ГЛАВА LVIII Причины первого Крестового похода и число первых крестоносцев. - Характеристические особенности латинских принцев. - Их поход в Константинополь. - Политика греческого императора Алексея. - Завоевания Никеи, Антиохии и Иерусалима франками. - Освобождение гроба Господня. - Первый король Ие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА LVIII

Причины первого Крестового похода и число первых крестоносцев. - Характеристические особенности латинских принцев. - Их поход в Константинополь. - Политика греческого императора Алексея. - Завоевания Никеи, Антиохии и Иерусалима франками. - Освобождение гроба Господня. - Первый король Иерусалимский Готфрид Булонский. - Основание франкского или латинского королевства. 1095-1369 г.г.

Родившийся в городе Амьен, во французской провинции Пикардии, пустынник, называвшийся Петром, посетил гроб Господен почти через двадцать лет после завоевания Иерусалима тюрками. Вынесенные им самим угнетения и страдания всех, посещавших Палестину христиан, возбудили в нем чувства скорби и сострадания; он оплакивал это бедственное положение вместе с патриархом и настоятельно допытывался от него, нельзя ли получить помощь от царствовавших на востоке греческих императоров. Патриарх описал ему пороки и бессилие Константиновских приеемников. "Я подыму на вашу защиту воинственные нации Европы", воскликнул пустынник, и Европа отозвалась на его призыв. Удивленный патриарх снабдил его на прощанье рекомендательными письмами, в которых оплакивал бедственное положение христиан, а высадившийся в Бари Петр немедленно отправился в Рим, чтоб пасть к стопам римского первосвященника. Он был небольшого роста, а его наружность возбуждала к нему презрение; но у него были живые и пронзительные глаза и он был одарен той пылкостью речи, которая почти всегда увлекает слушателя. Он был родом из дворянской семьи (ведь мы должны теперь выражаться языком нового времени) и вступил в военную службу под начальством живших в соседстве графов Булонских, - тех самых, которые были героями первого Крестового похода. Но он скоро отрекся и от военной карьеры и от мира, а если правда, что его жена хотя и была благородного происхождения, но была стара и очень дурна собой, то он мог тем охотнее променять брачное ложе на монастырь, а потом и на келью отшельника. В этом суровом одиночестве его тело дошло до изнурения, а его воображение воспламенилось; он стал верить во все, чего желал; а все, во что он верил, сбывалось в его снах и видениях. Из Иерусалима пилигрим возвратился совершенным фанатиком, а так как он доходил до крайности в том, что было в ту пору общим умопомешательством, то папа Урбан Второй принял его как пророка, одобрил его блестящие замыслы, обещал ему поддержку на вселенском соборе, и поощрил его проповедовать необходимость освобождения Святой Земли. Ободренный папским поощрением пустынник прошел по итальянским и французским провинциям и с быстротой и с успехом. Его образ жизни был воздержный, его молитвы были и часты и пламенны, а милостыню, которую он получал одной рукой, раздавала другая; на его голове не было волос; ходил он босоногим, а его худощавое тело было прикрыто грубой одеждой; он носил с собою тяжелое распятие, которое показывал всякому, кого встречал, а осел, на котором он ехал, считался святым, потому что был слугой человека Божия. Перед собиравшимися вокруг него бесчисленными толпами народа пустынник проповедовал и в церквях, и на улицах, и на больших дорогах; он входил с одинаковой самоуверенностью и в дворцы и в хижины и, призывая всех к покаянию, и к оружию увлекал народ, - а в ту пору все принадлежали к народу. Когда он описывал страдания палестинских туземцев и пилигримов, скорбь овладевала всеми сердцами; она переходила в негодование, когда он призывал всех способных носить оружие к защите своих единоверцев и на помощь к своему Спасителю; недостаток искусства и красноречия возмещал вздохами, слезами и пламенными возгласами, а взамен разумных доводов он обращался с громкими и частыми воззваниями к Христу, к его матери, к святым и ангелам рая, с которыми он лично беседовал. Самые лучшие из афинских ораторов могли бы позавидовать успеху его красноречия; этот грубый энтузиаст внушал другим такую же страсть, какая кипела в нем самом, и христианство с нетерпением ожидало созвания собора и декретов первосвященника.

