ГЛАВА LX Раскол между греками и латинами. - Положение Константинополя. - Восстание болгар. - Исаак Ангел свергнут с престола своим братом Алексеем. - Причины четвертого Крестового похода. -Союз франков и венецианцев с сыном Исаака. -Их морская экспедиция в Константинополь. -Две осады Константинополя

ГЛАВА LX

Раскол между греками и латинами. - Положение Константинополя. - Восстание болгар. - Исаак Ангел свергнут с престола своим братом Алексеем. - Причины четвертого Крестового похода. -Союз франков и венецианцев с сыном Исаака. -Их морская экспедиция в Константинополь. -Две осады Константинополя и взятие города латинами. 1054-1203 г.г.

Вскоре вслед за восстановлением западной империи Карлом Великим произошло разделение церквей греческой и латинской. Религиозная и национальная вражда до сих пор разделяет две самые обширные общины христианского мира, а тем, что константинопольский раскол оттолкнул самых полезных союзников восточной империи и раздражил самых опасных ее врагов, он ускорил ее упадок и разрушение.

В предшествующем изложении исторических фактов много раз проглядывало и бросалось в глаза отвращение греков к латинам. Оно первоначально возникло из ненависти к рабству, усилилось после времен Константина от той гордости, которая внушается стремлением к равенству или к владычеству и наконец было доведено до крайности предпочтением, которое было отдано мятежными подданными союзу с Франками. Греки во все века гордились превосходством своей светской и религиозной учености; они прежде всех были озарены светом христианства; они постановили декреты семи вселенских соборов; им одним был знаком язык Священного Писания и философии, и погруженные в царствовавший на западе мрак варвары не должны были осмеливаться вступать в рассуждения о высоких и таинственных вопросах богословской науки. Эти варвары со своей стороны презирали восточных жителей за нетвердость их убеждений, за мелочность их споров и за их легкомыслие, считали их виновниками всех ересей и радовались своему собственному простодушию, которое довольствовалось тем, что не отступало от традиций апостольской церкви. Однако в седьмом столетии соборы испанские, а впоследствии и соборы французские стали исправлять или извращать никейский символ веры в том, что касается таинственного вопроса о свойствах третьего лица св. Троицы. Происходившие на востоке продолжительные споры привели к точному определению натуры и происхождения Христа, а человеческий ум находил слабое подобие установленного догмата в понятных для каждого отношениях отца к сыну. Понятие о рождении было менее подходящим для Святого Духа, который, в замене божественного дара или атрибута, считался католиками за субстанцию, за личность и за Бога; он не был рожден, а по православному выражению исходил от Отца. Исходил ли он от одного Отца, быть может через посредство Сына? или же он исходил от Отца и Сына? Первое из этих мнений было принято греками, а второе латинами, и присовокупление к никейскому символу веры слова filioque воспламенило вражду между церквами восточными и галльскими. В начале этого спора римские первосвященники делали вид, будто желают держаться нейтралитета и не выходить за пределы умеренности: они осуждали нововведение, но разделяли мнение своих заальпийских единоверцев; они, по-видимому, желали набросить на эти бесплодные исследования покров молчания и христианской любви, а в переписке Карла Великого с Львом Третьим папа выражается с свободомыслием государственного человека, между тем как монарх нисходит до страстей и предрассудков духовного звания. Но римское православие уступило требованиям своей светской политики и слово filioque, которое желал вычеркнуть Лев, было вставлено в символ веры и произносилось в Ватикане при совершении литургии. Догматы, установленные Никейским собором и Афанасием, считаются теми догматами православной веры, без которых никто не может спастись, и как папистам, так и протестантам приходится теперь выносить анафемы греков и со своей стороны предавать греков проклятию за то, что они отвергают исхождение Святого Духа от Сына точно так же, как и от Отца. Такие догматы не допускают уступок, которые могли бы привести к соглашению; но правила церковного благочиния могут подвергаться изменениям в отдаленных и независимых церквах и даже здравый смысл богословов может допустить, что различия этого рода неизбежны и безвредны. Под влиянием политических соображений или суеверия Рим наложил на своих священников и дьяконов тяжелую обязанность безбрачия; у греков эта обязанность ограничивается епископами; это лишение вознаграждается высоким духовным званием или же не считается обременительным в преклонных летах, а члены приходского духовенства пользуются сожительством с своими женами, с которыми вступают в брак до своего посвящения в духовный сан. Вопрос об опресноках был в одиннадцатом столетии предметом горячих споров и как на востоке, так и на западе полагали, что сущность Евхаристии зависит от того, приготовлен ли хлеб на дрожжах или без дрожжей. Уместно ли перечислять в серьезном историческом сочинении яростные нападки, которым подвергались латины, державшиеся в течение некоторого времени в оборонительном положении? Они не воздерживались, - как это предписано апостольским постановлением, - от употребления в пищу животных, которые были задушены или зарезаны; они еженедельно постились по субботам, согласно с иудейским обычаем; на первой неделе Великого поста они ели молоко и сыр; их хилым монахам дозволялось есть мясо; сало животных дозволялось употреблять в замене растительного масла; употребление священного елея при крещении предоставлялось только епископскому званию; как сами епископы, так и их прислужники украшали себя кольцами; их священники брили лицо и крестили посредством однократного погружения в воду. Таковы были преступления, которые расшевелили религиозное рвение константинопольских патриархов и в которых оправдывались латинские богословы с не менее горячим рвением.

