Глава 11 Интерлюдия: тайна, оставшаяся нераскрытой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11

Интерлюдия: тайна, оставшаяся нераскрытой

Когда казачьих офицеров обманом заманили в Шпитталь, 26 мая, за два дня до того, некий чиновник британского МИД в официальном документе подтвердил, что англичане намерены передать советским властям «всех советских граждан». Формулировки документа точны и однозначны:

«Те, кто по английскому закону являются советскими гражданами, подлежат репатриации… всякое лицо, не являющееся по английскому закону советским гражданином, не подлежит репатриации в Советский Союз, если только данное лицо не выражает желания вернуться».

Далее дается определение понятия «советский гражданин»:

«лицо, родившееся или проживавшее в пределах границ СССР до 1 сентября 1939 года и не принявшее другого гражданства или не получившее нансеновский паспорт, выдаваемый лицам, не имеющим гражданства»…

Согласно этому определению, миллионы русских, уехавших из России во время революции и гражданской войны и никогда не живших при советской власти, не являлись советскими гражданами и обозначались термином «старые эмигранты» — в отличие от «новых эмигрантов», то есть бывших советских граждан, бежавших из СССР. Все без исключения «старые эмигранты» либо не имели гражданства, либо были подданными государства, в котором жили, и, хотя по рождению они были русскими, никто не утверждал, что они являются советскими гражданами. Генерал Васильев на одном из заседаний советской комиссии по репатриации сказал, что советскими гражданами являются «все те, кто до плена или вывоза в Германию был гражданином какой-либо советской республики», и заявил, что только такие лица подлежат репатриации. Ни один старый эмигрант не имел права самовольно присвоить себе советское гражданство. Как объяснял один советский чиновник, политика Советского государства в этом вопросе предельно ясна. Формально всякий русский может претендовать на советское гражданство, но получить его не так-то просто. Его надо заслужить.

Английское правительство с самого начала репатриации разъясняло различие между советскими и несоветскими подданными. Через несколько дней после того, как с нормандского побережья стали прибывать в Англию первые русские пленные, МИД пояснил, что «меры по репатриации не применяются к лицам советской (русской. — Н.Т.) национальности, не являющимся советскими гражданами». Речь шла о лицах, «имеющих несоветские или нансеновские паспорта». Это определение, принятое по совету Патрика Дина, МИД переслал в Госдепартамент США. Кристофер Уорнер в связи с этим заметил:

«Мы не должны включать в нашу статистику русских эмигрантов, поскольку у них имеются нансеновские паспорта». Следовательно, позиция МИД была определена вполне четко: «Поскольку советское правительство просило о репатриации исключительно советских граждан, мы не можем проходить мимо случаев, когда нам становится известно, что репатриации собираются подвергнуть несоветского гражданина».

Так, в соответствии с этой политикой, русских эмигрантов в Риме заверили, что они не подлежат репатриации. В марте 1945 года генерал Ратов попытался контрабандой протащить на судно, идущее в Одессу, одного белоэмигранта. Английские власти вовремя вмешались в дело, и выяснилось, что этот человек во время гражданской войны воевал в армии барона Врангеля, затем эмигрировал и 22 года прожил во Франции, не имея гражданства. Генерал Ратов немедленно отказался от каких-либо притязаний на эмигранта, сославшись на недоразумение, а Патрик Дин потребовал «заявить решительный протест советскому правительству», при этом, впрочем, добавив: «как только это окажется возможно». Правда, сотрудник министерства А. И. Ламберт был вынужден санкционировать выдачу советским представителям одного бывшего белогвардейца, эмигрировавшего в 1920 году («иначе Советы житья бы нам не дали»), но о том, чтобы официально придерживаться такой линии, не было и речи.

