Римская республика и ее империя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Римская республика и ее империя

Историческая формация Римской республики завораживала современников и потомков, правда по совершенно разным мотивам. Прежде всего впечатляют динамика и размах власти, то есть тот факт, что из ничем не замечательной с точки зрения экономического, культурного и военного потенциала республики в период III—II вв. до н.э. образовалось государство, которому удалось достичь власти над всем Средиземноморьем. Во-вторых, импонировала стабильность этого «общинного государства», явно образцовое разрешение конфликтов социальных, выживание после катастрофических военных, будь то вторжение галлов и дальнейшее разрушение «старого» Рима или тяжелое поражение при Каннах в 216 г. до н.э.

В-третьих, Рим превратился в символ республиканских традиций: он стал примером целенаправленной и эффективной организации политически автономной, самоуправляющейся гражданской общины. Конституция Рима, бывшая гарантом легендарной «свободы», считается идеальной. Наконец, в-четвертых, поражает структура римского политического союзничества — дифференцированной системы политического союза, в котором, с одной стороны, признавалось местное самоуправление союзников в тех местах, где власть Рима не была постоянно представлена, с другой, было обеспечено основополагающее политическое главенство Рима, прежде всего мобилизация военного потенциала союзников в интересах Рима.

Эти явные достижения Рима послужили причиной к появлению как в античности, так и в новое время, обсуждений «Причин величия Рима», причем дискуссия однозначно концентрировалась на феномене Римской республики. Уроженец Рудии вблизи Личе Коллабрии поэт Квинт Энний (239—169 гг. до н.э.) цитируется как главный свидетель республиканской эпохи. Энний говорил о себе, что имеет три сердца, потому что владел греческим, оскским и латинским языками. Позже он получил римское гражданство, сначала занимался историей развития Рима, как посторонний, пока наконец не стал рупором римской аристократии. Этот многосторонний и одаренный автор четко сформулировал на все времена представление о Риме. В цитируемом позже Цицероном и Августином изречении, он коротко и ясно заявил: «На древних обычаях и мужах держится Римское государство».

В этой строчке заключена основа самосознания римлян в эпоху классической республики. Эти семь слов четко и ясно передают римское представление о «причинах величия Рима». Однако они требуют краткого пояснения. Поскольку древние обычаи поставлены на первое место, а мужи — на второе, значит, это обратное расположение для всех римлян, а особенно для правящего слоя, было основополагающим.

Как ни в одном другом государстве древнего мира, вклад предков в общее дело используется для легитимизации потомков. Древние обычаи упоминаются в бесчисленных речах как канонизированный пример традиций, они остались в своеобразном ритуале похорон аристократов, когда снова вызывались к жизни великие предки с их почетными знаками отличия; они как бы принимали покойного в свои ряды. Прославлялись не только деяния тех, с кем прощались, но также заслуги и деяния предков. Обычаи предков были по существу добродетелями свободных собственников из старого правящего слоя, которые одновременно выступали как политики и военачальники.

Каноном примерного образа жизни считалось достижение мужских доблестей, сохранение себя как личности, постоянное стремление к славе, дисциплина и строгость, послушание и выдержка, неподкупность и верность, откровенность и, одновременно, молчаливость, готовность вступиться за зависимых людей, за друзей, а потом и союзников. Прежде всего предки отличались благочестием, признанием религиозных и моральных обязанностей. Действовать в соответствии с волей богов было для римлян не только проявлением личной набожности, но и важнейшим политическим достижением их истории, хотя религия во времена Цицерона скорее всего превратилась в идеологию.

В любом случае римляне республики столетиями были убеждены, что их господство соответствует воле богов, той воле, которую они узнавали по различным знакам; наблюдая за полетом вещих птиц, изучая внутренности животных, следя за молниями и другими природными явлениями. Потом умело расшифровывали волю богов и старались ее исполнить. Они полагали, что были обязаны своим господством этому принципу: «следовать воле богов», и поэтому считали великих предков достойными подражания.

