11. Первая мировая война
11. Первая мировая война
Министра из их путешествия в Россию, приняло меры, чтобы быть готовым к любым событиям. В поденной записи МИДа России было указано: «Французский посол по поручению своего правительства заявил министру иностранных дел о полной готовности Франции исполнить, если понадобится, свои союзнические обязательства»[1045]. В три часа ночи 1 августа Пуанкаре лично сообщил Извольскому, что совет министров еще раз подтвердил свое решение «самым полным образом выполнить обязательства, налагаемые на Францию союзным договором»[1046].
1 августа Германия объявила войну России, но Франция, продолжая заверять свою союзницу в верности, не объявляла войны Германии. Правда, в этот день приказом президента республики все французские сухопутные и морские силы были мобилизованы. Днем 1 августа на дверях мэрий появились приказы о мобилизации, во всех церквах и монастырях ударили в колокола[1047]. Но официально первым днем мобилизации во Франции считается воскресенье, 2 августа.
2 августа немецкие войска вступили в Люксембург, а отдельные части местами перешли французскую границу. И тем не менее ни Франция, ни Германия не объявляли друг другу войны, несмотря на то, что германское командование давно этого требовало, а германский канцлер Бетман-Гольвег уже 1 августа составил текст ноты с объявлением войны Франции.
Германский посол во Франции барон Шён с 24 июля пытался добиться разъединения России и Франции в предстоящем конфликте. 31 июля в 7 часов вечера Шён явился на Кэ д’Орсе, сообщил о германском ультиматуме России и предложил французскому правительству сохранять нейтралитет в случае войны Германии с Россией. Предложение носило ультимативный характер: Шён заявил, что срок ответа-13 часов следующего дня[1048]. При этом Шён умолчал, что получил инструкции из Берлина в случае согласия Франции на нейтралитет «заявить французскому правительству, что в качестве залога нейтралитета мы должны требовать передачи крепостей Туля и Вердена, которые мы заняли бы»[1049]. Согласие на эти требования означало бы добровольную капитуляцию Франции.
В назначенный срок Щён явился к Вивиани, который отказался обещать нейтралитет Франции, но и не объявил о войне на стороне России, не желая представлять Францию виновницей войны с Германией. Несмотря на вызывающий характер своих требований, Шён в свою очередь не заявил о войне и даже не взял свои паспорта. Он явно искал повода для разрыва отношений с Францией в такой форме, которая позволила бы объявить ее виновницей войны. Но французское правительство принимало все меры, чтобы не дать ни малейшего повода противнику, и само не объявляло войны, продолжая проводить мобилизацию.
Наконец, уступая требованиям генерального штаба, германское правительство вынуждено было взять на себя инициативу объявления войны Франции. 3 августа в 18 часов 45 минут Шён явился к Вивиани и объявил войну Франции под предлогом, будто французские летчики сбросили бомбы на немецкие железнодорожные пути в районе Нюрнберга. Не выслушав возражений Вивиани, Щён вернулся в посольство и спустя полчаса советник германского посольства вручил французам официальную ноту. «Ввиду указанных ранее агрессивных действий, — говорилось в этом документе, — Германия считает, что она находится в войне с Францией по вине последней» [1050]. Война считалась объявленной в 19 часов 30 минут 3 августа. В тот же день германское посольство выехало из Франции.
Предлог для объявления войны, изобретенный немцами, был неправдоподобен и фактами не подтверждался. «Когда 3 августа 1914 г., — писал позже бывший германский канцлер Бюлов, — за объявлением войны России последовало объявление нами войны Франции, это было мотивировано ложными основаниями. Французам было нетрудно доказать, что французские летчики не бросали никаких бомб на железнодорожный путь Нюрнберг — Ингольштадт» [1051].
Чем объяснялось такое упорное нежелание Франции и Германии первыми объявлять войну? Подлинная причина этого заключалась в стремлении обмануть народные массы и представить войну империалистическую войной справедливой. Необходимость участия в войне многомиллионных народных масс заставляла буржуазию учитывать моральный фактор. В этом смысле первая мировая империалистическая война систематически подготовлялась задолго до ее начала. «Громадный, чудовищный аппарат лжи и хитросплетений, — писал В. И. Ленин, — был пущен в ход … чтобы заразить массы шовинизмом»[1052].