И все же Николай Краснов и другие казаки, находившиеся в Австрии, подверглись насильственной репатриации, что поразило даже советских представителей. В Юденбурге советский генерал Долматов с удивлением спросил, почему осуществляется выдача старых эмигрантов, которых, насколько ему известно, советские власти не требовали. В связи с этим один старый эмигрант рассказывает, как офицер НКВД, узнав, что стоящий перед ним казак до войны жил на Балканах, воскликнул: «Так вы эмигрант? Вы не подлежите эмиграции. Тов. Сталин не претендовал на старых эмигрантов. Почему вы здесь?» А у подполковника СМЕРШа такое вероломство англичан, коварно обманувших своих друзей, вызвало приступ бурного веселья.

Казалось бы, столь явное отступление от принятой линии объясняется двумя причинами: либо тут имело место трагическое недоразумение, либо эта уступка — результат продуманной политики. Как ни странно, почти никто из исследователей не занимался этим вопросом. По мнению казацких авторов, это еще одно следствие английской политики умиротворения и предательства, но такая трактовка мало что объясняет. Лорд Хенки, бывший старший чиновник МИД, выражал «глубочайшее сожаление, что в жару и страшную неразбериху лета 1945 года оказалось невозможно… вдаваться в каждое индивидуальное дело», из-за чего и были совершены «отдельные ошибки». Кое-кто высказал предположение, что включить старых эмигрантов в число репатриируемых посоветовал англичанам генерал Доманов. Но английские офицеры, к которым он мог бы обратиться с таким предложением, утверждают, что ничего об этом не знают. Да и вряд ли генерал Китли нуждался в советах Доманова. Других предположений пока как будто не выдвигалось. Но независимо от того, был ли этот эпизод запланирован или же являлся трагической ошибкой, несколько тысяч ни в чем неповинных людей были в результате обречены на смерть или муки; и поэтому нелишне было бы узнать, кто же принял решение, приведшее к столь страшным последствиям.

Прежде всего следует отметить, что если считать это решение ошибкой, то ошибка была грандиозных размеров. Белоэмигранты отнюдь не затерялись среди многих тысяч казаков, находившихся под контролем 78-й дивизии английской армии. Среди казачьих генералов, переданных советским представителям в Юденбурге, один лишь Доманов был — по советскому и английскому определению — советским гражданином. Остальные — Петр и Семен Красновы, Шкуро, Соломахин, Султан-Гирей, Васильев и многие другие — были известными эмигрантами, покинувшими страну после гражданской войны. По ведомостям Казачьего стана, не меньше 68 % офицеров Доманова, или около 1 430 человек, являлись старыми эмигрантами. Среди рядовых и младших офицеров, а также женщин и детей это соотношение существенно меньше, но вряд ли мы преувеличим, предположив, что по меньшей мере 3 тысячи обитателей Казачьего стана были старыми эмигрантами, не подлежащими репатриации.

Никак нельзя сказать, что старые эмигранты не старались привлечь внимание к своему статусу. Султан-Гирей прибыл в лагерь в Шпиттале в полной форме царского офицера, генерал Кучук Улагай размахивал перед всеми своим албанским паспортом. В Пеггеце многие показывали майору Дэвису нансеновские паспорта и паспорта различных европейских стран.

Вообще у командиров 36-й пехотной бригады и 78-й пехотной дивизии вполне могло создаться впечатление, что у казаков заправляют делом исключительно старые эмигранты. Буквально все казацкие представители, с которыми вступали в контакт генерал Арбутнот и бригадир Мессон, — генерал Васильев, Николай Краснов, Ольга Ротова, капитан Бутлеров — были несомненно старыми эмигрантами. В военном дневнике бригады Мессона упоминается о наличии «царских эмигрантов» среди добровольцев, пришедших во власовскую армию.

Кроме того, это были не обычные эмигранты. Большинство представителей старшего поколения воевало в первой мировой войне, в которой Англия и Россия были союзниками. Мало к кому из белых генералов англичане относились с таким почтением, как к Андрею Шкуро. 2 июня 1919 года он был награжден орденом Бани за героические действия, совершенные совместно с английскими войсками.