У мужественного Григория Седьмого уже ранее того родилась мысль вооружить Европу против Азии, и пылкость его религиозного рвения и честолюбия ясно обнаружилась в его посланиях; с обеих сторон Альп собрались под знамя св. Петра пятьдесят тысяч католиков, и папа намеревался лично выступить во главе этой армии против нечестивых последователей Мухаммеда, как нам поведал об этом его преемник. Но честь или вина осуществления этого святого замысла, хотя и не под личным предводительством, принадлежала самому преданному из приверженцев Григория Урбану Второму. Он предпринял завоевание Востока в то время, как его соперник Гвиберт Равеннский, оспаривавший у него и титул и почетные отличия первосвященного звания, держал в своей власти большую часть Рима и возводил в нем укрепления. Он старался соединить военные силы Запада в такое время, когда император и король Франции были отлучены от церкви и им самим и его предместниками, и вследствии того была разорвана связь как между западными монархами и церквью, так и между народами и их монархами. Король Франции Филипп Первый терпеливо выносил наказание, вызванное его постыдным образом жизни и незаконным браком. Император Германский Генрих Четвертый отстаивал свою привелегию инвеституры, - свое право утверждать епископов пожалованием перстня и посоха. Но в Италии императорская партия была побеждена норманнами и графиней Матильдой, а в эту старинную распрю только что подлили яду два несчастья - восстание Генрихова сына Конрада и позор Генриховой супруги, сознавшейся на соборах в Констансе и в Пьяченце в многочисленных прелюбодеяниях, на которые склонял ее супруг, не дороживший ни ее честью, ни своей собственной. Дело, за которое взялся Урбан, было так популярно, а его влияние было так велико, что на созванный им в Пьяченце собор съехались из Италии, Франции, Бургундии, Швабии и Баварии двести епископов. На этом важном съезде собрались четыре тысячи лиц духовного звания и тридцать тысяч мирян, а так как и в самой просторной церкви не могла бы уместиться такая масса людей, то продолжавшиеся семь дней заседания происходили на прилегающей к городу равнине. Послы греческого императора Алексия Комнина описали перед этим собранием несчастья своего государя и опасное положение Константинополя, который был защищен от общих врагов всех христиан, победоносных тюрок, только узким проливом.

В своих мольбах о помощи они старались польстить тщеславию латинских монархов и убеждали их, как из политических, так и из религиозных мотивов отбросить варваров в глубь Азии, прежде чем эти варвары попытаются проникнуть внутрь Европы. Рассказ о страданиях восточных единоверцев растрогал слушателей до слез; самые пылкие из поборников христианства заявили о своей готовности взяться за оружие, и греческие послы были отпущены с обещаниями скорого и могущественного содействия. Избавление Константинополя было включено в более широкий и более далекий замысел освобождения Иерусалима; но осторожный Урбан отложил окончательное решение до второго собора, который он предлагал созвать в одном из французских городов осенью того же года. Эта непродолжительная отсрочка была полезна тем, что лишь усиливала общий энтузиазм; к тому же папа возлагал свои надежды главным образом на воинственную нацию, гордившуюся славой своего имени и старавшуюся подражать своему герою Карлу Великому, которому популярный роман Турпина, приписывал завоевание Святой Земли. В этом выборе Урбан, быть может, руководствовался привязанностью к родине или тщеславием: он родился во Франции, был монахом в Клюни и был первый из своих соотечественников, достигший престола св. Петра. Этот папа прославил и свое семейство и свою провинцию, а разве что-нибудь может сравниться с удовольствием посвятить в блеск высокого звания ту страну, где молодость была проведена в неизвестности и в труде.

В нас мог бы возбудить удивление тот факт, что римский первосвященник воздвигал внутри Франции трибунал, с высоты которого он громил своими анафемами короля; но наше удивление исчезнет, если мы составим себе верное понятие о том, чем были короли Франции в одинадцатом столетии. Филипп Первый был правнук основателя теперешней династии Гуго Капета, присоединивший, - в то время как потомство Карла Великого пришло в упадок, - королевский титул к своим наследственным владениям Парижу и Орлеану.

На этом небольшом пространстве он пользовался доходами и правом отправления правосудия; но в остальной Франции Гуго и его ближайшие преемники были не более как феодальными начальниками над почти шестьюдесятью герцогами и графами, которые пользовались независимостью и наследственной властью, не подчинялись ни каким законам и легальным постановлениям собраний, и за неуважение к своему монарху наказывались непокорностью своих низших васслов. В Клермоне, на территории графа Овернского, папа мог безнаказанно пренебрегать гневом Филиппа, а созванный им в этом городе собор был не менее многочислен и внушал не менее уважения, чем тот, который собирался в Пьяченце. Кроме своего двора и коллегии римских кардиналов, папа имел при себе тринадцать архиепископов и двести двадцать пять епископов; число украшенных митрами прелатов доходило до четырехсот; а отцов церкви благословили на их труд святые люди и просветили ученые люди того времени. Масса могущественных владетельных князей и славных рыцарей собралась из соседних стран в место заседаний собора и с нетерпением ожидала его постановлений; и таково было общее пылкое рвение и любопытство, что в городе не оказалось достаточно места для помещения, и многие тысячи пришельцев поселились в ноябре в палатках и лачугах на открытом поле. Плодом восьмидневных заседаний было несколько полезных или назидательных церковных постановлений касательно улучшения нравов; войны между отдельными владельцами подверглись строгому осуждению; мир Божий, то есть прекращение военных действий в течение четырех дней в неделю, был снова утвержден; женщины и священнослужители были поставлены под защиту церкви, и трехлетнее покровительство было распространено на земледельцев и торговцев - этих беззащитных жертв воинского хищничества. Но как бы ни была священна та власть, которая утвердила закон, он не может внезапно изменить нравы своего времени, а добрые намерения Урбана заслуживают тем менее похвалы, что он старался прекратить внутренние распри только для того, чтоб распространить пламя войны от берегов Атлантического океана до берегов Евфрата.

