Из «Истории завоевания Константинополя» Гунтера Пэрисского

Из «Истории завоевания Константинополя» Гунтера Пэрисского

XVII. ...Затем корабли с укрепленными на них башнями приблизились, насколько можно было, к стене; и в то время как несколько храбрецов полезли по лестницам наверх, герольды громко возвестили: тот, кто первым взберется на вражеские стены, получит в награду сто марок. И тогда ты увидел бы, как все с неистовостью стали добиваться того, что предназначалось лишь одному, — не столько из стремления к обещанным деньгам, сколько из любви к богу и ради общей пользы и для завершения начатых трудов...

Взломав ворота, крестоносцы ворвались в город.

XVIII. С радостными криками ринулись в открытые ворота те, кто был на кораблях, сделав вид, будто грозят врагам смертью копьями, мечами, камнеметательницами, стрелами и всякого рода метательным оружием, а [на самом деле] не имея вообще никакого желания [устраивать] кровопролития; как растерявшихся овец, погнали они врагов по всем площадям города, и те бежали в таком множестве, что даже простор широких улиц был им тесен для бегства; [наши] накинулись на них с такой стремительностью, что не давали им ни передохнуть, ни оглянуться назад. И хотя они и могли убивать сколько угодно, на что и сами не могли когда-либо рассчитывать, умерщвлены были лишь очень немногие [из греков]. Крестоносцы по своей воле давали им пощаду, ибо еще находившиеся с ними в лагере монахи [в том числе], конечно, Мартин и другие, часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью. Тем не менее, в тот день[656] убито было около двух тысяч горожан, но [они погибли] не от [рук] наших, а от [рук] тех франков, итальянцев, венецианцев, немцев и прочих, которые уже раньше жили в городе, но во время осады были заподозрены в измене, и так как соединились с нашими, то подверглись изгнанию греками [из Константинополя]. Помня эту несправедливость, они жесточайшим образом мстили [теперь] грекам за свою обиду. Из наших же никто вообще не был убит, за исключением одного благородного и знаменитого рыцаря, который во время натиска на врагов по неосторожности неожиданно свалился вместе с конем, на котором сидел, в какой-то ров, причинив этим всем сотоварищам, пребывавшим в радости, сильное горе.

Только тогда, когда все враги были побеждены и обращены в бегство и самым жалким образом изгнаны из города, и только после того как ворота были тщательнейше заперты, победителям дозволено было заняться добычей, но не ранее того: под угрозой казни (букв.: потери головы) было запрещено до полной победы помышлять о добыче. Итак, они нашли повсюду и в изобилии такое количество денег в золоте и серебре, такое великолепие благородных камней и одежд, такое сверхизобилие драгоценных товаров, такую массу съестных припасов, такие замечательные наполненные всевозможным добром дома, что все они вдруг превратились из пришлецов и нищих в богатых горожан.

Тем временем упомянутый выше пожар опустошил почти третью часть города[657]: ибо в то время, пока все, горожане и паломники, были поглощены столь тяжкой опасностью[658], [там] не нашлось никого, кто мог бы погасить беспрепятственно распространявшийся огонь...

В следующей главе рассказывается о разграблении реликвий аббатом Мартином Пэрисским.

Guntheri Parisiensis. Op. cit., p. 100—103, 104—107.