15. Два финала одной революции

15. Два финала одной революции

Сегодня ясно, что многоаспектная еврейская революция завершилась. Ушло неустроенное яркое поколение, осуществившее этот радикальный переход. Некоторые достижения модернизации были уничтожены, некоторые перешли в новый статус-кво.

Идеологии и партии, которые захватили еврейское общество в начале века, исчерпали свои споры и исчезли в диаспоре, а выжившие закружились в круговороте политических и прагматических партий, наперебой рвущихся к власти в Государстве Израиль. Попытки установления секулярной еврейской полисистемы без территориальной властной основы прекратились: идиш и иврит в качестве основных языков общества в диаспоре умерли, а с ними ушли их литературы и культуры. Их качество, сделавшее возможным существование в диаспоре автономной еврейской светской культуры, не перешло на английский или какой-либо другой язык.

Разноязыкое еврейское творчество действительно породило сильную литературу, отражающую этот переходный период. К сожалению, эта литература не очень доступна тем, кто не владеет этими языками и их культурными особенностями как родными. Даже ивритскую литературу того времени нелегко читать современным ивритоязычным читателям в Израиле. Причина кроется как раз в двойной природе силы этой литературы. Во-первых, она постоянно и глубоко ощущала ценность недавно обретенного языка вообще и «литературного языка» в частности. Это ощущение еще более усиливалось общим интересом к языку в модернистской литературе и философии культуры. Она играла своим языком в многоязычных и трансисторических проекциях, в которых она и родилась; и она играла литературным языком в телескопической перспективе между реализмом и модернизмом, в которой ей открывался европейский мир. Даже в хорошем переводе эту многослойность невозможно передать на другом языке, и еще менее реально перевести аллюзии и горизонты значений, порожденные ее бытием в разноплановом лингвистическом и культурном контексте. Во-вторых, тематически еврейская литература не представляет какой-то один физический или психологический мир, отличный от мира европейской словесности, потому что у ее персонажей таких миров было множество. Сила этой литературы как раз в изображении мира переходного, обогащенного трансисторическим и транстекстуальным сознанием героев и повествователей. Поэтому, чтобы полностью насладиться этой литературой, читателю необходимо проникнуться этим состоянием перехода, вместе с его трансисторическими проекциями.

Осуществленный нацистами Холокост и советский антисемитизм положили конец разнообразным формам еврейской культуры в Европе. Но еще до этого тщательно поработала ассимиляция: на личном уровне привязанность любого человека к литературе на иврите или на идише или к внутренним еврейским структурам сохранялась лишь на время жизни одного поколения, максимум двух. Большинство светских идишских и ивритских писателей и читателей родились еще в религиозных семьях, а их дети уже перешли на другие языки (или влились в израильское ивритоязычное общество). Этот процесс повторялся в течение нескольких поколений, и каждый раз появлялись новые герои.

По мере того как источник движения к секуляризации (в религиозном мире Восточной Европы) высыхал, идишская литература угасала. То же самое произошло с «еврейской» литературой на иврите, чей прекрасный расцвет в творчестве Шмуэля Йосефа Агнона был связан еще с героями и языком диаспоры. Эту литературу создавали люди, чьим родным языком не был иврит, но они питались из мира ивритских текстов религиозной полисистемы и использовали их в своем творчестве во время мятежа против религиозности; теперь таких условий больше не существует. Источником обогащения современного иврита и литературы на нем были, с одной стороны, «святой язык» религиозных текстов, а с другой — изобилие идишских коннотаций; но, созрев, иврит получил независимость от обоих факторов. Сегодня ивритская литература — это литература молодого ивритоязычного общества в Израиле, которая больше не выполняет роль «государства в пути»; это просто литература. Русская поэтика доминировала в ивритской поэзии со времен Йегуды Лейба Гордона (1830–1892) и продолжала доминировать у Бялика, Черниховского, Шлёнского, Альтермана и Аббы Ковнера (1918–1989), но теперь она перестала цениться, ее уже не понимают. Вымышленный мир ивритской литературы, помещавшийся в Восточной Европе до Холокоста, стал непостижимым потерянным континентом.