С того времени, как был созван собор в Пьяченце, слух о его великом замысле распространился среди народных масс; по возвращении из Пьяченцы духовенство стало проповедывать во всех приходах необходимость освобождения Святой Земли, доказывая заслугу и славу такого предприятия, а когда папа взошел на высокую эстраду, построенную на клермонской рыночной площади, его красноречивая речь была обращена к хорошо подготовленным и нетерпеливым слушателям. Его доводы были вполне убедительны, его воззвания были пылки, его успех был неизбежен. Оратора прерывали тысячи голосов, восклицавших на своем грубом диалекте: "Богу так угодно, Богу так угодно!". "Действительно, Богу так угодно", - возразил папа, - а эти достопамятные слова, без сомнения внушенные Святым Духом, пусть будут впредь боевым кличем, чтоб поддерживать в поборниках Христа благочестивое рвение и мужество. Его крест есть символ вашего спасения: носите его красного цвета, одного цвета с кровью, на вашей груди или на ваших плечах как залог вашего священного и непреложного обязательства". Это предложение было принято с радостью; множество лиц и духовного и светского звания прикрепили к своему верхнему платью изображение креста и стали просить папу, чтоб он выступил во главе их в поход. Эта опасная честь была отклонена папой, который был осторожнее своего предместника Григория; он сослался на раскол внутри церкви и на обязанности своего пастырского звания, а тем верующим, которые не могли принять участия в походе по своему полу или ремеслу, по своим летам или недугам, он посоветовал помогать молитвами и подаяниями тем, которые были способны сражаться. Титул и полномочия своего легата он возложил на епископа города Рюи Адемара, который прежде всех получил крест из рук папы. Самым усердным их светских вождей был граф Тулузский Раймунд; приехавшие от него на собор послы объяснили причины его отсутствия и дали слово от имени своего повелителя. Подвижники креста исповедались и получили отпущение своих грехов; затем их распустили с увещанием поощрять их соотечественников и друзей к участию в предприятии; а их выступление в поход было назначено в праздник Успения, - 15 августа следующего года.

Людям до такой степени свойственна привычка прибегать к насилию, что она составляет как бы врожденное свойство их натуры и они готовы принять самую мелкую обиду и самое сомнительное право за достаточное основание для того, чтоб один народ объявил войну другому. Но название и характер священной войны требуют более строго расследования ее мотивов; ведь мы не можем поверить на слово, что служители князя Мира обнажили меч разрушения без веских мотивов, без законного на то права и без крайней необходимости. Политические результаты предприятия выясняются с течением времени путем опыта, но прежде чем приступить к делу, мы должны сознать и справедливость, и целесообразность предприятия. Во времена Крестовых походов и восточные, и западные христиане были убеждены, что справедливость была на их стороне и что они были достойны похвалы; их аргументы затемнялись беспрестанным употреблением во зло Священного Писания и риторики; но они, как кажется, более всего настаивали на естественном и священном праве защищать свою религию, на своем праве владеть Святой Землей и на нечестии своих языческих и магометанских противников.

I. Право законной обороны, конечно, заключает в себе и право защищать наших светских и духовных союзников; оно основывается на действительном существовании опасности, а настоятельность этой опасности измеряется ожесточением и могуществом наших врагов. Магометанам приписывали тот зловредный принцип, что на них лежит обязанность искоренять мечом все другие религии. Это обвинение, возведенное на них невежеством и ханжеством, опровергается содержанием Корана, историей мусульманских завоевателей, публичной и легальной терпимостью христианского богослужения. Но нельзя отрицать того, что восточные церкви были доведены под их железным игом до бедственного положения, что и в мирное время, и в военное они предъявляли божественное и неоспоримое право на всемирное владычество и что догматы их веры постоянно угрожали уничтожением религии и свободы тех, кого они называли неверными. В одиннадцатом столетии победы тюрок заставляли опасаться, что эти угрозы могут быть приведены в исполнение на деле. В течение менее тридцати лет они завладели азиатскими государствами вплоть до Иерусалима и до Геллеспонта, и Греческая империя находилась на краю гибели. Помимо искреннего сочувствия к своим единоверцам латины имели право защищать Константинополь ради своих собственных интересов, так как этот город служил самым важным оплотом для Запада, а право обороны заключается не только в отражении нападения, но и в его предотвращении. Но эта благотворная цель могла быть достигнута присылкой менее многочисленных подкреплений, и наш рассудок не может одобрить отправки на отдаленный театр военных действий тех бесчисленных сонмищ, которые затопили Азию и обезлюдили Европу.

II. От обладания Палестиной не могли ничего выиграть ни могущество латинов, ни их безопасность, и только их фанатизмом можно было оправдать завоевание такой отдаленной и небольшой провинции. Христиане утверждали, что их неотъемлемое право на обетованную землю было за ними закреплено кровью их божественного Спасителя и что на них лежала обязанность вырвать это наследственное достояние из рук незаконных владельцев, не уважавших святости гроба Господня и не допускавших к нему пилигримов. Было бы тщетно на это возражать, что первенство Иерусалима и святость Палестины были упразднены вместе с законами Моисея, что Бог христиан не местное божество и что приобретение его колыбели или его гробницы, Вифлеема или Голгофы, не может служить оправданием для нарушений нравственных правил Евангелия. Такие аргументы всегда будут отскакивать в сторону от того тяжелого щита, которым прикрывается суеверие, и религиозные люди нелегко откажутся от обладания священной почвой мистерии и чудес.