Естественно, что уже с давних пор были сделаны попытки объяснить феномен римского могущества. Особенно большое значение имеют соображения Полибия (200—120 гг. до н.э.), потому что наряду с признанием высоких достоинств римских военных, политиков и римского народа он с большой убедительностью подчеркивает, преимущества римской конституции. Она показалась ему крайне стабильным и взвешенным смешением монархических, аристократических и демократических элементов, изобретательной теоретической концепцией.

В новое время тоже было предпринято много попыток напасть на след причин величия Рима. Боссюе, например, считает республиканские добродетели предпосылками достоинств конституции. Монтескье утверждает, что «римляне своими максимами» превзошли все народы. Нибур выделяет отказ римского плебса от сословной борьбы. Моммзен подчеркивает тот факт, что «в пределах римского гражданства не было ни господина, ни слуги, ни миллионера, ни нищего, а одинаковая вера и одинаковые права всех римлян». Р.Хайнце воспринимал римлян, как ярко выраженных «людей власти»; по типологии Шпрангера («Формы жизни»): «Люди власти, как отдельные личности, так и народ в целом, являются признанной силой». Только Фр. Альтхайм, наоборот, выделяет приоритет римской религии и справедливо замечает, что часто цитируемый стих Вергилия

«Ты — римлянин, пусть это будет твоя профессия: правь миром, потому что ты его властелин,

Дай миру цивилизацию и законы, милуй тех,кто тебе покорен, И разбей в войнах непокорных» —

призывает не к стремлению к господству, а к «установлению порядка» и выполнению божественной миссии.

Под влиянием новых научных исследований и теорий, а также под влиянием новых общественных идеалов были выработаны другие оценки этого исторического феномена. Как позитивные признаки оценивались образование полностью интегрированного общества, образцовое разрешение социальных конфликтов, а также эффективная целенаправленная организация всей общественной и политической жизни. Способность к интеграции и готовность к ней объяснялись на примере системы римских союзников, плотность «интеграции» которой была впечатляющей.

В настоящее время весьма критически оценивается применение относительно ограниченного инструментария власти Римской республики: гражданского права, колонизации, контрактной системы и мобилизации военного потенциала союзников. Совершенно очевидно, что техника осуществления власти была на удивление развита. Совсем недавно более отчетливо, чем раньше, отмечалось, какие последствия это имело для италийских городов и племен, последствий, которые Моммзен в плену своего восхищения динамичным процессом экспансии обошел молчанием и с которыми он по меньшей мере смирился в соответствии с телеологией «необходимости» единения италийской «нации». Критика экономической и финансовой эксплуатации подвластных Риму регионов не является монополией исторического материализма. На эту тему в последнее время были сделаны точные и конкретные анализы, которые значительно продвинули изучение этого вопроса.

Римское господство, естественно, продолжает оцениваться негативно. С.Пуфендорф и Г.Гердер считают его результатом последовательной агрессивной и деструктивной политики. Вследствие современного опыта на это господство однозначно может быть поставлено клеймо «империализма» и «колониализма». Но отождествлять «величие Рима» с империалистической политикой нельзя. Учитывая это, рекомендуется сначала определить основные черты римского общества, римской конституции, а также римского государства времен республики.

При попытках понять своеобразие Римской республики нужно исходить из однородности ее первоначально аграрного общества. Взаимодействие крупных землевладельцев с огромным количеством мелких крестьян, ремесленников, торговцев определяло экономическую, общественную и политическую жизнь. При этом следует также учитывать семейные связи, власть в семье, клиентелу и государство. Решающим для отношений и структурных элементов римского общества и политики являлось подчинение индивида, а не только рабов своим хозяевам, подчинение жены и детей, даже взрослых и уже женатых сыновей, неограниченной «отцовской власти» главы семьи, подчинение экономически слабых или зависимых, юридически необразованных или неуверенных в себе людей своему патрону в институте клиентелы и, наконец, подчинение отдельных лиц интересам государства.

