Массовая коллективизация и голодомор

Массовая коллективизация и голодомор

На XIV партийной конференции РКП(б) в апреле 1925 года наметился переход от идеи кооперативного социализма на селе к коллективизации сельского хозяйства и на этой базе — к индустриализации, не завершенной при царизме. Если в 1925–1926 годах планы капитального строительства в промышленности трижды сокращались, чтобы сохранить равновесие на рынке, то в дальнейшем этого не делалось.

Во-первых, с 1927–1928 годов начался очередной этап милитаризации в СССР, а с начала 30-х годов — реализация огромной по размаху и средствам военно- промышленной программы. Как считал И. Сталин, большая война ожидала Советский Союз не позднее чем через десять лет, хотя вероятного противника тогда определили неверно. Во-вторых, рост индустрии требовал увеличения импорта машин и оборудования, а одним из главных источников доходов для этого служило сельское хозяйство.

Когда еще только готовились предпосылки для массовой коллективизации, две зимы подряд (1927–1928 и 1928–1929 годов) крестьяне отказывались продавать хлеб государству добровольно из-за крайне низких заготовительных цен. Кроме того, вывезенные из Украины зимой 1926–1927 года 62 млн. пудов зерна лишили мукомольную индустрию республики так необходимого ей сырья, а поступавшая из Поволжья и центра России мука оказалась намного дороже, чем собственная. Хлебозаготовительный кризис 1927–1929 годов преодолевался чрезвычайными мерами: с помощью обысков, огромных штрафов, распродажи имущества неплательщиков налогов и должников по хлебопоставкам, высылки протестующих против произвола крестьян в отдаленные районы страны. Все эти акции из арсенала «военного коммунизма» под суровым надзором ОГПУ проводили местные органы власти — от сельсоветов до окружкомов (губернская структура была ликвидирована после октября 1924 г.). Только на Днепропетровщине во время подобной «заготовки хлеба» в 1928 году привлекли к суду 1200 граждан, а более трех тысяч крестьянских семей выселили. Опора на беднейшие слои, стимулирование властью его борьбы с остальным крестьянством плодили злоупотребления и рождали чувство вседозволенности. Уже за 1928 год 33 тысячи «кулаков» были отданы под суд, а параллельно — с лета этого года — в селах Украины наблюдалось недоедание, исчезнувшее к середине 20-х годов. С 1 марта 1929 года в городах появляются карточки на хлеб — зримое доказательство продовольственного кризиса.

Стремясь выйти из положения, власти вводят в июне 1929 года продразверстку, а 3 июля 1929 ВУЦИК и СНК УССР приняли постановление «О расширении прав местных советов по содействию выполнению общегосударственных заданий и планов» («Про поширення прав місцевих рад щодо сприяння виконанню загальнодержавних завдань і планів»). Сельские советы получили право накладывать штрафы до пятикратного размера стоимости несданного хлеба, продавать хозяйства крестьян-должников, заводить на них уголовные дела. ЦК КП(б)У обязал местные органы составлять списки зажиточных хозяйств с целью высылки их членов или ареста. Следовательно, метод ликвидации «кулачества как класса» применялся почти за полгода до постановки И. Сталиным такой задачи. Уже весной 1929 года на торгах распродали имущество 68 тысяч хозяйств, объявленных кулацкими и не выполнивших плана хлебосдачи. А ведь в принципе дореволюционный тип кулака-ростовщика почти повсеместно ликвидировали в ходе аграрной революции 1920–1923 годов. Новое зажиточное крестьянство — это в основном бывшие середняки, даже бедняки, увеличившие свои доходы рачительным, умелым хозяйствованием. В 1927 году кулачество Украины вместе с семьями составляло не более 5,4 % населения, но даже у тех, кто имел по 16 гектаров земли и более, доля наемного труда составляла всего 5,9 %, зато рабочий день хозяев в среднем продолжался 11 часов 20 минут.

Кроме цели забрать продовольствие внеэкономическим путем, партийные верхи выполняли и важную для них политическую задачу: пролетаризовать село, уничтожив тяготение к частной собственности и индивидуализму. Ведь село фактически демонстрировало свою обособленность от коммунистической доктрины: на 25 августа 1927 года в рядах КП(б)У насчитывалось только 33 554 члена и кандидата в члены партии, проживавших здесь (13,7 %), причем львиную долю из них составляли административные, советские и партийные работники. С огромным трудом в деревне создавались и функционировали также ячейки комсомола. Более того, за 1927–1928 годы органы ОГПУ обезвредили 47 повстанческих отрядов, несколько террористов-одиночек из крестьян, охотившихся на партийцев.

