Глава 9. ИНТЕРЛЮДИЯ В МОСКВЕ

Глава 9. ИНТЕРЛЮДИЯ В МОСКВЕ

Когда в июле 1935 года Зорге вернулся в Москву, он сразу явился с докладом непосредственно к новому начальнику 4-го Управления генералу Семену Петровичу

Урицкому, которого Зорге описывает как «не очень сильно интересовавшегося чисто военными проблемами».

Генерал Урицкий родился в 1895 году — в тот же год, что и Зорге. Карьера его поразительно напоминала карьеру Берзина, и действительно, оба они проработали в тесном сотрудничестве в течение нескольких лет. В августе 1919 года Урицкий был «начальником оперативного штаба разведки Красной Армии», а позднее стал командиром кавалерийской бригады. Военную репутацию себе он создал, возглавив в марте 1921 года штурм мятежного форта Кронштадт. И вся его последующая карьера была как у любого старшего офицера Красной Армии, пока, наконец, он не сменил Берзина, став в 1935 году во главе 4-го Управления. Назначение это было одобрено «Центральным Комитетом партии и руководством Народного Комиссариата обороны»[64].

В разговоре с Урицким Зорге мог с уверенностью утверждать с позиций своих знаний и связей, что организация шпионской работы в Японии была делом вполне возможным, что должно было оказаться приятной новостью для его начальства, поскольку, если верить Уиттакеру Чамберсу, другая шпионская коммунистическая группа в Японии, возглавляемая американцем, вообще не достигла никаких результатов. Американец «мог-де доложить лишь об одном единственном успехе — он выиграл чемпионат Японии по бейсболу в Токио[65].

Зорге добивался и получил согласие своего начальства на признание Одзаки полноправным членом своей группы, а также потребовал заменить пугливого радиста «Бернгарда» Клаузеном или Вейнгартеном.

В то же время он попросил предоставить ему «абсолютную свободу» в развитии любых отношений, какие он сочтет нужным, с германским посольством в Токио. Что значили слова «абсолютная свобода» можно понять из следующих показаний, данных им японским следователям:

«В ходе моего визита в Москву в 1935 году я получил разрешение снабжать посольство определенным количеством информации, с тем чтобы укрепить свои позиции. Причем решение вопроса, какую именно информацию передавать и когда, было оставлено на мое усмотрение. Но я обещал Москве, что ограничу подобную информацию до минимума».

Как писал Зорге, простейшими способами вести шпионскую работу внутри германского посольства были «обсуждения, консультации и изучение, а также обмен второстепенной информации на информацию первостепенной важности — другими словами, использовать шпроту, чтобы поймать макрель».

Во время пребывания Зорге в Москве там собрался Седьмой конгресс Коминтерна, на котором Зорге очень хотел побывать, однако ему категорически запретили это делать. И запрет этот имел смысл, поскольку его вполне могли опознать какие-нибудь иностранные делегаты или наблюдатели, присутствующие на конгрессе, и факт этот мог просочиться в Германию или Японию.

В Москве Зорге жил на Садовой улице в комнате, которую ранее занимал один из его друзей. И здесь, на короткое время пребывания в столице Зорге возобновил относительно уединенную домашнюю жизнь со своей русской «женой» Екатериной. После возвращения Зорге в Японию короткие послания от Екатерины время от времени включались в сообщения, отправляемые ему по радио 4-м Управлением. Он же, в свою очередь, сообщал об отправке писем и одежды для нее из Японии по обычным почтовым каналам[66].

Куусинен и Смолянский пригласили Зорге к себе, а Мануильский, возможно, занятый на Конгрессе, лишь позвонил ему по телефону, отчасти для того, чтобы сообщить, что Зорге ни в коем случае не должен появляться на каких-либо заседаниях Конгресса. Пятницкий был болен и жил за городом. Общественная жизнь была тогда, по словам Зорге, «очень ограниченной». Единственный человек, с которым он часто встречался, был его бывший радист в Китае, немецкий техник Макс Клаузен, поскольку Максу уже было велено готовиться к тому, чтобы присоединиться к группе Зорге в Японии. А потому этим двоим было о чем поговорить.