Эта столь сильно определяемая властными структурами система просуществовала так долго только потому, что не было односторонних злоупотреблений ею или явного самоуправства. Хотя абсолютная власть главы семьи во многих отношениях была санкционирована религией, она тем не менее ограничивалась еще и традициями. От главы семейства времен республики требовалось, чтобы он перед вынесением приговора выслушивал виновного и испрашивал совета членов семьи. Использование совещательного органа, совета, было основополагающей нормой для юридической, военной или политической практики республики. Повседневная жизнь римской семьи, как центральной общественной ячейки, характеризовалась не слепым террором семейного тирана, но совместной жизнью, в которой власть главы семейства была неоспоримой, положение женщины уважалось, и вообще по сравнению с греческими обычаями она пользовалась гораздо большим авторитетом. Причиной этого являлось то, что римлянка во время отсутствия своего мужа, находящегося в походе, управляла домашним хозяйством вместо него.

Если патрон злоупотреблял зависимостью от него клиента, интересы которого он везде представлял, в суде особенно, то он порицался обществом. Конечно, патрон заботился о своих клиентах не из альтруизма, а потому, что его престиж зависел от возможно большего числа клиентов. Эксплуатация была не односторонней: действовали отношения «я даю, чтобы ты дал». В эпоху ранней и классической республики рабы играли только подчиненную роль. Они не имели большого значения, так как потребность в рабочей силе, как правило, удовлетворялось членами семьи и клиентами. Если раб был один или несколько, они полностью интегрировались в семью. Поэтому выдвижение теории о «классовой борьбе» между рабами и рабовладельцами применительно к этой исторической эпохе является ошибочным и непозволительным анахронизмом.

Своеобразие общественных структур можно объяснить тем, что в области политики общепризнанным был авторитет и привилегии правящего слоя, то есть старой аристократии, патрициев, а позже также и «чиновной аристократии». Это продолжалось до тех пор, пока их претензии на власть приносили ощутимую пользу всем гражданам, а политика соответствовала экономическим интересам плебеев. Во всяком случае, как в обществе,так и в политике преобладал аристократический элемент. Римская республика никогда не стремилась к принципам равенства современной демократии.

В римском сенате было сосредоточено большое количество римских аристократов, принадлежность к сенату всегда являлась свидетельством высокого общественного престижа. Власть сенаторов признавалась как политическая компетенция. То, что эта власть предпринимала, считалось легитимным и соответствующим интересам государства. То, что ей противоречило или ее не укрепляло, считалось нелигитимным и бунтарским. В традиционных, отрегулированных формах сенат управлял римской политикой своими решениями и постановлениями.

Исполнительная власть, юрисдикция и военное руководство были в руках немногочисленных магистратов, избиравшихся из господствующих слоев путем народных выборов. В течение всего срока деятельности им предоставлялась неограниченная власть. Только благодаря годичности срока и коллегиальности была пресечена всяческая попытка завладеть долгосрочной единоличной властью: каждая должность как правило давалась на год и как минимум двум равноправным лицам. Власть магистратов была большой, она охватывала как административные, так и военные сферы, поэтому претор, например, мог выполнять функции и судьи, и военачальника. Но фактически эта власть была ограничена в своей компетенции, тесно связана с сенатом и подотчетна ему.

Продуманно организованное правление римской аристократии с самого начала носило антимонархический характер. Понятие «царь» или «тиран» было для нее неприемлемо, республиканский пафос придавал решимость противодействовать любой форме единовластия. Введение должности диктатора, как неизбежной необходимости, только подтверждает это правило. Для римской формы аристократической власти было немыслимо образование центральной бюрократии, «постоянного властного аппарата», хотя в это время процветала бюрократия больших эллинистических царств. Римские сенаторы, как магистраты, выполняли сложные служебные обязанности почти исключительно с личной свитой и персоналом, с друзьями-аристократами и родственниками, с клиентами, вольноотпущенниками и рабами.