Конечно, с 1919 года мир сильно изменился. Казаки уже не были союзниками англичан, а Шкуро сотрудничал с немцами — хотя в основном чисто номинально. И тем не менее — во всех приказах английского командования относительно выдачи казаков подчеркивалось, что несоветские граждане выдаче не подлежат. 21 мая бригадир Мессон получил первый такой приказ из штаба 5-го корпуса от генерала Китли. Этот текст представляется нам крайне важным.

«Тема: определение русских граждан.

В связи с обсуждением 21 мая в штабе 5-го корпуса вопроса о выдаче советских граждан.

1. В последнее время штаб получил сведения о случаях, в которых возникали сомнения по поводу того, следует ли считать членов некоторых формирований и групп советскими гражданами и репатриировать их в СССР. Ниже перечислены правила, которыми следует руководствоваться в этих случаях.

Члены русского «шуцкорпуса» (в том числе и румыны) не считаются советскими гражданами впредь до последующих распоряжений.

Советскими гражданами считаются:

группа атамана,

15-й Казачий кавалерийский корпус (в том числе казаки и калмыки),

резервные отряды генерал-лейтенанта Шкуро, кавказцы (в том числе мусульмане).

2. Отдельные случаи будут рассматриваться только в порядке исключения. При этом будут применяться следующие правила:

а) Всякое лицо, находящееся теперь в наших руках, примкнувшее ранее к немецкой армии или частям, воюющим на стороне немцев, и проживавшее в пределах СССР по состоянию на 1938 год, считается советским гражданином и подлежит выдаче.

б) Впредь до дальнейших указаний не считаются советскими гражданами лица русского происхождения, если они к моменту вступления в немецкую армию не проживали в СССР по крайней мере после 1930 года.

в) Во всех сомнительных случаях следует считать данное лицо советским гражданином».

Николас Бетелл в книге «Последняя тайна» замечает:

«Приказ Китли, где говорилось о нераспространении репатриации на русских, не проживавших в России с 1930 года, противоречил его же собственному приказу от 24 мая, в котором четко указывалось, что все офицеры без исключения будут отосланы на родину. Именно приказ от 24 мая и имел реальную силу».

Приказ от 24 мая, в частности, гласил:

«Чрезвычайно важно, чтобы все офицеры, особенно старшие командиры, были окружены и чтобы никто не мог бежать. Советские войска придают этому чрезвычайное значение. По-видимому, обеспечение выдачи офицеров они будут считать проверкой доброй воли англичан».

Лорд Бетелл заключает из этого, что выдача белоэмигрантов производилась по прямому распоряжению генерала Китли, и нижестоящие офицеры просто подчинились его четким, хотя и несправедливым, инструкциям.

Но давайте ознакомимся с самим приказом. Вот что сказано в первом параграфе:

«1. Определение. В этом письме термин «казаки» употребляется по отношению к советским гражданам, которые воевали на стороне врага либо сотрудничали с ним. Сюда же относятся лица, приставшие к их лагерю, и немецкие офицеры.

Определение советского гражданина см. в письме штаба [5-го корпуса] 405/G от 21 мая».

Ссылка на это определение имеется и в оперативных инструкциях 78-й дивизии от 28 мая: «1. В соответствии с условиями Ялтинского соглашения, все советские граждане, находящиеся у союзников, подлежат возвращению в СССР.

2. В этом приказе термин «советские граждане» обозначает лиц советской национальности, включая и членов их семей, находившихся в лагере, которые воевали на стороне врага или сотрудничали с ним. Определение дано в письме штаба 5-го корпуса за номером 405/G от 21 мая, посланном только в 36-ю бригаду».