Клаузена вызвали в Россию в августе 1933 года. А до этого он около восьми месяцев провел в Мукдене, где под присмотром японцев, оккупировавших город, проводил на верхнем этаже своего дома тайные радиосеансы, посылая на советскую территорию редкие сигналы, содержавшие данные разведки, собранные местной группой 4-го Управления, работавшей под общим руководством офицера, обосновавшегося в Харбине. «Крышей» Макса Клаузена в Мукдене был бизнес — магазин по продаже мотоциклов, велосипедов и автомобильных принадлежностей. Капиталом, необходимым для открытия своего дела, — двумя тысячами долларов США — Клаузена снабдило 4-е Управление.

Макс и Анна, которую все считали его женой, были хорошо известны в европейской общине, а Макс даже стал секретарем немецкого клуба где-то через шесть месяцев после приезда в Мукден. В соответствии со своим прошлым моряка с севера Германии, он был компанейским здоровяком, антиподом интеллектуалов, резким, грубым, но, по-видимому, щедрым, по-своему преданным своей сожительнице Анне. Его, должно быть, забавляло, что примерно в то же время другой его коллега по шпионской группе в Мукдене, тоже немец, стал казначеем клуба.

Однако деятельность Макса Клаузена в Мукдене, как легальную, так и всю прочую, нельзя было назвать успешной. За год он передал не более пятнадцати сообщений, а качество информации было далеко не лучшим. Что до торговли мотоциклами, то следует признать, что Клаузену не удалось вернуть ни цента вложенных денег. Позднее Макс подведет итог в оправдательном объяснении: «Наше рискованное предприятие в Маньчжурии в целом потерпело неудачу». И неудивительно, что ему довольно резко было велено передать дела кому-то другому, а самому возвращаться в Москву.

Возвращались Макс с Анной по транссибирской железнодорожной магистрали с билетами, купленными до Берлина, — частично потому, что это, по мнению Макса, поможет им выбраться из Маньчжурии с меньшими хлопотами, а частично для того, чтобы успокоить Анну, которую страшила сама мысль вновь оказаться на советской территории. Она была стойкой антикоммунисткой, и сомнительно, сознавала ли она даже тогда, что Макс работает на советский аппарат.

Было бы преувеличением сказать, что Макс оказался в немилости, когда по возвращении в Москву его вызвали в 4-е Управление. Но, конечно же, тучи над ним сгустились и положение усугубилось, когда ему пришлось доложить, что в ночь их прибытия у них с Анной в московском отеле было украдено все до копейки. Сама Анна впоследствии утверждала, что ее одурманили и таким образом сумели выкрасть паспорт.

Однако в Управлении Максу лишь посоветовали немедленно уехать вместе с Анной в Одессу, чтобы немного отдохнуть и восстановить силы. Правда, они еще десять дней оттягивали этот отпуск, поскольку Макс по вполне естественным причинам не торопился уехать до тех пор — пока не получит свой багаж, который он не смог сразу получить на железной дороге и привезти в отель «Москва». Очевидно, что багаж забрали в 4-е Управление и уже оттуда передали Клаузену, что дает основания полагать, что Берзин и его офицеры хотели неспешно проверить личные вещи этой пары.

За эти несколько дней задержки Макса приняли на работу в радиошколу Управления, располагавшуюся в южном пригороде Москвы, и ему было также велено представить письменный рапорт о работе в Китае и Маньчжурии, который занял у Макса меньше четырех машинописных страничек и мог рассматриваться его начальством как совершенно незначительный.

В Одессе Макс и Анна поселились на загородной вилле, принадлежавшей 4-му Управлению и расположенной на берегу Черного моря примерно в часе езды на трамвае от центра города. Вилла состояла из десяти комнат и могла, таким образом, по советским условиям вместить пятьдесят-шестьдесят человек, Макс каждый день ходил на рыбалку, но один, без Анны, которая большую часть времени бездельничала или, скорее всего, мрачно бродила по берегу моря. Но раз или два они ездили вместе в Одессу слушать оперу. Макс обнаружил, что Вейнгартен тоже живет на вилле, и они часто выпивали вдвоем в городе, поскольку на вилле по приказу Берзина был установлен строгий «сухой» закон.