Хотя все трудности политики и управления ложились на плечи аристократии, свободные римские граждане тоже не оставались в стороне. На народных собраниях и собраниях центурий, которыми командовали консулы, они имели возможность решать проблемы войны и мира, а также другие важные вопросы, принимать законы, судить политических преступников, а также выдвигать кандидатов в магистратуру. На этих собраниях римский гражданин не имел законодательной инициативы, он мог только соглашаться с внесенным предложением или отклонять его, а также выбирать между официально назначенными кандидатами на должность.

Каким бы ограниченным ни казалось право участия, оно в определенной степени гарантировало открытость важных политических решений. Это право на практике находилось под влиянием личных связей, что вынуждало представителей правящего слоя все время вербовать себе приверженцев и убеждать граждан в необходимости и пользе своих действий. Если плебс был в чем-то убежден, он был готов принести любую жертву для пользы дела. Другими словами, плебс был мобилизован для государства, хотя управление этим государством находилось в руках аристократии.

Нельзя не учитывать, что политика аристократов долгое время удовлетворяла конкретные интересы плебеев. Так как большинство римских плебеев состояло из мелких крестьян, которые на своих крошечных клочках земли вели убогое хозяйство, обеспечение второго и следующих сыновей могло осуществиться лишь благодаря покорению новых земель. Иначе говоря, необходимое воспроизводство общественных и хозяйственных структур было возможно только вследствие насильственного римско-латинского процесса колонизации, который обеспечивал для римской республики внутреннюю стабильность и прочность власти правящего слоя. Возникшее вследствие этого совпадение интересов было более важной движущей силой для римской колонизации, чем все моральные соображения.

В такой же степени, как и в большинстве античных городов, в Римском государстве все важнейшие политические и религиозные акты были связаны с городом Римом. Там почитались боги государства, гадали по ауспициям перед военными походами, там вступали в должность и слагали с себя обязанности магистраты, принимались важные политические решения. Священная граница померий отделяла город от окрестностей, но с самого начала он был тесно связан с сельской местностью. Только она с ее лугами и полями, озерами и лесами обеспечивала существование как правящего слоя, так и плебейского мелкого крестьянства.

К своеобразию римского образа жизни относится то, что уже издавна были фиксированы границы полей и проведены линии, служащие для обмера. Следы их частично сохранились до наших дней. Римляне очень внимательно и настороженно наблюдали не только за небом, но и за своими соседями. Начиная с нападения кельтов в IV в. до н.э., у них выработался защитный инстинкт, менталитет, который возвел в абсолют интересы собственной безопасности. Для профилактики они периодически нападали на соседние племена. Мало-помалу это превратилось в принцип.

Фундаментальное значение для создания и расширения римского владычества имели два понятия римского государственного права: империя и провинция. До сих пор является спорным вопрос, какое фактическое содержание имел термин «империя» в начале республики. Являлась ли она, как утверждал Т.Моммзен, всеобъемлющим полновластием высших магистратов, которые осуществляли как военное, так и политическое руководство. По этой концепции «империя» обозначала совокупность этих компетенций, которые раньше принадлежали царю, а позже — высшим должностным лицам — консулам и преторам.

Словом «провинция» обозначалась конкретная область империи, под которой могла пониматься определенная сфера юрисдикции, например, командование отдельным театром военных действий. Территориальное значение понятия «провинция» относится к более поздним ступеням развития, когда многочисленные римские провинции требовали точного определения. Как в случае со словом «империя», которое при принципате понималось как когерентная Римская империя, а во времена республики относилось к строго ограниченным во времени компетенциям, так и в случае с понятием провинция, которое в процессе развития римской экспансии коренным образом изменило свое содержание.

Начальная примитивная политика Рима с позиции силы хорошо иллюстрируется примером Сицилии, внеиталийской сферы влияния Рима. Римское вмешательство в распри мамертинов в Мессине в 264 г. до н.э. быстро привело к эскалации военных столкновений с Карфагеном, а именно, к продолжавшейся почти два десятилетия I-й Пунической войне, к которой Римская республика вообще не была готова, особенно на море. С царем же Сиракуз, против которого должна была быть направлена римская интервенция, был заключен договор о мире и союзничестве, который в дальнейшем очень пригодился Риму.