После принятия разработанного комиссией В. М. Молотова порядка раскулачивания, определения признаков трех кулацких категорий в феврале 1930 года в Украине прошла первая волна раскулачивания, затронувшая пока 61 887 хозяйств, т. е, 2,5 процента. Однако провозглашение колхозов переходной к коммуне формой (в постановлении ЦКВКП(б) от 5 января 1930 года) вызвало яростное сопротивление всего крестьянства, не желавшего расставаться с личным скотом и инвентарем, нажитым тяжелым трудом. Пришлось временно отступить, и в марте 1930 И. Сталин вину за «перегибы» в ходе коллективизации (обобществление коров, мелкого скота, птицы) возложил на местных работников. В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 "апреля 1930 года говорилось, что крестьянские волнения едва не переросли в «широкую волну повстанческих крестьянских выступлений», когда на селах перебили бы добрую половину низовых советских и партийных работников и сорвали бы весенний сев. Лишь 10 июля 1932 года В. Молотов с облегчением заявил: «Опасность крестьянских волнений и массового восстания в частях Красной армии можно считать преодоленной». Возможно, лидеры несколько преувеличивали угрозу, но все же за январь — июнь 1930 года в Украине было зарегистрировано 1500 террористических актов, связанных с созданием колхозов и раскулачиванием, в том числе 76 убийств.

Как известно, к 1 октября 1929 года в УССР колхозы объединили 15 800 дворов — 5,6 % имевшихся в республике хозяйств, хотя в масштабах СССР такие результаты оказались еще скромнее. Причем на один колхоз в Украине в среднем приходилось по 4,4 головы лошадей, 2,5 — крупного рогатого скота, 2,2 головы свиней, 2,7 — овец, т. е. ничтожно мало. Фактически это были давно известные селу «супряги», куда стремились самые бедные хозяйства. К 1933 году уровень товарности зерновых по УССР составлял лишь 5 процентов (в 1913 году — не менее 29 % собранного урожая). И все же до конца 1932 года в Украине было коллективизировано почти 70 % дворов с охватом более 80 % посевных площадей. Созданные с огромным напряжением сил 592 машинно-тракторные станции могли обслуживать лишь половину колхозов и совхозов, в остальных царил рутинный ручной труд. Чтобы колхозники не могли сбывать хлеб минуя государственные каналы, в 1930 году частная торговля была запрещена, а рынки закрыты (и возобновили работу лишь 6 мая 1932 года).

Для пострадавшей от массовой коллективизации Украины (исчезло 352 тыс. наиболее мощных хозяйств, способных превратиться в фермерские) ситуация еще более ухудшилась в связи с тем, что расплачиваться с Западом за машины, оборудование и дефицитное сырье пришлось в значительной мере зерновыми культурами. С конца 1930 года в ряде стран Европы и Северной Америки прошли массовые кампании, направленные на ограничение советского экспорта в связи с демпинговыми ценами. Мировая общественность протестовала также против массового применения принудительного труда заключенных, который стал в СССР обыденным явлением с осени 1929 года. Весь 1931 год Запад отказывался покупать в Советском Союзе нефть, лесоматериалы, частично даже зерно. Затем последовали акции протеста против импорта советского сливочного масла, мехов, конфет, лососины, бритвенных лезвий и других товаров. В начале 1931 года Канада ввела эмбарго на ввоз из СССР угля, асбеста, пиломатериалов, целлюлозы, пушнины. Если в 1932 году Германия импортировала 12 тысяч тонн сливочного масла из Советского Союза, то в 1933 году — всего 2 500 тонн, еще в 1930 году Берлин запретил ввозить советские спички.

Валюта требовалась также для поддержки мирового коммунистического движения. В ноябре 1932 года, например, германские большевики получили из фондов Коминтерна (на 90 % финансировавшегося из бюджета СССР) 10 млн рейхсмарок, Компартия США — 5 млн долларов, Компартия Китая — 3 млн мексиканских долларов, 1 млн японских иен и т. п.

С весны 1932 года в 44 районах УССР начался голод с многочисленными смертными случаями, фактами людоедства. Правда, летом, со сбором нового урожая, он прекратился. План госпоставок для Украины центр сократил вдвое, вследствие чего объем заготовок хлебов на Северном Кавказе и в УССР упал от 44–46 до 33 процентов в масштабе всего СССР. Но почти полное отсутствие материальной заинтересованности в колхозах и чрезмерно высокий уровень госзаготовок вынуждали крестьян припрятывать зерно, не обращать внимания на огромные потери при уборке урожая (в 1931 году — до 150–200 млн пудов, а в 1932-м еще больше). Помощь в виде урожая с приусадебных участков стала ощутимой только с 1935 года.