Отпуск продолжался шесть недель, после чего Макс, вернувшись в Москву, получил назначение в радиошколу, где его главной работой была помощь в создании портативных радиостанций, способных одновременно и передавать, и принимать сообщения. Макс был весьма знающим специалистом, и можно себе представить, насколько полезным было его присутствие в школе во всех отношениях. Вместе с другими он действительно добился успеха в конструировании новой станции — хотя сам впоследствии и не пользовался этим типом радиопередатчика в Японии, «поскольку он был очень сложным и потому трудным в починке». Когда этот проект был закончен, он занялся дальнейшей практической подготовкой к передаче и получению радиосообщений. Все это происходило на четвертом этаже радиошколы. Здесь Макс работал вместе с Вейнгар-теном и офицером Красного Военно-Морского флота. Они обменивались посланиями с секретными радистами в Польше, Румынии и Турции, а также с советскими радио-постами вдоль всей балканской границы. И, кроме того, Макс читал курс по радиотехнике для молодых солдат — курсантов школы.

И вдруг совершенно неожиданно в начале 1934 года Макс получает приказ выехать из Москвы в Поволжскую немецкую республику. Ему были выданы проездные документы на имя Ротмана — его собственный паспорт остался в 4-м Управлении — и сказано, что он будет работать ремонтником на машинно-тракторной станции.

Позднее Макс утверждал, что его выгнали в наказание за неудовлетворительную работу в Маньчжурии. Однако более вероятным предположением является то, что таким образом его наказали за сожительство с Анной. И действительно, еще до возвращения из Маньчжурии он вызвал неудовольствие начальства, отвергнув предложение ехать в Россию одному.

На Волгу Макс ехал, полный злобы на 4-е Управление, и поначалу им с Анной пришлось пережить тяжелые времена, ибо зарплаты ремонтника на машинно-тракторной станции им далеко не хватало для нормальной жизни. Но очень скоро обстоятельства изменились — когда начальство на станции распознало способности Макса к технике и поручило ему работу по установке радиостанций на фермах и тракторах для организации двусторонней связи «ферма-трактор». Макса также попросили прочитать курс по радиосвязи для работников фермы, и на какое-то время он даже преуспел в качестве политического пропагандиста, старательно «восхваляя существующий советский режим». А это означало значительную прибавку к зарплате, и перспективы показались еще более радужными, когда чиновник из Энгельса, столицы Поволжской немецкой республики, предложил ему тысячу рублей в месяц за такую же работу, какой он занимался на станции. Однако это предложение заставило забеспокоиться нынешнее начальство Макса, хотя оно могло предложить ему значительно меньше того, что предлагали в Энгельсе — не более шестисот рублей в месяц.

И потому, когда весной 1935 года Макс получил телеграмму из 4-го Управления с указанием вернуться в Москву, он ее просто проигнорировал. Не тронула его и вторая телеграмма в его адрес — более повелительная по содержанию.

Однако жить тихо и мирно на берегах Волги ему все же не позволили. В апреле руководитель энгельсского филиала коммунистической партии объявился собственной персоной в маленьком городке, где жили Макс и Анна, и пригласив к себе Макса, он, размахивая телеграммой от маршала Ворошилова, категорически, не терпящим возражения тоном сообщил Максу, что он должен немедленно отправляться в Москву.

Макс вынужден был подчиниться. Он уехал в Москву без Анны, вооружившись рекомендательным письмом от энгельсского комитета партии в адрес 1-го Управления Красной Армии. Макс прекрасно знал, что документ был не по адресу, как знал и то, что это приведет к путанице и задержке, когда он появится в Москве, однако это никоим образом не расстраивало его. Наоборот, он испытывал чувство злорадного удовлетворения, поскольку давно затаил злобу на 4-е Управление за то, как оно с ним обошлось. В любом случае он не был, как правило, расположен вновь работать с разведкой, и потому должным образом доложился в 1-м Управлении. Как он и ожидал, лишь после нескольких телефонных звонков офицеров этого управления он был, наконец, востребован в собственном управлении.