На опыте эскалации войны на Сицилии, истощившей Рим, Римская республика, как видно, ничему не научилась. Четыре десятилетия спустя она связала себя обязательствами дружеских отношений с Сагунтом, что на Пиренейском полуострове, чем спровоцировала Баркидов, династии их злейшего карфагенского противника Гамилькара Барки. Это спровоцировало II Пуническую войну (218—201 гг. до н.э.), которая привела город и его союзников на край пропасти.

Эта готовность идти на риск тем более удивительна, что совсем другой противник давно уже представлял для Рима гораздо большую опасность, чем карфагеняне на большом острове, а позже Баркиды в Испании. Процесс экспансии римского владычества и римско-латинской колонизации шел совсем в другом направлении. После нападения кельтов на первом плане стояли верхнеиталийские регионы и задача покорения кельтских племен. Делая вывод из более поздних событий, можно сказать, что римская республика во всех начинаниях, которые касались вне-италийских регионов, будь то Сицилия, Иллирия, Испания, Македония, Греция или Малая Азия и Северная Африка, вызывала события, последствия которых к началу интервенции не были предусмотрены.

Доказательством отсутствия у Рима внешнеполитической концепции является тот факт, что после окончания I Пунической войны на Сицилии не сразу была отлажена эффективная римская администрация вновь приобретенных областей. Первостепенная цель Рима заключалась не в том, чтобы по возможности лучше эксплуатировать новые регионы, а в освобождении Сицилии, а позже Сардинии и Корсики от власти Карфагена. За этим кроется не только абстрактная римская «идеология безопасности», но и горький опыт многочисленных грабежей городов побережья карфагенским флотом во времена последней войны. Прежде всего за этим просматривается своеобразный принцип внешней силовой политики Рима: классическая Римская республика хотела господствовать над своим приграничным пространством, но боялась, однако, брать на продолжительное время власть над этими завоеванными территориями. Так как аристократическая республика не имела управленческого аппарата с долгосрочными функциями, она не могла и думать о том, чтобы взять на себя дополнительно управление большими регионами. Во-вторых, каждый обладатель власти, долгое время управляющий внеиталийскими областями, очень сильно увеличивал там свою клиентелу, что служило угрозой для равновесия римского аристократического общества и его однородности. Тем самым возрастала возможность образования единоличной власти, а в конце концов и монархической. Рим был всегда очень щедр на обвинения в подобных намерениях: подозревался в этом Сципион Африканский, а также Тиберий Гракх и Цезарь.

Итак, ясно, что начало систематической организации внеиталийской сферы господства Римской империи в своей основе было продиктовано военной и политической необходимостью. Очень часто это были импровизации, которые в будущем превращались в долгосрочные решения. Только в 227 г. до н.э. на Сардинии, Корсике и Сицилии были учреждены два претора с военной и административной властью и юрисдикцией. Установлением должностей этих двух провинциальных наместников преследовалась цель обезопасить римское господство от нежелательных для Рима совпадений интересов кельтов и карфагенян.

Обе ближайшие провинции, созданные в 197 г. до н.э. — Испания ближняя и Испания дальняя ~ были наследием II Пунической войны, подобно тому как Сицилия, Корсика и Сардиния — наследием I Пунической войны. Конфликт с Македонией привел к образованию в 148 г. до н.э. провинции Македония, к которой вскоре была присоединена большая часть покоренной Римом Греции. Это являлось следствием войны с Ганнибалом, бывшего союзником Филиппа V Македонского. Поводом для массированной римской интервенции, которая привела к параличу всех эллинистических монархий, послужили попытки македонских и селевкидских владык распространить свою власть на греческие полисы в Греции и Малой Азии.

Последующие образования римских провинций были тоже вынужденными. Возникновение провинции Африка в 146 г. до н.э. явилось неизбежным следствием III Пунической войны (149—146 гг. до н.э.). Образование провинции Азия в 129 г. до н.э. прямое следствие равнодушия владык Пергама, которые по завещанию передали свое царство римлянам, а тот, кто подает пример, всегда находит подражателей. Образование Нарбоннской Галлии в 121 г. до н.э. стало необходимым, когда нужно было обеспечить безопасность коммуникаций из Италии в испанские провинции.