Бригадир Мессон и его штаб знали о всех этих приказах, но до командиров батальонов они не дошли, Мессон лишь сказал полковнику Малькольму, что «репатриации подлежат все», ни словом не обмолвившись о том, что на многих этот приказ не распространяется. В подробном рапорте бригадира Мессона об операции, датированном 3 июля, в частности, говорится:

«а) На Ялтинской конференции было решено, что все советские граждане, находящиеся на территории, занятой союзниками, подлежат возвращению в СССР. Командир 36-й пехотной бригады был уведомлен об этом обстоятельстве около 20 мая 1945 г.

б) Письмо 405/G от 21 мая 1945 г. послужило руководством к тому, кого считать советским гражданином. Следует отметить, что, хотя в этой директиве говорилось о рассмотрении индивидуальных случаев лишь в исключительных обстоятельствах, в 36-й пехотной бригаде были приняты все возможные меры, чтобы исключить несоветских граждан из числа репатриируемых…»

Последняя фраза звучит весьма загадочно: если сие должно означать, что при выдаче казаков проводилась проверка гражданства, то это не соответствует действительности. Полковник Малькольм фактически не имел полномочий проводить проверку до завершения основной части выдач. Правда, майор Дэвис по собственному почину избавил нескольких человек от перевозки в Юденбург, но это был акт личного милосердия, не санкционированный штабом бригады — более того, штабу неизвестный. Приказ у полковника Малькольма был совершенно однозначен: все без исключения должны вернуться в СССР.

Но если, как было показано выше, в приказе, полученном Мессоном, четко оговаривалось, что репатриации подлежат только советские граждане, почему же Около 3 тысяч старых эмигрантов были обманом доставлены на советский приемный пункт в Юденбурге? Бригадир Мессон, ныне генерал, объяснил автору, что он получил устный приказ начальства, уполномочивающий его выдать всех казаков, находящихся под его контролем, независимо от их гражданства. С его точки зрения, этот устный приказ полностью исключал всякую возможность не выдавать казаков, не являющихся советскими гражданами. Генерал Мессон объясняет:

«В бригаде все уже какое-то время участвовали в активных операциях и привыкли действовать по устным приказам, часто даже без всякого письменного подтверждения. Никому из нас не пришло бы в голову использовать письменные приказы для невыполнения переданных устных распоряжений. Я нисколько не сомневался в приказаниях, отданных мне командирами и старшими офицерами штаба».

Действительно, устные инструкции, полученные Мессоном, не допускали двух толкований:

«У меня тогда сложилось впечатление, что все офицеры должны быть отосланы на Восток — мне и до сих пор так кажется. Это подтверждали все беседы с высшими командирами и их штабами, и мне не раз говорили, что приказ исходит из штаба фельдмаршала Александера и является выражением политики правительства его величества… Повторяю, мне чрезвычайно ясно дали понять, что все офицеры подлежат выдаче и что до выдачи никаких индивидуальных проверок проводить не следует, во всяком случае, не в моем районе».

По утверждению генерала Мессона, именно это заставило его проигнорировать все вышеизложенные оговорки насчет исключения несоветских граждан из числа репатриируемых. Сам он вполне принял это объяснение. Действительно, проведение официальной проверки гражданства было связано с большими трудностями. При имевшихся скудных ресурсах сложно было разработать действенный механизм проверки и не менее сложно было организовать ее так, чтобы казаки ничего не заподозрили и не начались бы массовые побеги. Положение усугублялось тем, что подготовка к выдаче проводилась в очень быстром темпе.

Все это правда. Тем не менее, другие офицеры, связанные с этими операциями, говорили автору, что препятствия были преодолимы. Генералы Мюррей и Бредин и майор Дэвис, задачи которых были очень широки и разнообразны, от планирования операции до ее осуществления, не сомневаются в возможности проведения проверки в Пеггеце. Ведь, в конце концов, у многих эмигрантов имелись иностранные и нансеновские паспорта. Еще существеннее то, что проверка гражданства считалась само собой разумеющейся. Во всех районах Италии и Австрии, контролируемых союзными армиями (за исключением случая, о котором идет речь), принимались меры для того, чтобы обеспечить возвращение на родину только тех освобожденных или взятых в плен русских, которые подпадали под условия Ялтинского соглашения. 6 мая штаб союзных армий дал точное определение понятия «советский гражданин». 22 мая штаб 5-го корпуса запросил вышестоящее начальство о подтверждении английской политики в этом вопросе.