Высшая точка «еврейского напряжения» в европейской или американской литературе, создававшейся евреями, тоже миновала. Идишская литература жила благодаря иммигрантам первого поколения (иммигрантам в большой город, или в Америку, или в другую страну). Повторяющиеся волны иммиграции сохраняли идишскую литературу в стадии расцвета в течение нескольких поколений. Знаменитые еврейские живописцы, представители парижской школы или американского модернизма, тоже были иммигрантами в первом поколении. Но с редкими исключениями (знаменитый случай Конрада), чтобы овладеть языком высокой литературы, надо родиться в его среде и получить на нем образование: родители Сола Беллоу говорили на идише, так же как и матери Франца Кафки и Зигмунда Фрейда, но новый язык книг (если не уличный жаргон) был для них родным. Несколько иммигрантов писали книги на английском языке, но они имеют преимущественно документальную ценность. Важная литература — остающаяся «еврейской» (т. е. содержащей какие-то еврейские аспекты) — создавалась блестящими писателями второго поколения, овладевшими русской, немецкой, польской, английской, французской или испанской литературой в момент ее наивысшего расцвета, в эпоху модернизма, и, имея в виду этот дискурс, они могли оглянуться на опыт перехода. Вернее сказать, речь шла об опыте второго поколения, т. е. первого поколения новой культурной расы. Некоторые из них еще знали, что такое быть «евреем», хотя уже в корне иным, чем их родители, поскольку их «еврейство» означало не столько культурное содержание, как экзистенциальный невроз. Сомнительно, чтобы писатели, еще больше отдалившиеся от еврейской культурной среды, сохранили достаточно «еврейского» материала в личном опыте, чтобы создать какое бы то ни было «еврейское» содержание в беллетристике.

Интеграция ассимилированных евреев в общую культуру также завершилась, и негативные побочные эффекты первой волны, которая пережила столкновение инородной семиотики дискурса со спецификой западного общества, практически исчезли. И конечно, профессиональное и классовое распределение евреев в обществе по всему миру опять вызывало нарекания. Больше не было такого революционного явления, как ускоренный подъем по социальной лестнице именно евреев, и если дети еврейских ученых сами становились учеными — или плотниками, — то в этом они не отличались, даже статистически, от всех остальных.

Что касается перемещающихся центров еврейской истории, то здесь тоже было достигнуто относительное равновесие — с двумя главными центрами в Израиле и в Соединенных Штатах (и более мелкими средоточиями во Франции, Англии и других местах), вытеснившими старые центры в Польше, России и Германии. Ветер перемен утих, и как в Израиле, так и в Америке молодые евреи чувствуют себя так, будто ситуация всегда была такой же. Сионистский анализ еврейской истории предрекает ликвидацию диаспоры и окончательное собирание всех рассеянных групп в еврейском государстве; а пока Израиль представляется духовным центром, при котором другие еврейские центры играют довольно пассивную роль (как изобразил это израильский писатель Амос Оз, Израиль — это «сцена», а диаспора — просто наблюдающая «галерка»). Теперь, когда все волны схлынули, альтернативная, дубновская интерпретация кажется более обоснованной: сам Израиль, какой бы культурной значимостью он ни обладал, может рассматриваться как один из двух главных центров «народа мира».

* * *

Период еврейской революции открылся волной погромов. Как он закончился? Как подобает модернистскому нарративу, мы можем завершить историю двумя финалами: одним трагическим и одним «счастливым».