Оказавшись, наконец, по адресу, Макс был препровожден в кабинет генерала Берзина, который сразу спросил его, почему он проигнорировал две телеграммы, вызывавшие его в Москву. Макс ответил, что, во-первых, жизнь его на Волге «достигла экономической и общественной стабильности», а во-вторых, что он просто хотел восполь-зоватся случаем, чтобы выразить протест против ссылки его в качестве наказания в этот район. Берзин пообещал разобраться и ответил согласием на мольбу Макса позволить ему забрать в Москву и Анну, остававшуюся пока в Поволжье.

Вернувшись в Москву с Анной, Макс с помощью 4-го Управления купил дом в пригороде Москвы — Химках. Устроив там Анну, он решил сам жить в радиошколе, посещая Химки раз в неделю, так что Анна фактически все время пребывала в одиночестве. Но не прошло и месяца, как Максу, возможно, в результате давления со стороны Анны, женщины долготерпеливой, но далеко не бесхарактерной, удалось снять комнату для двоих в центре Москвы, хозяин которой, по словам Макса, заводской рабочий, «уехал из Москвы, чтобы избежать летней жары».

На первомайском параде 1935 года можно было видеть Макса Клаузена и Вейнгартена, шагавших по Красной площади во главе небольшой группы молодых китайцев. Это были курсанты — слушатели специального курса филиала радиошколы, созданного исключительно для китайских коммунистов. Сам Макс не имел отношения к их обучению — за это отвечал Вейнгартен. Этот курс для китайских радистов — само существование которого, по словам Вейнгартена, было строго охраняемым секретом — еще не открылся, когда в январе 1934 года Макс с Анной уехали в Поволжье. Знаменитый Великий поход китайской Красной Армии начался в ноябре этого же года, и утверждалось, что решение перенести главную базу «красных» с границы Куангси-Фукиен в северо-западный район Китая было принято по указанию Москвы. В мае 1935 года Великий поход все еще продолжался — до августа красные не продвинулись севернее Шенси. Ясно, что молодые слушатели, работавшие под началом Вейнгартена, были предназначены для службы в китайской Красной Армии, после того как она обоснуется в той части Китая, к которой был прямой, хотя и трудный доступ из Советского Союза через дикие, но дружественные территории. В действительности и сам Вейнгартен должен был отправиться в Красный Китай. Вот почему именно Клаузена, а не Вейнгартена выделили для миссии Зорге в Японии.

Однажды в конце лета Вейнгартен сообщил Клаузену, что Зорге в Москве и хочет встретиться с ними обоими в конце дня в кафе недалеко от радиошколы. И когда эти трое встретились, Зорге за выпивкой объявил, что хотел бы, чтобы один из них, или Клаузен или Вейнгартен, поехал бы с ним радистом в Токио. Однако Макс ответил, что он теперь числится в западноевропейском отделе Управления и потому рано или поздно должен будет отправиться в Германию.

«Можешь об этом не беспокоиться, заверил его Зорге. Я договорюсь, чтобы ты смог приехать в Токио».

Вскоре Макса вызвали в кабинет Корина, начальника дальневосточных операций 4-го Управления, и сообщили, что с этого дня он будет числиться в этом отделе и вскоре должен будет присоединиться к Зорге в Токио. Сам Зорге присутствовал в кабинете, когда Макс получал новые указания.

В то время Макс обучал работе на радиоприемнике шведскую пару в филиалах 4-го Управления, расположенных неподалеку от Смоленской площади. И вот теперь он бросил все и принялся готовиться к своей будущей миссии в Японии.

Через шесть лет, после ареста в Токио он напишет письменное заявление на имя политической полиции, в котором изложит свои взгляды на Японию. Некоторые отрывки из этого сочинения есть смысл процитировать, поскольку они прекрасно иллюстрируют склад ума Макса Клаузена. Следует, однако, напомнить, что, вполне возможно, написано это было по принуждению и, без сомнения, в условиях строгого тюремного заключения.