Чрезвычайная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с В. М. Молотовым в ноябре 1932 года продиктовала руководству УССР зловещее постановление «О мерах по усилению хлебозаготовок» («Про заходи до посилення хлібозаготівель»). Оно санкционировало массовые обыски у населения, изъятие не только спрятанного колхозного зерна, но и любых запасов еды, введение натуральных штрафов мясом и картофелем. Террор массовым голодом с весны 1933 года являлся «воспитательной» мерой, о чем красноречиво свидетельствовало письмо С. В. Косиора от 15 марта 1933 года. В нем, в частности, говорилось: «То, что голодание не научило еще очень многих колхозников уму-разуму, показывает неудовлетворительная подготовка к севу как раз в наиболее неблагополучных (т. е. голодающих — В. С., Л. Р.) районах».

За сопротивление чрезмерному выкачиванию продовольствия в 1933 году диктатором Украины П. П. Постышевым были сняты с работы 237 секретарей райкомов, 249 председателей райисполкомов, 158 руководителей районных контрольных комиссий, в украинские села «высадили десант» из 15 тысяч правоверных догматиков, готовых на все ради выполнения планов. С марта 1933 года органы ОГПУ искали «козлов отпущения» за голод — ветеринаров, зоотехников, колхозных счетоводов, кладовщиков, конюхов, бригадиров, работников наркоматов земледелия и совхозов.

По некоторым данным, за 1932 — лето 1933 года от голода в Украине скончались 3,3–3,5 миллиона человек, затем с осени 1933 до лета 1934-го наблюдалась высокая смертность от тифа, переедания, в результате самоубийств или самосудов над людоедами и трупоедами. Фактически массовая коллективизация и связанный с нею голодомор на селе являлись социоцидом, т. е. уничтожением класса мелких собственников. Новая категория крестьян украинской деревни — колхозники в ранге пролетариев, считались «хозяевами производства», ликвидировалось понятие «стоимость рабочей силы» в сельском хозяйстве, рынки стали рудиментами частной собственности, вызывали подозрение, поскольку у власти не могли установить тотальный контроль над ними.

Украинские села умирали молча, даже случаев спонтанного протеста наблюдалось крайне мало. Не удивительно — на селе не осталось лидеров и, кроме того, разительно изменился менталитет крестьянства. Уже в 1927 году подавляющему большинству сельских жителей УССР были свойственны эгоцентризм, подчеркнутый индивидуализм, углубленность исключительно в свой внутренний мир. Их отличали склонность к иллюзорным мечтаниям, социальной уравниловке, консерватизму и провинциализму, к аполитичности и неистребимому анархизму. Даже традиционно уважаемые на селе люди — учителя, большей частью принимали участие в обысках и конфискациях съестного в качестве «буксиров» (так население именовало членов бригад из числа местных жителей, выколачивавших продовольствие). За эту деятельность они ежемесячно получали по 18 кг муки, 2 кг круп, 1 кг жиров. Конечно, это было спасением от голода, хотя сельский учитель понятия не имел, что реальный доход сотрудников ОГПУ в 12 раз выше.

Несмотря на чрезвычайно заниженную оплату труда в колхозном секторе, крестьянство Украины приобретало товаров в государственных и кооперативных магазинах на сумму в 5—б раз большую, нежели получало в колхозах. Если бы в 1933 году колхозник питался только заработанными в колхозе продуктами, то его рацион составлял бы: хлеба и круп — 600 г, подсолнечного масла — 3 г, картофеля — 170 г, огородных культур — 2 г в сутки. Но на фоне постоянного дефицита продовольствия в городах неиссякаемым источником пополнения крестьянского бюджета и насыщения городских рынков продуктами стали приусадебные участки. Так, в Харькове к концу 30-х годов жители покупали на колхозных рынках 62,1 % потребляемой свинины, 76,3 % — мяса птицы, 89,2 % — куриных яиц, 59,1 % молока. В таких городах, как Днепропетровск, Днепродзержинск, Запорожье, Луганск, эти показатели были еще выше. В заселенных украинцами районах Кубани городские жители приобретали на рынках 92,6 % мяса, 78 % молока, 98,2 % картофеля, 96,5 % яиц, Иной была картина в Ленинграде: здесь рынки снабжали жителей мясом только на 16 %, молоком — на 13 %, картофелем — наг 14,4 %, яйцами — на 3,4 процента. Несмотря ни на что, рынок, материальная заинтересованность побеждали своей производительностью созданную насильственными методами колхозно-совхозную систему.