III. Но священные войны, возникшие во всех странах мира от Египта до Ливонии и от Перу до Индостана, требовали для своего оправдания более всеобщих и более податливых мотивов. Нередко допускали, а иногда положительно утверждали, что различие религиозных верований есть достаточный мотив для ведения войны, что подвижники креста могут убивать или порабощать упорных неверующих и что благодать есть единственный источник и могущества в этом мире и спасение в будущем. За четыреста с лишним лет до первого Крестового похода варвары германские и арабские завладели восточными и западными провинциями Римской империи почти одновременно и одинаковым путем. Время и трактаты придали легальную прочность завоеваниям принявших христианскую веру франков; а магометанские монархи все еще были в глазах своих подданных и соседей тиранами и узурпаторами, у которых можно было без нарушения справедливости отнять их незаконные владения путем внешнего нападения или внутреннего восстания.

По мере того как нравы христиан развращались, налагаемые церквью наказания становились более строгими, и с возрастанием числа грехов возрастало число средств нравственного исцеления. В первобытной церкви искупление грехов подготовлялось добровольным и публичным сознанием своей вины. В средние века епископы и священники допрашивали преступника, требовали от него отчета во всем, что он думал, говорил и делал, и установили условия, на которых он мог примириться с Богом. Но так как эта неограниченная власть могла быть употребляема во зло то чрезмерной снисходительностью, то чрезмерной взыскательностью, то в руководство духовным судьям был составлен устав церковного благополучия. Этот род законодательства был придуман греками; латинская церковь заимствовала от них чин покаяния или ввела у себя по их примеру нечто подобное, и духовенство всех епархий было снабжено во времена Карла Великого кодексом, содержание которого оно тщательно скрывало от простонародья. В этой опасной классификации преступлений и наказаний опасность или прозорливость монахов предусмотрела все возможные случаи и все возможные оттенки; в этот список вошли и такие грехи, существование которых не могла бы заподозрить невинность, и такие, существованию которых не может верить наш рассудок, а самые обыкновенные преступления - блуд и прелюбодеяние, клятвопреступление и святотатство, грабеж и убийство - искуплялись покаянием, которое сообразно с разными побочными обстоятельствами продолжалось от сорока до семидесяти лет. В течение этого бичевания плоти благотворный режим постов и молитв исцелял больного и доставлял преступнику отпущение грехов; его скорбь и раскаяние выражались в полном пренебрежении ко всему, что касалось его наружности, и он смиренно воздерживался от всяких деловых занятий и от всяких общественных удовольствий. Но от строгого исполнения этих правил обезлюдели бы дворцы и лагери и города; западные варвары всему верили и всему подчинялись; но натура нередко восставала против принципа, и светский судья безуспешно старался применять предписания духовенства. Действительно, буквальное исполнение законов о покаянии было невозможно; грехи прелюбодеев умножились от ежедневного повторения; под грех человекоубийства можно было подвести избиение целого народа; всякое греховное деяние отмечалось отдельно, и умеренному грешнику было бы не трудно в те времена анархии и разврата сделать долг в триста лет. Его неспособность расплатиться была облегчена заменом или индульгенцией: год покаяния был оценен для людей богатых в двадцать шесть solidi (золотых монет), то есть почти в четыре фунта стерлингов, а для бедных в три solidi, то есть в девять шиллингов; эти взносы скоро стали употребляться на нужды церкви, для которой искупление грехов сделалось неисчерпаемым источников богатства и могущества. Долг в триста лет или в тысячу двести фунтов стерлингов мог разорить зажиточного человека; недостаток золота и серебра восполнялся отчуждением земель, а Пипин и Карл Великий положительно заявили, что жаловали церкви обширные земельные владения для исцеления своей души.