Ханжество и национальная ненависть способны придать необычайную важность всякому предмету спора; но ближайшей причиной раскола греков было соперничество между двумя первосвященниками; один из них отстаивал первенство старой столицы, будто бы не имевшей себе равных во всем христианском мире, а другой отстаивал первенство той столицы, в которой жил монарх и которая не могла считаться ниже какой-либо другой. Честолюбивый мирянин Фотий, служивший начальником телохранителей и главным секретарем при императоре, достиг около половины девятого столетия, благодаря своим личным достоинствам или милостивому расположению императора, более лестного звания константинопольского патриарха. По своей учености он стоял выше всего тогдашнего духовенства даже в том, что касалось богословской науки, а чистота его нравов никогда не подвергалась никаким нареканиям; но он слишком скоро достиг звания патриарха и его посвящение в этот сан считалось неправильным, а уволенный от должности, его предместник Игнатий находил для себя поддержку в общем сострадании и в упорстве своих приверженцев. Эти приверженцы обратились с жалобой к самому гордому и самому честолюбивому из римских первосвященников Николаю Первому, который поспешил воспользоваться этим удобным случаем, чтобы предать суду и признать виновным своего восточного соперника. Их ссору разжег спор о том, кому из них должны подчиняться болгарский король и болгарский народ; ни тот, ни другой первосвященник не придавал никакой цены недавнему обращению болгар в христианскую веру, если эти новообращенные не поступят в число его подчиненных. При помощи двора, греческий патриарх остался победителем; но, ожесточившись от борьбы, он в свою очередь низложил преемника св. Петра и взвел на латинскую церковь обвинение в ереси и в расколе. Фотий пожертвовал спокойствием всего мира для своего непродолжительного и непрочного владычества; он пал вместе с своим покровителем и цезарем Вардой, а Василий Македонянин совершил акт справедливости, снова возведя в сан патриарха Игнатия, преклонным летам и званию которого не было оказано должного уважения. Из своего монастыря или из своей тюрьмы Фотий заискивал милостивого расположения императора путем трогательных жалоб и искусной лести и лишь только его соперник закрыл глаза, его снова возвели на патриаршеский престол. После смерти Василия он испытал на себе непрочность тех благ, которые снискиваются при дворах, и неблагодарность своего воспитанника, сделавшегося императором; он был еще раз низложен и в последние часы своего одиночества, быть может, пожалел о том, что отказался от свободной и посвященной ученым занятиям жизни простого мирянина. При каждом перевороте покорное духовенство подчинялось одному слову или намеку монарха и состоявший из трехсот епископов собор всегда был готов или радоваться торжеству святого Фотия или клеймить позором падение этого ненавистного монарха. Путем обманчивых обещания помощи и наград, папы оказывали поддержку и в том, и в другом случае, и постановления константинопольских соборов были утверждены их посланиями или их легатами. Но и двор и народ, и Игнатий и Фотий одинаково восставали против их притязаний; их уполномоченных подвергали оскорблениям или тюремному заключению; вопрос об исхождении св. Духа был совсем позабыт; Болгария была навсегда присоединена к владениям византийского императора, а раскол продлился вследствие того, что папы строго осуждали все возведения в духовный сан; совершенные незаконным патриархом. Невежество и нравственная испорченность десятого столетия прекратили сношения между двумя нациями, не ослабив их вражды. Но когда меч норманнов снова подчинил церкви Апулии римской юрисдикции, греческий патриарх обратился к покидавшей его пастве с заносчивым посланием, в котором убеждал ее отвергать и ненавидеть заблуждения латинов. Усиливавшееся могущество римского первосвященника не могло выносить дерзости мятежника и Михаил Керуларий был отлучен папскими легатами от церкви внутри самого Константинополя. Стряхнув пыль с своих ног, они положили на алтарь св. Софии страшное предание анафеме, в котором перечислялись семь ужасных еретических заблуждений греков, и как преступные проповедники этих заблуждений, так и их несчастные последователи осуждались на всегдашнее сожитие с демоном и с подчиненными ему духами. Интересы церковные и государственные иногда побуждали двух соперников вступать в дружелюбные сношения и выражаться тоном христианской любви и согласия; но греки никогда не отрекались от своих заблуждений, папы никогда не отменяли своего приговора и с той минуты, как была пущена эта громовая стрела, можно считать разделение церквей окончательно совершившимся. Каждый честолюбивый шаг римских первосвященников усиливал это разъединение; императоры краснели от стыда и дрожали от страха при виде унижения, которому подвергались их собраться - германские монархи, а народ был скандализован светским могуществом и воинственным образом жизни латинского духовенства.

