X. Захват и разграбление византийской столицы крестоносцами в апреле 1204 г.

X. Захват и разграбление византийской столицы крестоносцами в апреле 1204 г.

Из мемуаров Жоффруа Виллардуэна «Завоевание Константинополя»

240. ...Совет постановил, что они будут готовиться снова[635] в течение следующего дня, который приходился на субботу, и все воскресенье, а в понедельник[636] двинутся на приступ, связав по двое корабли, на которых имелись лестницы. Таким образом два корабля атакуют одну башню... Как сказано, так и сделано...

241. Император Мурцуфл расположился со всем своим войском перед линией приступа и раскинул там свои пурпурные палатки. Так все оставалось до самого утра понедельника. Тогда все те, кто был на кораблях, юисье и галерах, вооружились. А жители города боялись их меньше, чем вначале; они были настолько самонадеянны, что стены и башни были усеяны людьми[637]. Тогда начался изумительный и отчаянный приступ: каждый корабль устремлялся к назначенному ему месту; шум битвы был так громок, что, казалось, земля рушится.

242. Приступ продолжался долго, — до тех пор, пока наш господь не поднял сильного ветра, называемого бореем[638]: этот ветер пригнал суда и корабли ближе к берегу. Два корабля, связанные вместе, из которых один назывался «Пилигрим», а другой «Рай»[639], подошли к одной башне, один — с одной, другой — с другой стороны (так направляли их бог и ветер) настолько близко, что лестница «Пилигрима» достала башню. В мгновенье ока некий венецианец и один французский рыцарь, по имени Андрэ д’Юрбуаз[640], взошли на башню; вслед за ними на нее вступили и другие; а защитники башни были разбиты и бежали.

243. Когда рыцари, находившиеся на юисье, видят это, они бросаются на берег, и точно так же приставляют лестницы к стене и поднимаются наверх силою. Так овладели они чуть ли не четырьмя башнями. Тогда кидаются на приступ те, кто был на кораблях, юисье и галерах, как ни попало; и они взламывают трое ворот и вступают в город. И тогда начинают выводить коней из юисье; и рыцари вскакивают верхами и припускаются прямо в лагерь императора Мурцуфла. Тут он выстроил свои боевые отряды впереди палаток. И когда греки увидели пред собою всадников, они впали в смятение; а император бросился бежать по улицам во дворец Львиной пасти[641].

244. И вы увидели бы тогда, как греки терпят поражение, и наши овладевают их лошадьми, мулами и прочим имуществом. Убитых и раненых оказалось столько, что нет им ни числа, ни меры. Большая часть знатных греков отступила к Влахернским воротам. Уже настал вечер, и было поздно; наши устали сражаться и убивать. И они начали собираться на большой площади, находившейся в Константинополе. И порешили расположиться вблизи стен и башен, которыми овладели; ибо никак не думали, что им удастся завоевать город — с его крепкими церквами и крепкими дворцами и с таким количеством народа— ранее чем через месяц. Как порешили, так и сделали.

245. Таким образом, они расположились перед стенами и башнями, вблизи своих кораблей, как вы слышали, и Константинополь был взят в понедельник, что перед вербным воскресеньем[642].

246. Так отдыхали ночью ратники [наши], — они сильно поустали. Но император Мурцуфл не спал, он собрал всех своих и объявил, что намерен атаковать французов. Однако он не сделал то, что говорил, а ускакал по другим улицам, как можно дальше [от расположения крестоносцев], и прискакал к воротам, которые называются Золотыми воротами[643]; через них он бежал и покинул город; вслед за ним бежали те, кто мог бежать, а [наши] ратники ничего об этом не ведали.

247. В эту ночь, близ ставки маркиза Бонифация Монферратского, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не ринулись на них, подожгли город между ними и греками. И вот город начинает гореть, и пламя бурно распространяется; и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день — до самого вечера. Это был третий пожар, случившийся в Константинополе с той поры, как франки явились в страну [греков]; и сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции.

248. Ночь прошла, и настало утро вторника[644]; все в войске вооружились — и рыцари, и оруженосцы; и каждый занял место в своем боевом отряде. Они выступили из лагеря, думая, что придется вступить в битву, более ожесточенную, чем та, которую провели за день до того, — ведь они вовсе не ведали, что император ночью бежал. Но они не встретили никого, кто оказал бы им сопротивление.