«Я считал Англию (пишет Клаузен) самой тиранической страной в мире, однако позднее пришел к выводу, что Япония, новичок в современном мире, еще хуже, чем Англия, потому что Япония стала мощной капиталистической страной о помощью самого простого и дешевого способа — копирования всех изобретений, придуманных другими нациями. И это привело меня в негодование.

Поскольку даже другие капиталистические страны не вызывали у меня подобного негодования, не было ничего удивительного, что я почувствовал глубокое удовлетворение, когда Москва приказала мне приступить к шпионской деятельности в Японии…

На самом деле я ничего не знал о Японии до того, как приехал сюда, но я считал ее агрессивной нацией, потому что она покорила Корею около тридцати лет назад и десять лет назад оккупировала Маньчжурию. Я испытывал жгучее негодование и страстно желал свергнуть японскую капиталистическую систему. В то время я не понимал истинных мотивов японского правительства…

Я был очень горд, когда Москва доверила мне вести радиооперации в токийской шпионской группе. Я приехал в Японию как враг японского правительства, но, как я думал, как друг японского народа.

Я всегда считал, что японцы страдают под жестоким гнетом со стороны правительства, и потому после приезда сюда я был уверен, что, находясь в оппозиции к политической системе, я работал ради блага и процветания народа. Но я ошибался. Я никогда не видел страны, которой управляло бы более искреннее правительство. Япония — первоклассная страна. За годы, проведенные в ней, я осознал, что совершил величайшую ошибку в своей жизни».

В Японию Зорге и Клаузен добирались порознь — первый, вероятно, выехал в конце августа 1935 года, а последний — в сентябре. Оба, очевидно, получили прощальный инструктаж у генерала Урицкого, на котором генерал напомнил им, что главная цель их шпионской деятельности — это давать точный анализ японских намерений в отношении Советского Союза. Планирует ли Япония совершить нападение, и если да, то когда? В своем «признании» и в устных показаниях перед японским судом Зорге утверждал, что Урицкий сказал им с Клаузеном, что их первейшая задача состояла «в предотвращении войны между Японией и Советским Союзом. Это был вопрос первостепенной важности для всех руководителей в Москве».

Зорге дает понять, что Урицкий предупредил его о необходимости пристально наблюдать за развитием японогерманских отношений. И хотя летом 1935 года было еще слишком рано предсказывать, насколько далеко может зайти улучшение двусторонних отношений, Москва была убеждена, что явно имело место возобновление дружеских отношений и, более того, что направлены они были главным образом против Советского Союза.

Нет сомнений, что Москва уже была осведомлена о том, что с немецкой стороны протянулись первые, пока пробные щупальцы, поскольку в мае или июне Риббентроп попросил немецкого бизнесмена, имевшего связи на Дальнем Востоке, д-ра Фридриха Хака, обратиться к генерал-майору Осиме, японскому военному атташе в Берлине, и передать ему конфиденциальное предложение Риббен-тропа рассмотреть возможность начала какого-либо рода переговоров между двумя странами о создании оборонительного союза против России.

Обратный путь Зорге в Японию окутан тайной. Сам он утверждал, что вылетел из Москвы самолетом. Уиллоби, однако, сообщает, что Зорге добирался в Японию на первом «юнкерсе», вылетевшем из Германии. Но ни среди экипажа, ни в списке пассажиров этого рейса не встречается фамилия Зорге.

Некоторые свидетельства дают основания предполагать, что в действительности он возвращался в Японию через Европу и Соединенные Штаты. По его собственным словам, он побывал в Голландии — возможно, чтобы нанести визит в редакцию той амстердамской газеты, которую он представлял. Он утверждает, что там он уничтожил свой фальшивый паспорт на имя австрийского гражданина, а также рассказывает, как на обратном пути побывал у портного в Нью-Йорке, который успел сшить ему костюм до того, как Зорге отплыл-из города в начале лета, что, когда он вновь встретился с этим человеком, высадившись в Америке, Зорге пользовался австрийским именем, которое было у него в фальшивом паспорте. Портной вспомнил и самого Зорге, и то, что два или три месяца назад у него было другое имя. Однако, заметил Зорге позднее, «люди в Соединенных Штатах не находят ничего странного, когда один и тот же человек пользуется разными именами».