Отвращение греков к латинам усиливалось и ясно обнаруживалось во время трех первых Крестовых походов. Алексей Комнин делал все, что мог, чтобы удалять самых опасных пилигримов; его преемники Мануил и Исаак Ангел замышляли вместе с мусульманами гибель самых знаменитых французских принцев, а успеху их изворотливой и коварной политики деятельно и добровольно помогали их подданные всех званий. Значительную долю этого отвращения, без сомнения, можно приписать различию языка, одежды и нравов, которое обыкновенно разъединяет все народы земного шара. Как из гордости, так и из предусмотрительности императоры были крайне недовольны нашествиями иноземных армий, требовавших для себя права проходить через их владения и останавливаться под стенами их столицы; грубые западные чужеземцы оскорбляли и грабили их подданных, а ненависть трусливых греков усиливалась от тайной зависти, которую им внушала отважная и благочестивая предприимчивость франков. Но к этим мирским причинам национальной вражды подливало яду религиозное рвение. Вместо того чтобы найти у своих восточных единоверцев приветливость и гостеприимство, пилигримы должны были от всех выслушивать названия раскольников и еретиков, которые для православного слуха более оскорбительны, чем названия язычников и неверных; вместо того чтобы внушать к себе дружеское расположение сходством верований и культа, они внушали к себе отвращение некоторыми богословскими теориями, которыми они сами или их руководители отличались от восточных христиан. Во время Крестового похода Людовика Седьмого греческое духовенство обмывало и очищало алтари, которые были осквернены жертвоприношениями, совершенными французским духовенством. Боевые товарищи Фридриха Барбароссы жаловались на оскорбления, которые им приходилось выносить на словах и на деле от глубокой ненависти епископов и монахов. Эти последние возбуждали народ против нечестивых варваров и своими молитвами и своими проповедями, а патриарха обвиняли в публичном заявлении, что православные могут достигнуть отпущения всех своих грехов посредством истребления еретиков; один энтузиаст, по имени Дорофей, и напугал и успокоил императора своим предсказанием, что германские еретики нападут на Влахернские ворота, но что их наказание будет поразительным примером божеского мщения. Появление этих грозных армий было событием редким и опасным; но Крестовые походы ввели между двумя нациями частые и интимные сношения, которые расширили сферу их знаний, не ослабив их предрассудков. Богатство и роскошь Константинополя нуждались в продуктах всех стран; искусство и трудолюбие его жителей покрывали расходы, которые шли на иностранные товары, своим географическим положением он привлекал к себе торговцев всех стран, а эта торговля всегда находилась в руках иностранцев. После того как Амальфи стал приходить в упадок, венецианцы, пизанцы и генуэзцы завели в столице империи свои фактории и поселения; их услуги награждались почестями и привилегиями; они стали приобретать земли и дома; их семейства размножились от брачных союзов с туземными жителями, а после того, как было допущено существование магометанской мечети, уже не было возможности воспретить существование церквей римского культа. Обе жены Мануила Комнина были из рода франков; первая из них была свояченицей императора Конрада, вторая - дочерью князя Антиохийского; своего сына Алексея он женил на дочери короля Франции Филиппа Августа, а свою собственную дочь он выдал за маркиза Монферратского, который был воспитан в константинопольском дворце и возведен в высшие придворные должности. Этот грек сражался с армиями запада и замышлял его завоевание; он уважал мужество франков и полагался на их верность; их военные дарования он награждал оригинальным образом, раздавая им выгодные должности судей и казначеев; из политических расчетов Мануил искал союза с папой и народная молва обвиняла его в пристрастном расположении к латинской нации и к латинской религии. В его царствование и в царствование его преемника Алексея, франков обвиняли в Константинополе в том, что они были и чужеземцами и еретиками и фаворитами императора, а за эту тройную вину они дорого поплатились во время смут, предшествовавших возвращению и возведению на престол Андроника. Народ восстал против них с оружием в руках; находившийся в то время на азиатском берегу, тиран прислал свои войска и галеры для содействия национальному мщению, а безнадежное сопротивление иноземцев лишь послужило оправданием для ярости убийц и усилило ее. Ни возраст, ни пол, ни узы дружбы или родства не могли спасти этих жертв национальной ненависти, корыстолюбия и религиозного рвения; латинов убивали и внутри их жилищ и на улицах; квартал, в котором они жили, был обращен в пепел; их священнослужителей сжигали в церквах, их больных в госпиталях, а о многочисленности погибших можно составить себе понятие по тому факту, что греки из сострадания продали тюркам в вечное рабство более четырех тысяч христиан. Священники и монахи были самыми явными и самыми деятельными участниками в истреблении еретиков; они пели благодарственный молебен в то время, как отрезанная от тела голова римского кардинала, который был папским легатом, была привязана к хвосту собаки, тащившей ее по городским улицам среди диких насмешек толпы. Самые осторожные из иноземцев удалились при самом начале смуты на свои корабли и избежали кровавого зрелища, переехав на ту сторону Геллеспонта. Во время своего бегства они жгли и грабили морское побережье на протяжении двухсот миль, жестоко выместили свое несчастье на невинных подданных империи, были особенно безжалостны к священникам и к монахам и восполнили грабежом то, чего лишились они сами и их друзья. По возвращении на родину они познакомили Италию и Европу с богатством и слабостью, с вероломством и зложелательством греков, пороки которых выдавались за натуральные последствия ереси и раскола. Из добросовестности первые крестоносцы не воспользовались самыми удобными случаями, чтоб обеспечить для себя путь в Святую Землю взятием Константинополя, но один внутренний переворот побудил и почти принудил французов и венецианцев довершить завоевание восточной Римской империи.