Однако рабочий класс был настроен против войны. В конце июля начались антивоенные выступления французского пролетариата, против которых правительство приняло решительные меры. 26 июля официальный орган ВКТ «Батай синдикалист» напечатал крупным шрифтом: «На всякое объявление войны трудящиеся должны немедленно ответить революционной всеобщей забастовкой». На 29 июля намечался антивоенный митинг в Париже, но он был запрещен правительством [1053]. 30 июля были арестованы 100 социалистов и анархо-синдикалистов, активно боровшихся против войны и участвовавших в антивоенных манифестациях[1054]. Но не так легко было справиться с Жоресом, который решительно отказывался от всех предложений войти в правительство и прекратить борьбу против войны. Он призывал пролетариат всех стран к единству и выражал уверенность в его будущей победе.
25 июля Жорес произнес в Вез, рабочем квартале Лиона, перед избирателями свою последнюю речь, ставшую его политическим завещанием. Гневно обрушившись на тайную дипломатию капиталистических держав, в том числе Франции, он призывал бороться против надвигающейся войны. «Граждане, — говорил он, — если буря грянет, мы, социалисты, тотчас же примем меры, чтобы спасти всех нас от преступления, которое совершают наши правители, а пока, если у нас есть какие-либо средства, если у нас остается еще хотя несколько часов, мы удвоим усилия, чтобы предотвратить катастрофу». Единственным шансом сохранить мир оставалось, по мнению Жореса, «объединение всех своих сил пролетариатом» Франции, Англии, Германии, Италии и России и их борьба против войны[1055].
Поведение Жореса вызывало яростную ненависть националистически настроенных буржуазных кругов. В июльских номерах некоторых реакционных газет, например «Пари-Миди», почти открыто призывали к убийству Жореса, клеветнически заявляя, что он «продался немцам» и «губит национальное дело». Руководимая Шарлем Моррасом «Аксьон франсез» писала: «Мы никого не хотим призывать к политическому убийству, но пусть г-н Жорес трепещет».
Опасаясь массового антивоенного выступления, 27 и 28 июля военный министр Мессими потребовал ареста виднейших деятелей социалистического и профсоюзного движения на основании заблаговременно составленного особого «списка Б», включавшего 3 тыс. имен, а министр внутренних дел Мальви попытался договориться с лидерами социалистов и профсоюзов о поддержке ими правительства. 29 и 30 июля Мальви начал тайные переговоры по этому вопросу.
Но не было никакой надежды договориться с наиболее популярным лидером социалистов Жаном Жоресом. 28 июля социалисты потребовали созыва палаты для обсуждения вопроса о войне. 31 июля Жорес в сопровождении друзей отправился на Кэ д’Орсе к Вивиани с целью уговорить его предотвратить войну. Жореса принял Абель Ферри. Жорес заявил ему, что социалисты будут продолжать борьбу против войны. «Люди слишком возбуждены… — предостерег его Ферри. — Вы рискуете, может случиться самое худшее». На это Жорес ответил: «Хуже войны ничего не будет!»[1056]
Вечером, как обычно, Жорес отправился обедать в кафе «Круассан» на углу улицы Монмартр. Неожиданно раздались два выстрела. Стреляли с улицы через открытое окно. Направленные в затылок пули смертельно ранили Жореса. Его убийца роялист Рауль Виллен был оправдан в марте 1919 г. Подлое убийство из-за угла заставило замолчать народного трибуна, которого так опасалась французская буржуазия.
Но правящие классы Франции старались договориться с рядом лидеров социалистов и Конфедерации труда и использовали убийство Жореса в своих целях. 1 августа Мальви уже беседовал с Жуо и другими социалистическими и профсоюзными лидерами и предложил им войти в состав правительства, на что тогда они не решились из опасения вызвать недовольство народных масс, все еще стоявших за всеобщую стачку против войны. Но тем не менее переход социалистических и профсоюзных вождей на позиции социал-шовинизма уже произошел. Революционно настроенные массы трудящихся были дезориентированы, что способствовало быстрому распространению шовинизма. Активность масс резко упала.