В тот день штаб ВКЭСС выслал им телеграмму со следующими разъяснениями:

«1. Выдача всех советских граждан, которых возможно передать без применения силы, производится непосредственно 8-й армией.

2. Все прочие подлежат эвакуации в 12-ю армейскую группу.

3. Определение советского гражданина дано в майском письме штаба ВКЭСС… В отношении казаков следует обращаться к письму А 4073 от 21 мая.

В общем и целом проверка была всегда довольно приблизительной и в основном сводилась к подтверждению заявления пленного о том, что он не является советским гражданином. Правда, можно возразить, что трудно применить подобный метод к большой массе народа, как в Лиенце. Тут стоит рассказать историю двух формирований, о которых в этой книге еще не упоминалось.

В районе Санкт-Вейта и Шпитталя в плен английским войскам сдалась дивизия, в которой было около 10 тысяч украинцев. Это формирование было создано немцами в Галиции в 1943 году и называлось Waff en SS Panzer Grenadier Division Galizien. В начале 1945 года часть была переименована в 1-ю Украинскую дивизию под номинальным командованием украинского генерала Павло Шандрука. Такая перемена была связана с запоздалой попыткой немцев создать «третью силу» из антикоммунистических славян, но фактически командиром дивизии оставался генерал СС Фрейтаг, который вместе с другими немецкими офицерами предусмотрительно исчез перед сдачей в плен.

Пока дивизия поджидала прибытия войск 8-й армии, Шандрук, как в свое время Паннвиц, писал англичанам письма о том, что ждет его людей по возвращении в СССР, и просил не передавать их советским властям. Кроме того, он послал посредника к командующему польскими частями в Западной Европе генералу Андерсу с просьбой похлопотать за украинцев перед англичанами. 8 мая к англичанам отправился еще один парламентер, и дивизия сдалась в плен. Шандрук послал меморандум английскому верховному командованию, разъясняя положение украинцев как народа и утверждая, что их нельзя считать советскими гражданами.

Сам Шандрук бежал в американскую оккупационную зону, в Баварию. Дивизия же в составе 10 тысяч человек находилась под контролем английского 5-го корпуса в районе Шпитталя на Драве, в том самом злосчастном городе, где Доманов и другие офицеры Казачьего стана провели ночь с 28 на 29 мая по пути в Юденбург. Офицерам и солдатам Шандрука повезло больше. Их не выдали советским представителям, а перевезли в мае в лагерь в Белл арии (Италия). Отсюда они в октябре были переведены в другой лагерь по соседству, в Кесенатико, и пробыли там до мая 1947 года.

Советская разведка знала о существовании этой дивизии, в состав которой входили и советские, и польские граждане. В июле на Потсдамской конференции Сталин лично потребовал, чтобы их вернули в СССР, и Черчилль пообещал уделить этому делу самое пристальное внимание. На совещаниях с фельдмаршалом Александером 18 августа и в последующие дни советский представитель по делам репатриации генерал Базилов настаивал на репатриации этих «10 тысяч советских граждан» в соответствии с Ялтинским соглашением. Но английские военные власти провели тщательную проверку, и в ноябре мидовский чиновник написал, что в «Украинской дивизии советскими гражданами являются только 112 человек, остальные — лица со спорным гражданством». Короче говоря, всем тем украинцам, кто добровольно не согласился на репатриацию, позволили остаться на Западе. Несмотря на опасность протестов со стороны британского конгресса тред-юнионов, большинство их летом 1947 года приехало в Англию и получило там работу.