Говоря о личных особенностях византийских монархов, я описал лицемерие и честолюбие, тиранию и падение Андроника, который был последним царствовавшим в Константинополе представителем дома Комнинов по мужской линии. Переворот, низвергнувший его с престола, спас жизнь последнего потомка той же династии по женской линии - Исаака Ангела и очистил этому последнему путь к престолу. Преемнику второго Нерона было бы нетрудно снискать уважение и любовь своих подданных; но им нередко приходилось сожалеть об управлении Андроника. Здравый и энергичный ум тирана был способен сознавать, как тесно были связаны его собственные интересы с интересами общественными, и в то время, как он внушал страх тем, кто мог быть для него опасен, не внушавшие ему никаких подозрений подданные и отдаленные провинции благословляли своего государя за его непоколебимое правосудие. Но его преемник чванился верховной властью и заботливо оберегал ее, не будучи в состоянии пользоваться ею по недостатку мужества и дарований; его пороки были пагубны для его подданных, а его добродетели (если у него были какие-нибудь добродетели) были для них бесполезны; греки, приписывавшие все общественные бедствия его небрежности, не ставили ему в заслугу тех временных или случайных выгод, которыми они пользовались в его царствование. Исаак дремал на своем троне и пробуждался лишь по зову наслаждений; в часы досуга его развлекали комедианты и шуты, и даже этим шутам император внушал презрение; его пиршества и его постройки превосходили все, что когда-либо придумывала царская роскошь; число его евнухов и служителей доходило до двадцати тысяч, а на содержание двора и на стол он тратил ежедневно по четыре тысячи фунтов серебра, что составляло ежегодный расход в четыре миллиона фунт, стерл. Свои нужды он удовлетворял путем угнетений, а общее неудовольствие усиливалось и от злоупотреблений при сборе податей и от бесплодной траты государственных доходов. Между тем как греки с нетерпением ожидали конца своего рабства, один льстивый пророк, которого Исаак наградил саном патриарха, предсказал ему продолжительное и увенчанное победами тридцатидвухлетнее царствование, во время которого он распространит свое владычество до Ливанских гор, а свои завоевания на ту сторону Евфрата. Но его единственным шагом к осуществлению этого предсказания была постыдная отправка блестящего посольства к Саладину с требованием уступки гроба Господня и с изъявлением желания вступить в наступательный и оборонительный союз с этим врагом христианского имени. В недостойных руках Исаака и его брата остатки греческой империи рассыпались в прах. Остров Кипр, с именем которого связаны понятия об изяществе и наслаждениях, был захвачен одним принцем из рода Комнинов, носившим одинаковое имя с императором, а вследствие странного сцепления обстоятельств меч английского короля Ричарда доставил это королевство дому Лузиньяна, вознаградив этого короля за утрату Иерусалима.

Восстание болгар и валахов было оскорблением для чести монархии и угрозой для безопасности столицы. Со времени одержанной Василием Вторым победы, эти народы жили под нестеснительным владычеством византийских монархов в течение ста семидесяти с лишним лет ; но для того, чтоб ввести у этих диких племен лучшие нравы и уважение к законам, не было принято никаких действительных мер. Их стада, служившие для них единственным средством существования, были отняты у них по приказанию Исаака для увеличения пышности императорского бракосочетания, а их свирепые воины были оскорблены тем, что на военной службе им не давали одинакового с другими ранга и одинакового жалованья. Два влиятельных вождя Петр и Асен, происходившие от прежних королей, предъявили свои собственные права и вступились за национальную свободу; находившиеся в их распоряжении колдуны-проповедники объявили народу, что их великий покровитель св. Димитрий навсегда отказался от греков, и восстание распространилось от берегов Дуная до гор Македонии и Фракии. После нескольких слабых усилий Исаак Ангел и его брат признали их независимость, а императорские войска упали духом, увидев разбросанные вдоль проходов горы Гема кости своих боевых товарищей. Благодаря военным успехам и политике Иоанна или Иоанникия, новое болгарское королевство прочно утвердилось.

Этот хитрый варвар отправил к Иннокентию Третьему посольство с заявлением, что признает себя римлянином и по происхождению, и по религии, и смиренно принял от папы дозволение чеканить монету, королевский титул и латинского архиепископа или патриарха. Ватикан ликовал по случаю этого духовного завоевания Болгарии, которое сделалось главной причиной раскола, а греки охотно отказались бы от светского преобладания, если бы могли этой ценой сохранить свое верховенство над болгарской церковью.

