Клетка для орла Михаил Орлов Елена Съянова

Клетка для орла

Михаил Орлов

Елена Съянова

Однажды в церкви, едва поднявшись после молитвы, генерал-адъютант и фаворит императора Николая Первого, Алексей Федорович Орлов, снова упал на колени – на этот раз перед своим императором: – Ваше величество, Христом Богом молю, помилуйте брата! На себя весь гнев Ваш готов принять, но, заклинаю Вас, сжальтесь над Михаилом! Пощадите его!

Алексей Орлов уже не в первый раз просил за своего старшего брата-бунтовщика, однако нынешняя сцена вышла публичной. Император краем глаза видел сочувственные взгляды, обращенные на его генерал-адъютанта, и сдержанно кивнул.

Следственная комиссия по делу о бунте на Сенатской площади еще продолжала работать, а в отношении Михаила Орлова последовала монаршая резолюция: «Продержать еще месяц под арестом. Затем уволить и никуда больше не определять. Отправить в свое имение на постоянное проживание… Местному начальству установить бдительный и тайный надзор».

Когда выносились приговоры и возводился эшафот, Михаил Орлов уже находился в своем имении. Общее настроение по поводу такой к нему милости выразил великий князь Константин: «Удивительно, – писал он. – Первым из заговорщиков по праву должен был быть осужден и повешен Михаил Орлов».

«Первым по праву» Михаил Федорович Орлов был с юных лет. Сын генерал-аншефа Федора Орлова, одного из знаменитых братьев, возведших на престол Екатерину, он находился на самом острие большой политики. Император Александр, надеясь предотвратить войну с Францией, послал молодого Орлова к Наполеону; затем, после Смоленского сражения, уже Наполеон через Орлова гневно требовал от Александра дать наконец большое сражение, которое подведет обе стороны к переговорам о мире. По поручению Кутузова именно Орлов написал поучительное «Размышление русского воина о бюллетене 29» – хитром документе, в котором французское командование поражение своей армии списывало на русский мороз. Он всегда много писал, выполнял тончайшие дипломатические поручения, но и во всех сражениях современники видели его на передовой – там, где решалась судьба боя. Когда в марте 1814 года французы окончательно запросили мира, император поручил подписать акт о капитуляции Парижа Михаилу Орлову. Вместе с Коленкуром Орлов составил и знаменитый «Трактат Фонтенбло», определивший дальнейшую судьбу Наполеона.

А было тогда Михаилу Орлову всего-то 26 лет! Генерал-майор, блестящий дипломат, богатый, знаменитый, в фаворе у императора… Не будущее – сказка!

Все они, «дети 12 года», проживут следующие 10 лет примерно одинаково, постепенно теряя и милость монарха, и высокие посты, и большие состояния. После той войны точно бес какой-то в них вселился, не давал спокойно жить, радоваться миру, молодости, свободе, любви… Этот бес звался республиканизм; и молодым героям казалось, что им удастся стреножить его на русском поле, как горячего норовистого коня. А можно назвать его совестью… Кто-то тешил ее, умствуя на тайных заседаниях, кто-то – за составлением манифестов; Орлов же, служа в Кишиневе, издал, например, конкретный приказ: за беглых солдат отвечают их командиры; беглецов же от ответственности освобождать.

Во время событий на Сенатской площади Орлов был в Москве. И, тем не менее, первый приказ об аресте, отданный Николаем, это приказ об аресте Михаила Орлова. Император начал его допросы с театральной любезностью, а закончил взрывом истеричного гнева. В списке на повешенье Орлов должен был стоять первым. Молитвы и мольбы брата каким-то чудом спасли ему жизнь. «В своем освобождении Михаил Орлов меньше всего виновен», – позже напишет Герцен.

В богатом имении, в комфортном изгнании Орлов мучительно прозябал еще семнадцать лет. Поддерживали его сны: он видел себя то повешенным, то в Петропавловской крепости, то на каторге, в страшном Акатуе, и по утрам счастливо улыбался, называя свои сны прекрасными. Можно, конечно, усмехнуться, а можно вспомнить другого Михаила – Лунина. Вот кто прошел все круги каторжного ада, но не утратил ни обаятельной улыбки, ни блеска в глазах, ни завидной бодрости духа. А Орлов… «Он угасал, он был печален, чувствовал свое разрушение», – писал о своей встрече с ним Герцен.

Удивительно, что мужики – крепостные Орлова – глубоко сочувствовали своему барину, между собой называя его «страдалец», хотя никаких его «страданий» никогда не видели. Об этом сочувствии ко всем к ним – орлам, сидящим в смертельных клетках, – отлично сказал Лунин: «У них все отнято: общественное положение, имущество, здоровье, Отечество, свобода… Но никто не мог отнять народного к ним сочувствия… Можно на время вовлечь в заблуждение русский ум, но русского народного чувства никто не обманет».