В гражданском законодательстве принято за правило, что тот, кто не в состоянии расплатиться деньгами, должен расплачиваться своим телом, и монахи ввели у себя телесные наказания - этот хотя и мучительный, но дешевый способ расплаты. Путем фантастических вычислений один год покаяния был заменен тремя тысячами ударов плети, и таковы были ловкость и терпение знаменитого пустынника св. Доминика Броненосца, что в течение шести дней он сквитал на своей собственной спине долг в целое столетие тремястами тысячами ударов плети. Его примеру стали следовать многие кающиеся обоего пола; а так как дозволялось расплачиваться этим способом за других, то выносливые труженики могли искупать своей собственной спиной грехи своих благодетелей. Эта привычка расплачиваться за грехи деньгами или спиной привела в одиннадцатом столетии к менее унизительному способу расплаты. Предшественники Урбана Второго признавали заслугу тех, кто участвовал в войнах с сарацинами в Африке и в Испании. На Клермонском соборе этот папа даровал полную индульгенцию тем, кто вступал на службу под знамя креста, отпустил все их грехи и счел уплаченными все, что они оставались в долгу по правилам церковного покаяния. Наш холодный философский век не в состоянии понять того впечатления, которое произвели эти обещания на преступников и фанатиков. По зову своего пастыря разбойники, поджигатели и убийцы тысячами устремились спасать свою душу и повторять над неверующими преступные деяния, которые прежде совершали над своими христианскими собратьями, и новые условия искупления были с горячностью приняты грешниками всякого звания и всякого рода. Никто не был безупречен, никто не считал себя чистым от греха и не нуждающимся в покаянии, а те, которые всех менее могли страшиться правосудия Божия и церковного, имели еще более права ожидать награды за свое благочестивое мужество и в этой жизни, и в будущей. В случае, если бы они пали, латинское духовенство обещало украсить их могилу венцом мученичества; в случае, если бы они пережили завоевание Святой Земли, они могли без нетерпения ожидать увеличившейся награды, которую получат на небесах. Они изъявляли готовность пролить свою кровь за Сына Божьего, сшедшего на землю для их спасения; они брались нести крест и с уверенностью вступали на путь Божий; Его Провидение, конечно, охраняло бы их безопасность, а его могущество, конечно, устранило бы наглядным и чудесным образом те препятствия, которые могли встретить их святое предприятие. Облако и огненный столб Иеговы ведь руководили же израильтянами при переселении в Обетованную землю. Разве христиане не имели еще более основания ожидать, что воды рек расступятся, чтобы дать им проход, что самые крепкие городские стены будут разваливаться при звуке их труб и что солнце остановит свое течение, чтобы дать им время истребить неверных?

Я могу смело утверждать, что между вождями и простыми солдатами, выступившими на освобождение гроба Господня, все были увлечены энтузиазмом, убеждением в заслуге предприятия, надеждой на награду и уверенностью в небесной помощи. Но я точно так же убежден, что для многих из них эти побудительные причины не были единственными, а для некоторых из них не были главными. Влияние религии или ее употребление во зло едва ли способно сдерживать поток национальных влечений, но оно способно придать этому потоку непреодолимую силу. Папы и соборы безуспешно громили варваров за склонность к войнам, за кровавые турниры, за разнузданность любовных влечений и за судебные поединки; гораздо легче возбуждать между греками метафизические споры, привлекать в монастыри жертв анархии или деспотизма, освящать терпение рабов и трусов или же ставить себе в заслугу человеколюбие и милосердие новейших христиан. Войны и физические упражнения были господствующими страстями франков или латинов; теперь от них требовали, чтобы они под видом покаяния удовлетворяли эти страсти, посетили отдаленные страны и обнажили свой меч для борьбы с восточными народами. Их победа или даже только их попытка достигнуть цели обессмертила бы имена неустрашимых подвижников креста, а самое чистое благочестие не может быть равнодушным к такой блестящей перспективе военной славы. В мелких европейских войнах они проливали кровь своих друзей и соотечественников из-за обладания каким-нибудь замком или селением, а теперь им представляется случай померяться с отдаленными и неприятельскими нациями, которые были отданы им в жертву; в своем воображении они уже делались обладателями богатых азиатских царств, а завоевание Сицилии и Апулии норманнами могло разжечь честолюбие самого ничтожного искателя приключений до надежды воссесть на каком-нибудь троне. В своем тогдашнем варварском состоянии христианские страны не могли равняться с магометанскими странами ни климатом, ни культурой, а естественные и искусственные богатства этих последних были преувеличены вследствие баснословных рассказов пилигримов и вследствие того, что зарождавшаяся торговля познакомила европейцев с некоторыми продуктами восточной промышленности. Люди всех званий верили всему, что рассказывалось о странах, которые орошались потоками молока и меда, о рудниках, из которых добывались в необъятном количестве золото и бриллианты, о дворцах, которые строились из мрамора и яшмы, и об ароматических рощах, в которых произрастали корица и ладан. Каждый из вождей рассчитывал на то, что в этом земном раю добудет своим мечом богатое и почетное владение, объем которого он измерял своими желаниями. Его вассалы и солдаты возлагали свои надежды на Бога и на своего повелителя; добычи, собранной только с одного из турецких эмиров, было бы достаточно для того, чтобы обогатить низших военных служителей, а букет греческих вин и красота греческих женщин возбуждали в подвижниках креста влечения, соответствовавшие не столько их призванию, сколько их природным наклонностям. Стремление к свободе служило могущественным поощрением для народной массы, жившей под гнетом феодальной или церковной тирании. Поселяне и обыватели, которые были привязаны к земле узами рабства, могли избавиться от своего высокомерного владельца, став под знамя креста, и могли переселиться вместе со своими семействами в страну свободы. Монах мог избавиться от монастырской дисциплины, должник мог прекратить нарастание лихвенных процентов и избавиться от преследований своих кредиторов, а разбойники и злодеи всякого рода могли по-прежнему не признавать никаких законов и избегать наказания за свои преступления.