Болгары были так озлоблены, что молились о продлении жизни Исаака Ангела, которая была самым верным залогом их свободы и благосостояния. Впрочем, их вожди одинаково презирали и семейство императора и его народ. "У всех греков, - говорил Асен своим войскам, - климатические условия, природный характер и воспитание одинаковы и приносят одни и те же плоды. Посмотрите на длинные флаги, развевающиеся на конце моего копья. Они отличаются от греческих только своим цветом, сделаны из такой же шелковой материи руками одних и тех же работников, а те, которые окрашены в пурпуровый цвет, не имеют никаких превосходств по цене или по достоинству". В царствование Исаака появлялось немало претендентов на престол, не имевших прочного успеха, один из его генералов, отразивший нападение сицилийского флота, был вовлечен в восстание и в гибель неблагодарностью монарха, а спокойствие его роскошной жизни нарушалось тайными заговорами и народными восстаниями. Император оставался невредим или благодаря случайности, или благодаря преданности своих служителей; в конце концов он сделался жертвой честолюбия своего брата, позабывшего долг родства, верноподданства и дружбы в надежде достигнуть непрочной верховной власти. В то время, как Исаак от праздности предавался на фракийских равнинах удовольствиям охоты, Алексей Ангел был облечен в порфиру по единогласному желанию армии; столичное население и духовенство одобрили этот выбор, а новый император из тщеславия отказался от имени своих предков и заменил его более блестящим именем Комнинов. Говоря о низости характера Исаака, я уже истощил все выражения, какие может внушать презрение; к ним я могу присовокупить только то, что в течение своего восьмилетнего царствования еще более достойный презрения Алексей находил опору в мужских пороках своей супруги Евфросинии. Низвергнутый император узнал о своей участи из того, что ему пришлось спасаться от неприязни его бывших телохранителей; он бежал от них до Стагиры, в Македонии, на протяжении пятидесяти с лишним миль; но так как у него не было в виду никакого пристанища и не было никаких приверженцев, то его задержали, отправили обратно в Константинополь, лишили зрения и заперли в уединенной башне, где ему ничего не давали, кроме хлеба и воды. Его сыну Алексею, воспитанному в надежде царствовать, было в момент переворота двенадцать лет. Узурпатор пощадил жизнь ребенка и заставил его фигурировать в своей свите и в мирное и в военное время; но в то время, как армия стояла лагерем вблизи от берегов моря, один итальянский корабль доставил царственному юноше средство бежать; переодевшись простым матросом, он спасся от розысков своих врагов, переправился через Геллеспонт и нашел безопасное убежище на острове Сицилия. Поклонившись раке апостолов и испросив покровительство папы Иннокентия Третьего, Алексей принял приглашение своей сестры Ирины, находившейся в замужестве за королем римлян Филиппом Швабским. Но во время своего переезда через Италию он узнал, что цвет западного рыцарства собрался в Венеции для освобождения Святой Земли, и в нем зародилась искра надежды, что непреодолимый меч этих рыцарей может возвратить его отцу императорский престол.

Лет через десять или двенадцать после утраты Иерусалима французское дворянство было снова призвано к участию в священной войне третьим пророком, который, быть может, и не мог равняться по сумасбродству с Петром Пустынником, но как оратор и политик был много ниже святого Бернарда. Один невежественный священник из находящегося в окрестностях Парижа Нейи, по имени Фульк, отказался от исполнения своих приходских обязанностей и принял на себя более лестную роль народного проповедника и странствующего миссионера. Молва о его святости и о его чудесах распространилась по окрестностям; он строго и горячо нападал на пороки того времени, а проповеди, которые он произносил в парижских улицах, обращали на путь истины разбойников, ростовщиков, проституток и даже университетских профессоров и студентов. Немедленно после своего вступления на папский престол Иннокентий Третий объявил в Италии, Германии и Франции об обязанности предпринять новый Крестовый поход. Красноречивый первосвященник говорил о разорении Иерусалима, о торжестве язычников и о позоре христиан; он великодушно предлагал средство искупать грехи и полную индульгенцию всякому, кто прослужит в Палестине один год лично или два года через заместителя, а между его легатами и проповедниками, трубившими в священную трубу, всех звучнее и всех успешнее действовал Фульк из Нейи. Положение, в котором находились самые могущественные монархи, не дозволяло им отозваться на благочестивый призыв. Император Фридрих Второй был еще ребенком, а его владения в Германии были предметом спора между домами Брауншвейгским и Швабским, между знаменитыми партиями Гвельфов и Гибелинов. Король Франции Филипп Август уже исполнил свой опасный обет и не соглашался возобновить его; но так как похвалы соблазняли его столько же, сколько и усиление могущества, то он охотно учредил вечный фонд на нужды Святой Земли. Ричард Английский был пресыщен славой и несчастиями, которые были плодом его первой экспедиции, и позволил себе насмеяться над увещаниями Фулька, который не смущался даже в присутствии коронованных особ. "Вы советуете мне, - сказал Плантагенет, - расстаться с моими тремя дочерьми - Гордостью, Алчностью и Невоздержностью; я отказываю их по завещанию тем, кто всех более их достоин, - мою Гордость я завещаю тамплиерам, мою Алчность монахам монастыря Сито, а мою Невоздержность прелатам". Но проповеднику внимали и повиновались крупные вассалы и второстепенные князья, а самым выдающимся из всех, кто выступил на священную арену, был граф Шампани Теобальд. Этот храбрый юноша, которому было только двадцать два года, был воодушевлен примером своего отца, участвовавшего во втором Крестовом походе, и примером своего старшего брата, окончившего свою жизнь в Палестине с титулом короля Иерусалимского; две тысячи двести рыцарей были обязаны нести по его требованию военную службу и признавали свою вассальную от него зависимость; дворянство Шампани отличалось во всех военных упражнениях, а благодаря своей женитьбе на наследнице Наварры