Период был очень коротким, а перемены головокружительными. Внутреннее развитие достигло расцвета в период между двумя мировыми войнами, особенно в Польше (где в 1939 г. проживало три с половиной миллиона евреев) и в еврейском ишуве в Эрец Исраэль (насчитывавшем в 1945 г. полтора миллиона евреев). 1 сентября 1939 г. разразилась Вторая мировая война; Польша была оккупирована, и в ее главных городах возникли еврейские гетто. 22 июня 1941 г. германская армия вторглась в Советский Союз, где в то время проживало пять миллионов евреев, и начала массовую ликвидацию еврейского населения. Как и в других городах, в Риге, столице Латвии, евреи были заперты в гетто; среди них был Семен Дубнов, выдающийся историк восьмидесяти одного года от роду, стоявший у истоков целого периода. Согласно одному источнику, в ночь с 7 на 8 декабря 1941 г., во время большой немецкой акции, Дубнов толкал перед собой тачку со своими рукописями, когда немецкий солдат приказал ему бежать. Но достоинство было главным девизом всех течений этого периода; Дубнов шел, гордо выпрямившись, и немецкий солдат выстрелил и убил его на месте. По другой версии немец, убивший Дубнова, был его студентом в Берлине. Всего за четыре дня до этого зять Дубнова Генрих Эрлих был арестован в Советском Союзе по приказу Сталина. Эрлих входил в состав Петроградского совета от Бунда в 1917 г., уехал из большевистской России в Польшу, где стал лидером Бунда, был арестован советскими властями в 1939 г. и незадолго до описываемых событий освобожден из тюрьмы как польский гражданин. Теперь его вновь арестовали и — в те самые дни, когда Красная армия остановила немцев на подступах к Москве, — обвинили в распространении пораженческой пропаганды и казнили (вместе с другим лидером Бунда Виктором Альтером)[61]. Таким был символический конец двух идеологических систем: автономизма и еврейского социализма.

Годом раньше, 3 августа 1940 г., идеолог крайне правого движения в сионизме Зеев (Владимир) Жаботинский скончался от разрыва сердца в Нью-Йорке — у него опустились руки после того, как его предвоенный призыв к «катастрофической эмиграции» из Европы остался без ответа, а Холокост указал на правильность его позиции. За две недели до этого, 31 августа 1940 г., Лев Троцкий, основатель Красной армии и символ важной роли евреев и интеллектуалов в русской революции, был убит в Мексике агентами Сталина.

Начало войны было не менее зловещим. Страшный антисемитизм угрожал жизни евреев Польши, Румынии и других стран. Заметной роли, которую евреи играли в немецкой культуре, был положен конец с приходом Гитлера к власти. Антитроцкистские чистки не оставили к 1926 г. ни одного еврея в Политбюро[62], а сталинскими чистками 1937–1938 гг. завершилась коммунистическая мечта, и большинство евреев лишились властных должностей в СССР. Арабские «мятежи» (или «восстания») 1936–1939 гг. против сионистского присутствия в Палестине затруднили евреям свободное перемещение между городами и деревнями и даже между улицами в Иерусалиме и продемонстрировали их статус меньшинства даже в «национальном доме». Британская Белая книга 1939 г. заблокировала любое расширение ишува и закрыла страну для иммиграции евреев, закрепляя их статус меньшинства в Эрец Исраэль. Абба Ковнер, молодой лидер виленского Ха-Шомер Ха-Цаир, движения, которое верило и в сионистскую утопию, и в большевистскую революцию, говорил о немом отчаянии, наступившем, когда пришли вести из обеих утопий. Таковы были настроения героев Сопротивления Холокосту, владевшие ими на заре этого события.

Можно проиллюстрировать ситуацию следующим анекдотом, рассказанным Довом Саданом: в 1939 г. один из основателей виленского YIVO Зелик Калманович приехал в Иерусалим и вместе с Рахель Янаит, возглавлявшей женское молодежное движение, посетил библиотеку Еврейского университета. YIVO и Еврейский университет — два академических учреждения, основанных в 1925 г. и олицетворяющих две культурные альтернативы: идиш и иврит. Не нужно говорить, что оба собеседника владели обоими языками. Калманович восхищался библиотекой и сказал: «Если бы мы только могли сохранить ее и переправить в Вильну!» На это Янаит ответила: «Если бы мы только могли сохранить библиотеку YIVO и перевезти ее в Иерусалим!» Спустя четыре года Калмановича, мудреца Виленского гетто, убили немцы; часть библиотеки YIVO перевезли в Германию для «Института изучения еврейства без евреев» Розенберга; после войны книги были спасены и переправлены в YIVO в Нью-Йорке. Рахель Янаит была женой Ицхака Бен-Цви, ставшего вторым президентом Израиля.[63]

