обращать на такие письма внимания в предположении, что они должны содержать весьма ценные данные, раз на их заделку потрачено много времени и стараний» [167]. Особое совершенство от мардарьевской команды требовалось при вскрытии дипломатической почты. Из-за нее могли возникнуть скандалы международные, но наши перлюстраторы ни разу лицом в грязь не ударили.
Перлюстрации подвергалась корреспонденция министров, директоров департаментов, генерал-губернаторов и других высших администраторов империи. Иногда содержание писем этих достойных мужей позволяло узнавать о вопиющих злоупотреблениях. Выяснялось, например, что министр путей сообщений «стратегическую железную дорогу проводит не в нужном направлении, а через имение своей жены», что шпалы по завышенным ценам поставляет шурин министра. После убийства министра внутренних дел Д. С. Сипягина назначенный на его место В. К. Плеве обнаружил в своем новом письменном столе копии не только своих писем, но и писем жены [168]. Шеф жандармов Н. Д. Селивестров, отправляя с нарочным в Лондон очень важное письмо, просил своего адресата прислать ему ответ через Министерство’ иностранных дел, так как его корреспонденция перлюстрируется.
Полицейские чиновники до такой степени пристрастились читать чужие письма, что умудрялись это делать даже вне пределов Российской империи [169]. Так, путем подкупа итальянских и французских мелких почтовых служащих агентами русской Заграничной агентуры удавалось просматривать письма политических эмигрантов.
Выписки из перлюстрированной корреспонденции по своему содержанию подвергались сортировке и передавались на просмотр министру внутренних или иностранных дел, начальнику Генерального штаба, в Департамент полиции. В исключительных случаях дубликаты выписок представлялись императору, а иногда, исходя из сведений, изложенных в их тексте, с выписками знакомился только монарх.
«Император Александр II,— писал жандармский генерал В. Д. Новицкий,— очень интересовался перлюстрацией писем, которые каждодневно, в 11 часов утра, препровождались министром внутренних дел Тима-шевым в особом портфеле, на секретный замок запираемом, государю, который некоторые тотчас же сжигал в камине, на других собственноручно излагал заметки и резолюции и вручал их шефу жандармов для соответствующих сведений и распоряжений по ним секретного свойства, надзора, наблюдения и установления авторов писем и указываемых лиц» [170]. Новицкий ошибся, император получал хорошо изготовленные писарские копии, а письма шли по своим адресам. По официальным данным за 1880 год было перлюстрировано только в семи крупнейших городах империи 363 253 письма и сделано 3344 выписки [171].
Перлюстрация частной корреспонденции играла очень важную роль в политическом сыске. У нее был лишь один конкурент — секретный агент-провокатор. Сведения, полученные в результате знакомства с содержанием некоторых писем, позволяли полиции совершать удачные карательные акции. Перлюстрация успешно конкурировала с доносами достоверностью информации. Она появилась на вооружении у сыска как раз в то время, когда донос в сочетании с пыткой как основной инструмент политической полиции начал отходить. Донос померк перед перлюстрацией. Остается задуматься, позволительна ли она. За доносительство ответственно частное лицо и те, кто его к эдому понуждает, за перлюстрацию ответственно государство, правительство, тайно допустившее ее.
«До самой революции 1917 года,— писал жандармский генерал А. И. Спиридович,— перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного тайного советника. Его знали министр, директор Департамента полиции и лишь немногие близкие им лица»[172] .
При смене министра внутренних дел к нему в первые же дни по принятии должности являлся Мар-дарьев, просил вскрыть конверт, ознакомиться с секретным указом Александра III и вновь запечатать его печатью министра. Процедура эта повторялась шестнадцать раз, и ни один из министров не соблаговолил просить монарха отменить преступный указ.