Теобальд мог собрать отряд отважных гасконцев, навербованных по обеим сторонам Пиренеев. Его товарищем по оружию был граф Блуа и Шартра Людовик, который также был царского происхождения, так как эти оба принца были племянниками и короля Франции и короля Англии. В толпе последовавших их примеру прелатов и баронов выдавались по своему происхождению и личным достоинствам Матвей Монморенси, знаменитый бич альбигойцев Симон Монфор и храбрый маршал Шампани Готфрид Виллардуэн, написавший или продиктовавший на грубом языке своего времени и своего отечества оригинальное описание совещаний и экспедиций, в которых он принимал деятельное участие. Женатый на сестре Теобальда, граф Фландрский Балдуин в то же время поступил в городе Брюгге в число крестоносцев вместе со своим братом Генрихом и с главными рыцарями и гражданами этой богатой и промышленной провинции. Обет, произнесенный вождями в церквах, был подтвержден на турнирах; ведение военных действий обсуждалось на общих собраниях, и было решено напасть для освобождения Палестины на Египет, который пришел после смерти Саладина в совершенный упадок от голода и от междоусобиц. Но гибель стольких громадных армий доказала, как трудны и опасны сухопутные экспедиции, а если на стороне фламандцев была та выгода, что они жили на берегах океана, зато французские бароны не имели флота и были совершенно несведущи в мореплавании. Они приняли благоразумное решение выбрать шесть депутатов или представителей (в число которых попал и Виллегардуин) и предоставили этим депутатам неограниченное право руководить всеми действиями конфедерации и заключать от ее имени договоры. Только приморские итальянские государства располагали достаточными средствами для перевозки священных воинов вместе с их оружием и лошадьми, и потому шестеро депутатов отправились в Венецию с целью склонить эту могущественную республику к участию в предприятии из благочестия или из выгоды.

Описывая нашествие Аттилы на Италию, я упоминал о том, что венецианцы покинули разрушенные города континента и что они нашли скромное убежище на мелких островах, лежащих у оконечности Адриатического залива. Живя среди вод жизнью людей свободных, бедных, трудолюбивых и недоступных, они мало-помалу соединились в республику. Первый фундамент Венеции был заложен на острове Риальто, а ежегодное избрание двенадцати трибунов было заменено назначением пожизненного герцога или дожа. Венецианцы гордились уверенностью, что, живя на окраинах двух империй, они постоянно сохраняли свою первоначальную независимость. Они отстаивали мечом свою старинную свободу против латинов и могли бы указать свои права на нее посредством письменных документов. Даже Карл Великий отказывался от всяких притязаний на обладание островами Адриатического залива; его сын Пипин безуспешно нападал на лагуны или каналы, которые были так глубоки, что его кавалерия не могла переходить через них, и так мелководны, что по ним не могли плавать суда, и при всех германских императорах владения республики ясно различались от королевства Италийского. Но иноземцы и их монархи считали Венецию неотъемлемой частью греческой империи и такого же мнения были сами венецианцы; доказательства этой зависимости были многочисленны и бесспорны в девятом и десятом столетиях, а пышные титулы и рабские почетные отличия, которых так жадно искали при византийском дворе венецианские герцоги, могли бы считаться унизительными для высших должностных лиц свободного народа. Но узы этой зависимости никогда не были безусловны или суровы и они были мало-помалу ослаблены честолюбием Венеции и бессилием Константинополя. Покорность перешла в уважение, права превратились в привилегии и свобода внутреннего управления окрепла, благодаря независимости от иноземного владычества. Приморские города Истрии и Далмации повиновались тому, кто владычествовал на Адриатическом море, а когда венецианцы взялись за оружие против норманнов в защиту Алексея, император не требовал их помощи в исполнение верноподданнического долга, а просил их как верных союзников доказать ему свою благодарность и великодушие. Море было их наследственным достоянием; правда, западная часть Средиземного моря от берегов Тосканы до Гибралтара находилась во власти их соперников - жителей Пизы и Генуи; но зато венецианцы рано стали участвовать в выгодах торговли греческой и египетской. Их богатство возрастало с возрастанием требований европейцев; их мануфактуры шелковых и стеклянных изделий и, быть может, также учреждение их банка принадлежат к глубокой древности, а плоды их предприимчивости обнаруживались в роскоши их общественной и частной жизни. Чтоб защищать честь своего флага, отмщать за обиды и охранять свободу мореплавания, республика была в состоянии снарядить флот из ста галер, и ее морские военные силы были в состоянии бороться и с греками с сарацинами и с норманнами. Венецианцы помогли франкам овладеть берегами Сирии, но их усердие не было ни слепо ни самоотверженно, и при завладении Тиром они удержали за собой долю верховной власти над этим самым древним центром всемирной торговли. Политика Венеции отличалась корыстолюбием торговцев и наглостью морской державы; тем не менее ее честолюбие было осмотрительно и она редко забывала, что хотя ее военные галеры были плодом и охраной ее могущества, но ее торговые суда были причиной и опорой этого могущества. В своей религии Венеция устранилась от раскола греков, не подпав под рабскую зависимость от римского первосвященника, а ее частные сношения с неверующими всех стран, как кажется, своевременно предохранили ее от лихорадочных припадков суеверия. Ее первоначальная система управления представляла странное смешение демократического принципа с монархическим: дожей выбирали на общих собраниях народа путем голосования; пока он был популярен и управлял с успехом, он царствовал с пышностью и с авторитетом монарха; но при часто случавшихся государственных переворотах народные сборища низлагали, изгоняли или убивали дожей иногда в наказание за действительную вину, иногда без всякого основания. В двенадцатом столетии появились первые зачатки той мудрой и бдительной аристократии, которая низвела дожа до роли манекена, а народ до значения нуля.