Мотивы этого рода были и важны, и многочисленны; но взвесив их влияние на умы, мы должны присовокупить к ним постоянно усиливавшееся влияние примеры и моды. Первые подвижники креста сделались самыми ревностными и самыми полезными его миссионерами; в среде своих друзей и соотечественников они проповедовали об обязанности участвовать в священной войне, о заслугах такого предприятия и о доставляемой им награде, а убеждения и пример мало-помалу вовлекали в эту пучину и самых упорных. Воинственное юношество воспламенялось от упреков или подозрений в трусости; удобные случай посетить гроб Господень под охраной целой армии людей старых и дряхлых, женщин и детей, полагавшихся не столько на свои физические силы, сколько на свое усердие, а тот, кто накануне смеялся над безрассудством своих товарищей, вступал на другой день на проложенную ими стезю самым горячим увлечением. Невежество, преувеличивавшее выгоды предприятия, уменьшало его опасности. С тех пор как тюрки завладели Святой Землей, благочестивые странствования прекратились; даже вожди крестоносцев не имели точного понятия о длине пути и о положении своих противников, и такова была тупость народной толпы, что при виде первого города или замка по ту сторону известной ей границы она была готова спросить, не это ли Иерусалим - конечная цель ее усилий. Впрочем, самые благоразумные из крестоносцев не были уверены, что их будут питать ниспадающие ливнем с неба перепела и манна, и потому запаслись теми драгоценными металлами, которые во всех странах доставляют всякие жизненные удобства. На покрытие путевых расходов сообразно с своим рангом владетельные князья переуступали свои провинции, дворяне продавали свои земли и замки, крестьяне продавали скот и земледельческие орудия. Нетерпение многочисленных продавцов сильно понизило цену поместьев, а нужды и нетерпение покупателей возвысили цену оружия и лошадей до громадных размеров. Те, которые оставались дома, сохраняя при себе и здравый смысл и деньги, обогатились от этой эпидемической заразы; светские владетели стали приобретать за дешевую цену владения своих вассалов, а покупатели духовного звания зачислили в счет уплаты обещание молиться за продавцов. Некоторые из самых усердных крестоносцев стали изображать на своем теле крест, который прежде нашивали на своем верхнем платье из сукна или шелка, и чтобы это изображение не могло стереться, выжигали его раскаленным железом или обводили несмываемой жидкостью, а один хитрый монах, показывавший чудом запечатлевшееся на его груди изображение креста, был за это вознагражден благочестивым уважением народа и пожалованием очень богатого поместья в Палестине.

Выступление пилигримов в поход было назначено на Клермонском соборе на 15 августа, но сборище безрассудных и бедных людей из простонародья не дождалось этого срока, и я вкратце спишу то зло, которое они причинили и самим себе и другим, прежде чем приступлю к описанию более серьезного и более удачного предприятия вождей. В начале весны более шестидесяти тысяч простолюдинов обоего пола собрались с оконечностей Франции и Лотарингии вокруг первого миссионера, проповедовавшего крестовый поход, и стали настоятельно от него требовать, чтобы они вели их к гробу Господню. Пустынник превратился в полководца, несмотря на то, что для исполнения этой роли у него не было ни воинских дарований, ни авторитета, и повел или сопровождал своих нетерпеливых приверженцев вдоль берегов Рейна и Дуная. Их материальные нужды и многочисленность скоро заставили их разделиться, а помощник пустынника, храбрый, но бедный рыцарь Вальтер Неимущий, командовал авангардом пилигримов, о силах которого можно составить себе понятие по тому факту, что на пятнадцать тысяч пехотинцев приходилось только восемь всадников. По примеру Петра и по указанному им пути немедленно пошел другой фанатик, монах Годескальк, увлекший своими проповедями от пятнадцати до двадцати тысяч крестьян из германских селений. Вслед за ними двинулось сборище из двухсот тысяч человек, принадлежащих к самой тупоумной и самой грубой черни и примешивавших к делам благочестия грабеж, прелюбодеяния и пьянство. Несколько графов и дворян шли вслед за этим сбродом во главе трех тысяч всадников с целью получить свою долю добычи; но их настоящими вождями (можно ли верить такому безрассудству?) были гусь и коза, которых они несли перед фронтом и которым эти достойные христиане приписывали наитие св. Духа. Как эти толпы энтузиастов, так и те, которые шли вслед за ними, совершили свои первые и очень военные подвиги над иудеями, лишившими жизни Сына Божия. В торговых городах на Мозеле и на Рейне еврейские колонии были многолюдны и богаты; они пользовались свободным исповедованием своей религии под охраной императора и епископов. В Вердене, Трире, Майнце, Шпейере и Вормсе многие тысячи этого несчастного народа были ограблены и убиты, и со времен гонения, которое он вынес при Адриане, ему ни разу не приходилось подвергаться такой кровавой расправе. Некоторые из иудеев были обязаны своим спасениям твердости епископов, которые приняли от них притворное или временное обращение в христианство; но самые упорные из их единоверцев противопоставили свой собственный фанатизм фанатизму христиан, окружили баррикадами свои дома и побросались в реку или в пламя вместе с своими семействами и с своими богатствами, оставив неудовлетворенными если не злобу, то, по меньшей мере, алчность своих беспощадных врагов.