Украинская дивизия была крупной добычей, ускользнувшей от советских властей. То же самое случилось и с белоэмигрантским «шуцкорпусом» из Сербии. Это было единственное сохранившееся целиком формирование старой русской императорской армии. Когда армия Врангеля в 1920 году эвакуировалась из Крыма, многие ее офицеры и рядовые нашли прибежище в Югославии. Король Александр разрешил им поселиться в стране, оказал материальную помощь, позволил сохранить некое подобие армии. Здесь была даже собственная военная школа, где готовили офицеров для будущего антибольшевистского войска: белоэмигранты надеялись, что новое поколение подхватит идею борьбы за освобождение России.

После оккупации Югославии Германией в 1941 году Тито развернул подготовку к захвату власти в стране. Его партизаны, среди прочего, постоянно нападали на русских эмигрантов, и им в целях самообороны пришлось в 1942 году создать военное формирование из пяти полков, под командованием генерала Стейфона. Немцы, признав это формирование, снабдили его оружием и немецкой формой. Командиром стал полковник Анатолий Рогожин, бывший офицер личной охраны императора, участник гражданской войны. Когда в начале 1945 года немецкий Юго-Восточный фронт стал трещать по швам, корпус с боями отступил на север и вошел в Австрию одновременно с 15-м Казачьим корпусом фон Паннвица. 12 мая 1945 года Рогожин со своим полком сдался англичанам. Пленных содержали в Клейн Санкт-Вейте, в том же районе, что и фон Паннвица. Через год все эти 4500 человек были освобождены и получили разрешение поселиться на Западе.

И Украинская дивизия Шандрука, и корпус полковника Рогожина в основном состояли из русских по происхождению, но англичане решили, что Ялтинское соглашение к ним не относится. Они были ограждены от советских притязаний, а позже их распустили и разрешили остаться в свободном мире. Но почему же Шандрука и Рогожина не выдали советским властям в Юденбурге вместе с Домановым и фон Паннвицем? Ведь они были в одинаковом положении.

Начнем с украинцев. Советы требовали их возвращения так же настойчиво, как и в других случаях. Более того, Сталин лично говорил об Украинской дивизии на совещании Большой тройки. В отличие от казаков Доманова, люди Шандрука до самой сдачи в плен яростно воевали против советских войск. Согласно условиям сдачи в плен, все военные формирования стран оси должны были оставаться на месте и сдаваться в плен противостоящей им союзной армии; то есть, строго говоря, Шандрук должен был бы сдаться маршалу Толбухину. Наконец, Украинская дивизия, в отличие от казаков, формально являлась частью войск СС — это обстоятельство, казалось, должно было бы побудить Советы еще настойчивее требовать ее возвращения; и вряд ли англичане сопротивлялись бы такому требованию.

Не менее странно, что «шуцкорпус» тоже был избавлен от угрозы насильственной репатриации. Узнав о выдаче своих друзей-белоэмигрантов в Юденбурге, полковник Рогожин испугался, что теперь очередь за ним. И хотя большую часть его корпуса составляли старые эмигранты, рассчитывать на это не приходилось, так как этот статус не помог генералу Краснову и сотням других офицеров.

Во время передачи казаков Советам никакой проверки ни в одном из полков, о которых мы рассказываем, не проводилось, так что никто не мог сколько-нибудь точно судить о соотношении советских граждан и лиц со спорным подданством. На самом деле среди украинцев был большой процент советских граждан — по оценке члена дивизии Миколы Волынского, около 20 %. Деннис Хиллс, английский офицер, владевший русским и проводивший проверку, приводит значительно большую цифру — свыше 50 %. Люди полковника Рогожина в основном были белоэмигрантами и детьми эмигрантов, но, конечно, и здесь было немало советских граждан: корпус имел мобилизационный пункт в Одессе, во время ее оккупации румынами.