Когда шестеро послов от французских пилигримов прибыли в Венецию, они были гостеприимно приняты во дворце св. Марка царствовавшим дожем, который назывался Энрико Дандоло и, находясь в последнем периоде человеческой жизни, занимал блестящее место между самыми знаменитыми людьми своего времени. Несмотря на свои преклонные лета и на потерю зрения, Дандоло сохранял свежесть ума и энергию; он был одарен и мужеством героя, желавшего ознаменовать свое управление какими-нибудь достопамятными подвигами, и мудростью патриота, желавшего основать свою славу и величие на благе своего отечества. Он отвечал, что высоко ценил отважный энтузиазм и благородную самоуверенность баронов и их депутатов, что будь он частным человеком, он пожелал бы окончить свою жизнь на служении такому делу и в таком обществе, но что он слуга республики и потому должен предварительно посоветоваться о таком важном деле со своими сотоварищами. Предложение французов сначала обсуждалось шестью мудрецами, выбранными незадолго перед тем для контролирования администрации дожа; затем его содержание было сообщено сорока членам государственного совета, и наконец было предоставлено на усмотрение законодательного собрания из четырехсот пятидесяти представителей, ежегодно избиравшихся в шести городских кварталах. И в мирное и в военное время дож все-таки был главой республики; его легальный авторитет поддерживался личной репутацией Дандоло; все, что он находил в предлагаемом союзе выгодным для государства, было взвешено и одобрено и он был уполномочен предложить послам следующие условия договора. Крестоносцы должны собраться в Венеции в будущем году к празднику св. Иоанна; плоскодонные суда будут приготовлены для помещения четырех с половиной тысяч лошадей и девяти тысяч оруженосцев, сверх того будет приготовлено достаточное число судов для перевозки четырех с половиной тысяч рыцарей и двадцати тысяч пехотинцев; в течение девяти месяцев крестоносцев будут снабжать съестными припасами и их перевезут на какой бы то ни было берег, на который они будут призваны служением Богу и христианству; республика со своей стороны обязывалась доставить эскадру из пятидесяти галер. От пилигримов потребовали, чтоб до их отъезда была уплачена сумма в восемьдесят пять тысяч марок серебра и чтоб все завоевания как на море, так и на суше были поровну разделены между союзниками. Это были тяжелые условия, но необходимость в содействии венецианцев была настоятельна, а французские бароны так же щедро тратили свои деньги, как щедро проливали свою кровь. Для утверждения договора было созвано общее собрание; в обширной церкви св. Марка и на соседней площади собрались десять тысяч граждан и высокорожденным депутатам пришлось в первый раз униженно преклониться перед верховенством народа. "Знаменитые венецианцы, - сказал маршал Шампани, - мы присланы самыми великими и самыми могущественными французскими баронами просить у тех, кто владычествует на морях, содействия в освобождении Иерусалима. По их приказанию мы падаем к вашим стопам и встанем только тогда, когда вы дадите нам обещание отмстить вместе с нами за оскорбление Христа". Их красноречие и слезы, их воинственная наружность и смиренная поза вызвали общие одобрительные возгласы, которые, по словам Готфрида, походили на гул от землетрясения. Почтенный дож взошел на трибуну, чтоб подкрепить их ходатайство теми честными и добродетельными мотивами, которые только и можно излагать перед народными сходками; договор был написан на пергаменте, скреплен клятвами и печатями, принят плакавшими от радости представителями Франции и Венеции и отправлен в Рим на утверждение папы Иннокентия Третьего. Две тысячи марок были заняты у купцов на первые расходы по вооружению. Из шести депутатов двое переехали обратно через Альпы, чтоб сообщить о своем успехе, а четверо остальных безуспешно попытались возбудить рвение и соревнование в республиках генуэзской и пизанской.