Так, на пороге Второй мировой войны, все политические программы казались закрытыми или неудавшимися. Всеобщий пессимизм оправдался. Оказалось, что правы сионисты, говоря, будто ассимиляция евреев невозможна, а «еврейский вопрос» будет подниматься и при коммунизме. И ассимиляторы, и сионисты оказались правы, заявляя, что культурная автономия без территориальной власти нежизнеспособна. Бундисты оказались правы в том, что сионизм нереализуем в арабском мире и не дает надежды миллионам евреев. 26 августа 1939 г. Хаим Вейцман в слезах закрыл последний предвоенный Сионистский конгресс, проводившийся в нейтральной Швейцарии, словами: «У меня нет другой молитвы, кроме одной: чтобы нам всем встретиться еще раз живыми». Холокост, наступивший вскоре после этого, уничтожил и народ с его внутренними институтами, развившимися в Европе, и удивительные достижения ассимилированного еврейства вообще.

* * *

Я сомневаюсь в том, что эти трагические итоги можно было предсказать в 1920-е гг. или даже в 1930-е, когда немецкое и русское еврейство благоденствовало, а идишская культура процветала в Европе и Америке. Евреи всегда приспосабливались к шаткости бытия и делали все возможное для воплощения альтернативных решений; уцелевшие альтернативы положили начало новым историческим центрам народа, существующим сегодня в Израиле и в Соединенных Штатах. Но я не знаю, может ли кто-нибудь «доказать», что эти решения были единственно «верными» с самого начала, или они просто сорвали куш в исторической лотерее. Выжили бы два с половиной миллиона евреев в России, если бы нарком путей сообщения Лазарь Каганович не обеспечил поезда для их эвакуации на восток посреди неудач Красной армии, когда германские войска наступали летом 1941 г.? Существовал бы сегодня Израиль, если бы по счастливой случайности британская армия не остановила в Эль-Аламейне немцев, готовых продвигаться дальше вплоть до Ирака? Ишув не взбунтовался, когда враждебно настроенные власти подмандатной Палестины арестовали его лидеров в 1946 г., и трудно сейчас угадать, как бы он выстоял перед лицом наступавших немецких танков. В любом случае вследствие изменчивости истории, отказа от иных решений, готовности евреев диаспоры встать на сторону сионизма, а также благодаря помощи народов мира в решающий момент — но в основном благодаря стойкости новой ивритской культуры и общества, их величайшей жертве и коллективной воле — еврейская революция окончательно закрепилась в Израиле и превратилась в Государство.

* * *

И здесь, как в модернистском романе, к истории добавляется противоположный конец, на сей раз счастливый, но наступающий только после завершения трагического финала. Государство Израиль возникло и выстояло в Войне за независимость 1948 г. благодаря помощи уцелевших от Холокоста и общественному мнению, находившемуся под его влиянием. Ассимиляция, провалившаяся в европейских тоталитарных режимах, достигла впечатляющего успеха в Соединенных Штатах и других странах Запада. Теперь участие в общей полисистеме возможно в сочетании с — хотя бы номинальной — еврейской идентичностью. Кажется, что осознание героизма еврейского государства и Холокоста обогатило новое мышление евреев Запада.

Таким образом, идеологии еврейской секулярной культуры, сионизм и ассимиляция — все в итоге реабилитировали себя. К трехъязычной еврейской литературе, созданной в период революции, пришло международное признание: Нобелевские премии были присуждены Шмуэлю Йосефу Агнону (ивритская литература) в 1966 г., Исааку Башевису Зингеру (идишская литература) в 1978 г. и Нелли Закс и Солу Беллоу (еврейская литература на немецком и английском языках) соответственно в 1966 и 1976 гг. Так, с мировым признанием, трехъязычная еврейская литература периода миграций подошла к концу.