Еще до выдачи казаков десятитысячная Украинская дивизия была переведена из Австрии в безопасную Италию, а лагерь в Клейн Санкт-Вейте, выделенный приказом от 21 мая как не подлежащий репатриации, в это же самое время стал пристанищем для русских эмигрантов. Слухи о статусе рогожинского формирования, находившегося в Клейн Санкт-Вейте, дошли до Лиенца и шагерей 15-го Казачьего корпуса, и именно здесь полковник Вагнер советовал искать прибежище майору Островскому. Тот, правда, рассудил иначе; но многие пробрались сюда из Лиенца через горы, избежали судьбы своих товарищей, спаслись, но так и не смогли понять, на каком основании англичане отобрали часть белоэмигрантов для репатриации, а другим разрешили остаться.

Мы не знаем мотивов, которыми руководствовался 5-й корпус при отборе «русских» частей для репатриации. Но выбор был сделан, причем сделан поспешно. Что касается украинцев, то тут на решение англичан могло повлиять обращение Шандрука к генералу Андерсу. Многие украинцы были подданными Польши, и вряд ли поляки, союзники Англии, сидели бы сложа руки и молча наблюдали за отправкой тысяч своих соотечественников в советское рабство. А что сказал бы Ватикан о принесении в жертву нескольких тысяч верных католиков? Сомнительно, чтобы реакция Ватикана дошла до ВКЭСС или штаба 5-го корпуса уже в начале мая, но генерал Шандрук и в самом деле воззвал к Папе, и 5 июля Папа обратился к союзникам с протестом против насильственной репатриации украинцев.

У рогожинских белоэмигрантов никаких влиятельных друзей не было. Как ни удивительно, но похоже, что корпус был спасен стараниями одного-единственного англичанина. Полковник Рогожин, который мог бы рассказать всю историю с начала до конца, уже умер, однако один из его подчиненных описал мне их первую встречу с англичанами. В Австрии в месторасположение корпуса пришел отставной английский офицер, работавший для Красного Креста. Выяснив, кто эти люди и откуда они, он сказал, что служил в военной миссии при Белой армии и, как и они, считает их недавнюю борьбу против партизан Тито продолжением войны с большевизмом. Человек решительный и энергичный, он, преисполнившись готовности сделать все возможное ради старых боевых товарищей, отправился в полевой штаб. Какие аргументы пустил он в ход — нам неизвестно, но ему удалось зарегистрировать корпус как состоящий целиком из белоэмигрантов и потому не подлежащий репатриации. Этим офицером был полковник Уолтон Линг, заместитель представителя Красного Креста по помощи гражданскому населению в Северной Италии, в 1919–1920 годах служивший при британской военной миссии офицером связи с Деникиным и Врангелем.

Мы не располагаем документами, которые могли бы пролить свет на то, как и на каком уровне было принято решение относительно корпуса Рогожина. Мы знаем лишь, что уже 21 мая корпус был окончательно объявлен не подлежащим экстрадиции. Но то, что протесты одного-единственного офицера, выраженные достаточно энергично, могли в тех обстоятельствах спасти сотни и тысячи жизней, подтверждается многочисленными примерами. Вот что рассказывает писатель Брюс Маршалл, бывший в то время подполковником и служивший под началом полковника Логана Грея в Австрии:

«Однажды, в отсутствие полковника Грея, мне было приказано сообщить белоэмигрантам в наших лагерях, что им предстоит перевод в другие лагеря русских пленных. Затем мне надлежало погрузить их всех, в том числе женщин и детей, на грузовики, вывезти в советскую зону и передать советским представителям. Я заявил решительный протест, сказав, что это негуманный и не подобающий англичанину образ действий. Не знаю, в результате ли моего протеста (я видел, что старшему офицеру, отдававшему приказ, все это было столь же отвратительно, как и мне), но в ближайшие 48 часов приказ был отменен…»

Похоже, штаб 5-го корпуса умел балансировать на проволоке: когда кто-либо возражал против выдачи советским властям несоветских граждан, штаб поспешно отступал, и никаких дипломатических неприятностей не было. Вообще, всякий раз, когда английские офицеры посылали запросы относительно положения несоветских граждан, находящихся на их попечении, следовали инструкции по проведению проверки. Так были спасены в последнюю минуту майор Островский и его друзья. И вот как это произошло.