Исполнению этого договора воспрепятствовали непредвиденные затруднения и задержки. На своем возвратном пути в Труа, маршал нашел радушный прием и одобрение у графа Шампани Теобальда, который был единогласно выбран союзниками в главнокомандующие. Но здоровье этого храброго юноши уже приходило в упадок; его положение скоро сделалось безнадежным и он горевал о том, что судьба обрекла его на преждевременную смерть не на поле битвы, а в постели. Перед смертью принц роздал свои сокровища своим храбрым и многочисленным вассалам; они поклялись в его присутствии, что исполнят и его обет и свой собственный, но, по словам маршала, некоторые из них приняли подарок, а своего слова не сдержали. Более энергичные крестоносцы созвали в Суассоне парламент для избрания нового главнокомандующего, но французские принцы оказались такими неспособными, завистливыми или неподатливыми, что между ними не нашлось ни одного, который был бы и способен и расположен взять на себя руководство предприятием. Они остановили свой выбор на чужеземце, - на маркизе Монферратском Бонифации, который происходил из рода героев и сам снискал репутацию даровитого полководца и политика, а этому итальянцу не дозволяли отклонить такой лестный вызов ни благочестие, ни честолюбие. Посетив французский двор, где он был принят как друг и как родственник, маркиз принял в суассонской церкви крест пилигрима и жезл главнокомандующего и немедленно после того переехал обратно через Альпы для того, чтоб заняться приготовлениями к дальней восточной экспедиции. Незадолго перед Троицыным днем он развернул свое знамя и выступил во главе итальянцев в Венецию; ему предшествовали или за ним следовали графы Фландрии и Блуа и самые почтенные французские бароны, а их число было увеличено германскими пилигримами, которые имели в виду одинаковую с ними цель и руководствовались одинаковыми мотивами. Венецианцы исполнили и даже превзошли принятые на себя обязательства; они построили конюшни для лошадей и казармы для войск; магазины они в избытке наполнили фуражом и съестными припасами, и флот из транспортных судов, кораблей и галер был готов к отплытию, лишь только республика получит условленную плату за наем судов и за сделанные вооружения. Но эта плата была не по силам собравшимся в Венеции крестоносцам. Фламандцы, оказывавшие своему графу лишь добровольную и непрочную покорность, предприняли на своих собственных судах длинное плавание по океану и Средиземному морю, а многие из французских и итальянских крестоносцев предпочли более дешевый и более удобный морской переезд в Святую Землю из Марселя и из Апулии. Каждый из прибывших в Венецию пилигримов мог основательно жаловаться на то, что после уплаты приходившейся на его долю контрибуции его заставляли еще платить за его отсутствующих товарищей; золотая и серебряная посуда, которую вожди добровольно отдали в казну св. Марка, была великодушным, но неудовлетворительным пожертвованием и несмотря на все усилия все еще недоставало тридцати четырех тысяч марок для уплаты всей условленной суммы. Это препятствие было устранено политикой и патриотизмом дожа, объявившего баронам, что если они помогут венецианцам овладеть несколькими возмутившимися городами Далмации, он примет личное участие в священной войне и исходатайствует у республики отсрочку уплаты до того времени, когда какое-нибудь выгодное завоевание доставит крестоносцам средство расплатиться. После продолжительных угрызений совести и колебаний бароны нашли, что лучше согласиться на эти условия, чем отказаться от предприятия, и первые военные действия флота и армии были направлены против находившейся на берегах Славонии сильной крепости Зар, которая сбросила с себя зависимость от Венеции и обратилась к королю Венгрии с просьбой о защите. Крестоносцы прорвались сквозь цепи или бревна, загораживавшие вход в гавань, высадили на сушу своих лошадей и свои войска вместе с военными машинами и принудили жителей сдаться на произвол победителей после пятидневного сопротивления; жизнь жителей Зары была пощажена, но за свое восстание они были наказаны разграблением их домов и разрушением их городских стен. Время года было позднее, поэтому французы и венецианцы решились перезимовать в безопасной гавани и в обильной съестными припасами стране; но их спокойствие нарушали национальные и шумные ссоры между солдатами и матросами. Взятие Зары посеяло семена раздоров и скандала; оружие союзников запятналось в самом начале предприятия кровью не неверных, а христиан; и король Венгрии и его новые подданные также принадлежали к числу поборников креста, а угрызения совести людей благочестивых усиливались от того, что пилигримы стали обнаруживать и страх и утомление. Папа отлучил от церкви фальшивых крестоносцев, которые грабили и убивали своих единоверцев; от громов Ватикана спаслись только маркиз Бонифаций и Симон Монфорский, - первый потому, что совершенно покинул лагерь. Иннокентий охотно простил бы добродушных и послушных французских грешников, но его раздражало упорное здравомыслие венецианцев, которые не хотели сознаться в своей виновности, не принимали прощения и не дозволяли лицу духовного звания вмешиваться в их светские дела.