249. Маркиз Бонифаций Монферратский проехал вдоль всего берега — прямо к дворцу Львиной пасти; а когда он туда прибыл, дворец сдался ему на условии, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там находилась большая часть благородных дам, укрывшихся во дворце; среди них была сестра французского короля, бывшая императрицей[645]; и сестра венгерского короля, тоже императрица[646], и много других знатных дам. О сокровищах этого дворца и говорить нечего; их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры.

250. Точно так, как этот дворец был сдан Бонифацию Монферратскому, Влахернский дворец сдался Анри, брату графа Бодуэна Фландрского... Там тоже были найдены несметные сокровища, их было не меньше, чем во дворце Львиной пасти. Каждый ввел во дворец, сданный ему, своих людей и поставил стражу охранять сокровища. Остальные воины, рассеявшиеся по городу, тоже захватили изрядную толику. Добыча была столь велика, что никто не мог бы вам сказать, сколько там было золота и серебра, сосудов и драгоценных камней, атласных и шелковых материй, меховых одежд и всяческих богатств, какие когда-либо имелись на земле. Но Жоффруа, маршал Шампанский, правдиво свидетельствует — по истине и по совести — что со времени сотворения мира никогда не было столько завоевано в каком-либо городе.

251. Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно [для всех]. Таким образом, войско пилигримов и венецианцев разместилось по квартирам, и все радовались чести и победе, которой удостоил их бог; ибо те, кто находился [ранее] в бедности, [теперь] пребывали в богатстве и в роскоши. Так отпраздновали они в этом торжестве и в этой радости, ниспосланной богом, вербное воскресенье[647] и великую пасху[648]. Им следовало, конечно, всемерно восхвалять нашего господа бога: ведь их всего-навсего было не более двадцати тысяч вооруженных людей, а с божьей помощью они одолели четыреста тысяч человек или даже более, и притом в самом могущественном городе, отлично защищенном, городе великом и укрепленном со всех сторон.

252. После того брошен был клич по всему войску от лица Бонифация Монферратского, который был его предводителем, а также от имени баронов и дожа Венеции, [а именно], чтобы вся добыча была снесена и собрана так, как об этом было условлено и скреплено клятвою под страхом отлучения[649]. Местом сбора определены были три церкви, отданные под охрану французам и венецианцам, самым честным, каких только могли найти. И тогда каждый начал приносить свою добычу и складывать вместе.

253. Некоторые приносили добросовестно, другие же нет, ибо не бездействовала жадность, корень всех зол: корыстолюбцы начали попридерживать и то, и другое, и наш господь стал их любить менее других. О, всеблагий боже! Как честно они вели себя до тех пор! И господь покровительствовал им и их делу, и вознес их над прочими. Однако сколь часто добрые терпят от злых.

254. Между тем, имущество и добыча были собраны [вместе]. Но знайте, что принесено было не все, ибо нашлись такие, которые, не посчитавшись с угрозой папского отлучения, удержали [кое-что] из добычи. А то, что снесли в церкви, было собрано и разделено пополам между франками и венецианцами так, как в том клялись. И знайте, что когда они поделили [добычу], пилигримы уплатили из своей доли пятьдесят тысяч марок серебром венецианцам, а поделили между собой чуть ли не сто тысяч марок. И знаете, каким образом? Двое пеших оруженосцев получили столько же, сколько один конный, а двое конных оруженосцев — [столько], сколько рыцарь. И знайте, что никто, какого бы он ни был ранга и какие бы ни имел заслуги, не получил больше, чем ему полагалось, не считая украденного.

255. А над ворами, теми, кто был изобличен, знайте, учинили строгий суд и многих повесили. Граф Сен-Поль повесил своего рыцаря, который кое-что утаил, с экю на шее; таких, которые утаили, и среди малых, и среди знатных имелось много, но это не было известно. Посудите сами, сколь велико было добро: ибо, не считая утаенного и доли венецианцев, там было принесено наверняка на четыреста тысяч марок серебром и едва ли не десять тысяч всяческих сбруй и уздечек. Константинопольская добыча была поделена так, как вы это слышали.

Geoffroi de Villehardouin. Op. cit., t. II, p. 42—60.