Если учесть все эти даты, факты и взаимосвязи, можно понять, что радиус власти Рима постоянно расширялся дальше, чем может предположить число провинций. Целая сеть договоров о дружбе, клиентские отношения с вождями и царями, дипломатические миссии и «благодеяния» распространяли римское влияние на другие регионы и давали основания и предпосылки для новых вмешательств. Еще со времен первой римской интервенции в Грецию и на эллинистический Восток в начале II в. до н.э. в город Рим хлынули посольства и цари из всего Средиземноморья. Сенату очень нравилась роль постоянного советчика и третейского судьи. Рим превратился в место, где разрешались конфликты государств Греции и Малой Азии, а также Испании и Северной Африки, но только не конфликты собственных провинций. Уже давно стало ясно, что в результате непрямого управления, противоречивости и непродуманности римских решений озлоблялись и ослаблялись даже дружественные государства. Политические и общественные склоки часто приводили к хаотическим отношениям, и Рим был просто вынужден взять на себя управление этими государствами.

Какой бы целенаправленной и прогрессивной ни казалась организация римского союзничества в Италии, какими бы успешными ни были применение римского гражданского права и система римско-латинской колонизации, а также последовательная политика договоров, как инструмента власти и ее укрепления, такими же рудиментарными и неадекватными были основы римской администрации в провинциях. Там не было никакой модели римского господства и управления, которая переносилась бы на вновь обретенные пространства, не было четкой программы расширения римских территорий. По своей структуре и функциям они походили на первые внеиталийские провинции в Испании и Северной Африке, Малой Азии и Нарбоннской Галлии.

Но этот «конгломерат подвластных регионов» (В.Долайм) сдерживался угрозой введения римских легионов, а также заселением или долгосрочным пребыванием там римлян и италиков. Сначала эти замкнутые поселения не играли решающей роли. Но потом десятки тысяч римских ветеранов, торговцев и поселенцев внесли гораздо больший вклад в романизацию провинций, чем римская администрация. Более стабилизирующим римское господство фактором было то, что большие группы высших слоев местного населения становились на сторону Рима, видя в нем гаранта сохранения своих владений и собственности, действуя в своих интересах, они действовали в интересах Рима.

Так как во времена республики в Риме не было постоянного управленческого аппарата и ответственные должностные лица часто менялись, администрация по своей сущности строилась в расчете на личность, а не на региональные интересы. Поэтому личность наместника была важнее, чем все механизмы управления. В длинном ряду римских наместников в провинциях отсутствуют компетентные администраторы, зато есть даже преступные элементы, которые использовали свое положение в разных целях, Должность наместника нередко рассматривалась как шанс для восстановления семейного состояния, пошатнувшегося в результате огромных расходов на политическую карьеру и предвыборную борьбу. В 149 г. до н.э. был учрежден специальный «суд по взяткам». Он должен был препятствовать этим преступлениям, однако остановить их не смог. Сам факт возникновения необходимости его учреждения подтверждает крушение всей системы.

Быстрая смена римских администраторов и наместников в провинциях долго препятствовала проведению единой политики. Но все же отдельные наместники осознали огромные финансовые возможности римских провинций. На Сицилии во время II Пунической войны Марк Клавдий Марцелл, завоеватель Сиракуз, и его преемник Марк Валерий Левин, завоеватель Агригента, обложили налогами завоеванные общины. А в Испании Марк Порций Катон, позже цензор, ярый защитник обычаев предков и чрезвычайно способный экономист, поднял доходы Рима до небывалого уровня и стал примером эксплуатации провинций. Однако этим он спровоцировал ожесточенное сопротивление испанских племен и вождей, которое десятилетиями обременяло республику. Совершенно очевидно, что такая система не могла долго сохраняться и должна была привести к тяжелому кризису даже в самой метрополии.