Между границами Австрии и столицею византийской монархии крестоносцам предстоял на протяжении шестисот миль переход через дикие степи Венгрии и Болгарии. Тамошняя почва плодородна и пересекается в разных направлениях реками, но в ту пору она была покрыта болотами и лесами, которые обыкновенно тянутся без конца повсюду, где человек отказывается от своего владычества над землей. Обе нации приняли христианское учение; венгры управлялись своими местными князьями, а болгары - наместником греческого императора; но их врожденная свирепость воспламенялась от малейшей обиды, а бесчинство первых пилигримов было слишком достаточно для того, чтобы вывести их из терпения. Земледелие не могло процветать у такого народа, который жил в городах, построенных из дерева и соломы, а в летнюю пору покидать эти города для того, чтобы жить в палатках охотников и пастухов. Крестоносцы грубо требовали от жителей скудных средств пропитаний, силою забирали съестные припасы, которые с жадностью пожирали, а при первой ссоре дали волю своему негодованию и раздражению. Но так как они не имели понятия ни о стране, в которой находились, ни о военном искусстве, ни о дисциплине, то их нетрудно было завлечь в какую бы то ни было ловушку. Греческий префект Болгарии имел под своим начальством регулярную армию; при первом зове венгерского короля восьмая или десятая часть его воинственных подданных бралась за лук и садилась на коней; они устроили засады против этих благочестивых разбойников и были в своем мщении безжалостны и кровожадны. Около трети этих оборванцев и в том числе пустынник Петр укрывались в горах Фракии; император, относившийся с уважением к цели пилигримов и нуждавшийся в помощи латинов, приказал провести беглецов безопасным и удобным путем до Константинополя и посоветовал им дождаться прибытия их соотечественников. В течение некоторого времени они не позабывали ни своих ошибок ни понесенных потерь; но лишь только их ободрило гостеприимство греков, в них пробудилась прежняя алчность; они не пощадили даже своего благодетеля и ни сады, ни дворцы, ни церкви не избегли их хищничества. Алексий, для своей собственной безопасности, убедил их переправиться на азиатский берег Босфора; но они увлеклись безрассудной горячностью и, покинув назначенную им императором стоянку, стремглав устремились на тюрок, стоявших на дороге в Иерусалиме. Пустынник, сознавая свой позор, удалился из их лагеря в Константинополе, а его полководец Вальтер Неимущий, который был достоин командования лучшей армией, безуспешно старался приучить это сборище дикарей к какому-нибудь порядку и осмотрительности. Они разбрелись в поисках за добычей и легко попались в расставленные султаном ловушки. Сулейман распустил слух, что шедшие впереди их товарищи уже наслаждались добычей, найденной в его столице; это побудило крестоносцев спуститься на Никейскую равнину; там их омывали стрелы тюрок, и сложенная из человеческих костей пирамида послужила для их товарищей указанием места их поражения. Таким образом погибли триста тысяч первых крестоносцев; прежде нежели им удалось отнять у неверующих хоть один город и прежде нежели были закончены военные приготовления их более образованных и более знатных соотечественников.

Ни один из великих европейских монархов не принял личного участия в первом Крестовом походе. Император Генрих IV не был расположен подчиняться требованиям папы; король французский Филипп Первый был занят своими забавами; английский король Вильгельм Рыжий был занят недавним завоеванием; короли испанские были заняты внутренней борьбой с маврами, а северные монархи - шотландский, датский, шведский и польский еще не принимали участия ни в увлечениях, ни в интересах южан. Религиозное усердие было более сильно среди второстепенных владетелей, занимавших выдающееся место в феодальной системе. По своему рангу и личным свойствам они могут быть без натяжки разделены на четыре разряда, но во избежание излишних повторений я замечу относительно их всех, что мужество и привычка владеть оружием были общими свойствами всех христианских искателей приключений.

I. И по военным дарованиям, и по уму первое местобесспорнопринадлежит Готфриду Бульонскому, и счастливы были бы крестоносцы, если бы они не подчинялись никаким другим вождям, кроме этого безупречного героя, который был достойным представителем своего предка по женской линии, Карла Великого. Его отец происходит их благородного рода графов Бульонских; его мать владела по наследству Брабантом или Нижней Лотарингией, и по милости императора к нему перешел этот герцогский титул, который неосновательно относили к его Бульонскому поместью, находившемуся в Арденнских горах. На службе у Генриха Четвертого он носил великое знамя империи, и он пронзил своим копьем грудь мятежного короля Рудольфа; Готфрид первым взобрался на стены Рима, а его болезнь, данный им обет и, быть может, также раскаяние в том, что он сражался против папы, укрепили в нем прежнюю решимость посетить гроб Господень не в качестве пилигрима, а в качестве освободителя. Его мужество умерялось благоразумием и сдержанностью; его благочестие хотя и было слепо, но было искренно, и среди шума лагерной жизни он отличался действительными или воображаемыми добродетелями монарха. Он стоял выше личных распрей между вождями, приберегая свою ненависть для врагов Христа, и хотя его предприятие доставило ему обладание целым королевством, даже его соперники признавали чистоту и бескорыстие его религиозного рвения. Готфрида Бульонского сопровождали его двое братьев - старший, Евстафий, которому досталось в наследство графство Булонское, и младший, Балдуин, личные достоинства которого не были вполне чисты от нареканий. Имя герцога Лотарингского было, однако, славно по обеим сторонам Рейна; по своему рождению и воспитанию он одинаково хорошо владел и французским языком и немецким, и когда бароны французские, германские и лотарингские собрали своих вассалов, под его знаменем выступили в походе восемьдесят тысяч пехотинцев и около десяти тысяч всадников.