Единственное, что, по крайней мере, можно точно утверждать, это что Зорге вернулся в Токио до конца сентября 1935 года. Любопытно, что, судя по рассекреченным протоколам, японские судебные власти, похоже, почти не проявили интереса к путешествию Зорге из Москвы в Токио в 1935 году.

Намного больше известно о передвижениях Макса Клаузена. Он доплыл морем из Ленинграда до Гавра, где пересел на другой пароход, направлявшийся в Нью-Йорк. Анна осталась в Москве, но Макс не скрывал своего намерения встретиться с ней позднее в Шанхае и забрать с собой в Японию. 4-е Управление снабдило Макса необходимыми средствами и двумя паспортами, итальянским и канадским, в добавление к его собственному. Он пересек Атлантику на американском корабле «Бостон» и, возможно, отработал свою поездку в качестве члена экипажа, поскольку выяснилось, что в Стокгольме он купил американский сертификат моряка. Но в нью-йоркском консульстве он восстановил свой германский паспорт и, пока оставался в Нью-Йорке, согласно полученной инструкции, жил в «Линкольн-отеле», где его посетил «м-р Джонс», аппаратчик, который поинтересовался, как у него с деньгами. Возможно, это и выглядит удивительно, но Макс от денег отказался. Когда он уезжал из Москвы, jb 4-м Управлении ему выдали 1800 долларов и если до Нью-Йорка он доплыл как матрос, то тогда тем более его расходы были не очень велики.

14 ноября Макс Клаузен сел в Сан-Франциско на пароход «Татсута-мару» в качестве пассажира, а две недели спустя, 28 ноября, сошел на берег в Йокохаме. Причем, когда он высаживался на японскую землю, среди его вещей не было радиопередатчика, но он ухитрился контрабандой провезти две электронные лампы для него. Другие радиодетали он приобрел уже в Японии.

Перед расставанием в Москве Зорге сказал Клаузену, что он должен находиться в баре «Голубая лента» близ Су-кийябаси, в Токио каждый вторник в определенное время вечером. 28 ноября 1935 года, день прибытия Клаузена в Японию, оказался вторником. Но уже на следующий вечер Макс отправился в токийский немецкий клуб, где и встретил Зорге. Однако во время этой встречи им удалось лишь обменяться несколькими фразами, поскольку вокруг было слишком много людей. Но они сумели урвать несколько минут, чтобы побеседовать наедине в библиотеке, где и договорились, что встретятся завтра в баре «Голубая лента» в шесть часов вечера.

А тем временем Анна в Москве была предоставлена самой себе. Через день или два после отъезда Макса ее навестила женщина из 4-го Управления, которая велела ни с кем не общаться, а чтобы удостовериться, что инструкции выполняются, эта женщина едва ли не ежедневно посещала Анну. Время от времени появлялся человек из Управления и передавал Анне деньги на житье. Так, находясь под постоянным наблюдением, Анне пришлось прожить в полном одиночестве всю осень и зиму.

Последующая судьба друга и товарища Макса Клаузена по радиоделу, Вейнгартена, остается неясной. Нет сомнения, что он отправился в Китай. Предполагали, однако, что позднее его отправили в Германию, где он записался в армию. Он был арестован в 1943 году в штаб-квартире военной разведки на Восточном фронте. Оказалось, что главной его задачей было следить за прибытием секретных агентов, засылавшихся в Германию из Советского Союза. Немцы заставили его работать на себя и продолжать радиопередачи, таким образом захватывая все новых советских агентов, по мере того как они прибывали, и передавая их в руки гестапо, которое, конечно же, сумело выпытать у Вейнгартена ключ к его шифру, хотя по-прежнему нуждалось в его услугах. Ведь у каждого радиста свой почерк, и Москва сразу же заметила бы подмену. Если все это правда, то вполне вероятно, что Вейнгартен дожил до конца войны.