2 августа в парижском зале Ваграм состоялось закрытое собрание представителей социалистической партии, обсуждавшее единственный вопрос — о войне. Резко сказалось отсутствие Жореса. Секретарь партии Дюбрейль в своем выступлении признал войну справедливой для Франции: «Печальная судьба насильно приводит нас к оборонительной войне», — заявил он. Вслед за ним в духе шовинизма высказались Вайян, Лонге, Компер-Морель, Самба и др.[1057] Старый бланкист Эдуар Вайян, еще недавно выступавший за всеобщую стачку против войны, опубликовал статью, в которой призывал социалистов выполнить до конца свой долг солдата «ради Франции, ради Республики, ради Человечества!» С начала войны и Жюль Гед перешел на позиции оборончества, а затем вместе с Марселем Самба вступил в буржуазное правительство.
2 августа руководство ВКТ тоже открыто перешло на позиции социал-шовинизма, предав интересы пролетариата, превратившись в прислужников буржуазии. В изданном ВКТ манифесте руководство перекладывало вину за свое предательство на плечи трудящихся масс, не сумевших, по его мнению, проявить единодушия в борьбе против войны. Измена руководства ВКТ имела крайне отрицательные последствия для французского народа, она ослабила рабочее движение и способствовала усилению капиталистической эксплуатации. Лидеры социалистов и ВКТ помогли французской буржуазии даже похороны Жореса превратить в патриотическую манифестацию.
После смерти Жореса руководство газеты «Юманите» перешло к Пьеру Реноделю. Это знаменовало резкий поворот в ее политической линии, она превратилась в одну из многих социал-шовинистических газет. 4 августа в ее передовой, написанной Реноделем, говорилось, что все социалисты будут голосовать за военные кредиты, требуемые правительством.
В тот же день это и произошло на торжественном объединенном заседании французской палаты депутатов и сената. Это чрезвычайное заседание было проведено как яркая демонстрация «единства» французской нации[1058]. Социалисты вместе с депутатами других партий единогласно голосовали за военные кредиты, введение военного положения и цензуры, т. е. за уничтожение тех буржуазно-демократических свобод, которые существовали в стране до войны. Продемонстрировав наличие «национального единства», парламент отсрочил свои заседания на неопределенное время.
Благодаря измене социалистов и лидеров профсоюзного движения французская буржуазия с легкостью провела всеобщую мобилизацию. Вопреки пессимистическим предположениям французских военных, на сборные пункты не явилось всего от 1 до 3 % мобилизованных.
Во Франции целью войны была объявлена защита независимости страны, свободы и прав всех народов Европы. В действительности же вопрос о том, какая группа империалистических держав нанесла первый военный удар, или первая объявила войну, не имел значения при определении тактики социалистов. Фразы о защите отечества, об оборонительной войне были обманом народа, служили лишь прикрытием ее подлинных целей.
Административный аппарат Французской объединенной социалистической партии, ВКТ, кооперативных и муниципальных организаций был поставлен на службу буржуазной пропаганды шовинизма. Значительная часть народных масс была настроена против войны, но оказалась не подготовленной к революционной антивоенной борьбе. Антимилитаристская пропаганда до 1914 г. колебалась между бесплодным анархизмом, эрвеизмом и мелкобуржуазным пацифизмом реформистов. Даже те из левых СФИО и синдикатов, которые возмущались предательством реформистов и центристов, в начале войны не нашли в себе силы, особенно после убийства Жореса, громко заявить о своем протесте.
Вследствие измены социалистов французский рабочий класс был временно дезорганизован. Но в массе своей он остался верен принципам интернационализма и классовой борьбы[1059]. Перед ним стояла задача создания своей пролетарской марксистской партии, партии нового типа. После краха II Интернационала, проявившегося не в разрыве международных связей, а в измене вождей социал-демократических партий идеям революционного социализма, единственной партией, оставшейся до конца верной пролетарскому интернационализму и выдвинувшей правильные лозунги борьбы, была партия большевиков. «Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну, — писал В. И. Ленин, — есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны…»[1060]