II. На парламентском заседании, происходившем в присутствии короля почти через два месяца после закрытия Клермонского собора, Гюг граф де-Вермандуа был самым знатным из принцев, поступивших в число крестоносцев. Но название великого относительно не столько к его личным достоинствам или владениям (хотя ни те, ни другие не были ничтожны), сколько к доставшемуся ему по рождению высокому положению брата французского короля. Герцог Норманнский Роберт был старший сын Вильгельма Завоевателя; после смерти своего отца он лишился английской королевской короны частью по своему собственному нерадению, частью вследствие предприимчивости своего брата Вильгельма Рыжего. Ветреность и слабохарактерность отнимали всякую цену у личных достоинств, которыми был одарен Роберт; его веселый нрав вовлекал его в вихрь наслаждений; его чрезмерная щедрость разоряла и монарха и народ; его неразборчивое милосердие увеличивало число преступлений, так что те свойства, которые могли быть ценны в частном человеке, сделались важными недостатками в монархе. На время своего отсутствия он заложил Нормандию английскому узурпатору за ничтожную сумму в десять тысяч марок; но его поступление в число крестоносцев и его поведение во время войны доказали, что в его характере произошла перемена, и возвратили ему общее уважение. Другой Роберт был граф Фландрии, давшей в том столетии королев для Франции, Англии и Дании; он был прозван мечом и копьем христиан; но совершая подвиги простого солдата, он иногда позабывал об обязанностях генерала. Стефан, граф Шартра, Блуа и Труа, был одним из самых богатых принцев того времени, а число принадлежащих ему замков сравнивали с числом дней в году. Его ум был обогащен изучением литературы, и красноречивый Стефан был избран на совете вождей в председатели. Эти четверо вождей были главными начальниками французских, норманнских и британских пилигримов; но число баронов, владевших тремя или четырьмя городами, превосходило, по словам одного современника, число вождей в Троянской войне.

III. На юге Франции главное начальство над крестоносцами приняли на себя папский легат, епископ Пюийский Адемар и граф Сен-Жиля и Тулузы Раймунд, присовокуплявший к этим титулам еще более блестящие титулы герцога Нарбоннского и маркиза Прованского. Первый из них был почтенный прелат, одаренный всеми добродетелями и для этой жизни и для будущей, а второй был старый воин, сражавшийся с сарацинами в Испании и посвятивший свои преклонные лета не только на освобождение гроба Господнего, но и на постоянную его охрану. Его опытность и богатство доставляли ему большое влияние в лагере христиан, которые часто нуждались в его помощи и которым он действительно нередко помогал. Но ему было легче вызвать похвалы от неверных, чем сохранить любовь своих подданных и единоверцев. Его высокие личные достоинства затемнялись его высокомерным, завистливым и упорным характером, и хотя он употребил большое наследственное достояние на дело Божье, его благочестие было, по общему мнению, не без примеси корыстолюбия и честолюбия. Между провинциалами (провансцами), под именем которых разумели уроженцев Оверни и Лангедока, находившихся в вассальной зависимости от королевства Бургундского или Арелатского, преобладали не столько воинственные, сколько меркантильные наклонности. Раймунд собрал на соприкасавшейся с его владениями испанской границе отряд отважных авантюристов; в то время как он проходил через Ломбардию, под его знамя стекались толпы итальянцев и его военные силы дошли в совокупности до ста тысяч воинов конных и пеших. Если Раймунд прежде всех поступил в ряды крестоносцев, но выступил в походе после всех, то для этой мешкотности могли служить оправданием обширность его приготовлений и намерение навсегда расстаться с родиной.

IV. Имя Боэмунда, сына Роберта Гвискара, уже было ранее прославлено двойной победой, одержанной им над греческим императором; но завещание его отца принудило его довольствоваться княжеством Тарентским и воспоминаниями о его восточных трофеях, пока он не был пробужден из усыпления слухами о предприятии крестоносцев и проходами французских пилигримов. В характере этого норманнского вождя мы находим самую хладнокровную политическую расчетливость и честолюбие с легкой примесью религиозного фанатизма. Его поведение оправдывает догадку, что он втайне руководил действиями папы, а потом притворился, будто с удивлением узнал о его замыслах и стал ревностно ему содействовать; при осаде Амальфи его пример и его воззвание воспламенили усердие союзной армии; он разорвал свою одежду для того, чтобы из нее сделали себе кресты многочисленные новобранцы, и приготовился к выступлению в Константинополь и в Азию во главе десяти тысяч всадников и двадцати тысяч пехотинцев. Некоторые из принцев норманнской расы шли вслед за старым ветераном, а его двоюродный брат Танкред был скорее участником в его предприятии, нежели его подчиненным. В безупречном характере Танкреда мы находим все добродетели рыцаря и настоящий рыцарский дух, внушивший благородные чувства и сознание долга гораздо более, чем низкопробная философия или еще более низкопробное благочестие того времени.