28 мая, перед переводом казаков в лагерь в Вейтенсфельде, — откуда их должны были отправить в Юденбург — казачий офицер Георгий Дружакин разговорился с командиром английского батальона майором Генри Говардом. Дружакин спросил англичанина, передадут ли их Советам. Майор, который и сам ничего не знал, ответил, что вряд ли. Позднее, уже в Вейтенсфельде, Дружакин упрекнул Говарда в обмане, но тот резко ответил, что он солдат и обязан подчиняться приказам. Дружакин спорить не стал, но попросил майора передать кое-что фельдмаршалу Александеру:

— Спросите его, действительно ли в приказе сказано, что мы, старые эмигранты, воевавшие против большевизма с самой революции, должны вернуться назад. Я понимаю, что советские граждане должны вернуться, но неужели действительно приказ касается нас, старых царских офицеров?

Этот вопрос заставил майора Говарда призадуматься. Он долго размышлял над ним в ту ночь, а наутро поделился своими сомнениями с другими офицерами. На следующий день он присутствовал на конференции, устроенной бригадиром Ашером. Сам бригадир всячески старался определить категорию офицеров, которых можно было бы избавить от насильственной репатриации, и внимательно выслушал Говарда, поднявшего этот вопрос. Еще раньше, после сдачи казаков в плен, майор послал своему отцу, бригадиру Чарльзу Говарду, «весьма мрачный отчет о здешних делах». В ответе сэр Чарльз заметил, что никакое правительственное соглашение не может требовать насильственной репатриации русских, бежавших за границу до нынешней войны. Клайву Ашеру это утверждение показалось долгожданной лазейкой. В письменных приказах, выданных 6-й бронетанковой дивизии, весь 15-й Казачий кавалерийский корпус (в котором служили майор Островский и его друзья) определялся как состоящий из одних советских граждан, но в следующем параграфе давалось определение советского гражданина как лица, проживавшего в СССР до 1939 или, по крайней мере, до 1930 года, — а под это определение старые эмигранты никак не подпадали. Другой командир батальона, присутствовавший на этой конференции, отметил в своем военном дневнике:

«Поскольку у нас в приказе четко оговорено, что только советские граждане подлежат возвращению в СССР, но в то же время наши подопечные классифицируются как советские граждане, эти два приказа очевидным образом противоречат друг другу, так как 50 казаков, о которых шла речь, не были в Советском Союзе с 1920 года».

Именно в это время майор Островский и 50 его офицеров отправлялись против своей воли в Юденбург. Грузовик с офицерами уже пристраивался в хвосте колонны, когда майор Говард примчался на своем джипе в лагерь. Пулей вылетев из машины, он побежал к полковнику Роузу Прайсу и объявил ему о новом повороте дела. Полковник, которому до крайности не нравилась поставленная перед ним задача, немедленно начал действовать.

«Все бросились к телефонам, транспорт был остановлен, на другом конце провода тоже возникло полное замешательство — и наконец, пришел ответ, что отсрочка разрешена. Проверка принесла ожидаемые результаты: группа из 50 человек оказалась в категории несоветских граждан — среди них… был даже генерал».

Этот инцидент по-новому освещает не только события, имевшие место в районе 78-й дивизии, но и характер основных решений и намерений 5-го корпуса. Совершенно ясно, что устные приказы, которым бригадир Мессон придавал первостепенное значение, не дошли до бригадира Ашера, занимавшегося тем же, что и Мессон. Благодаря этому Ашеру удалось спасти 50 человек. В этой связи стоит отметить, что офицерам 6-й бронетанковой дивизии было все равно, о каких русских идет речь — красных или белых. Более всего они хотели спасти ни в чем не повинных людей.

Иначе обстояли дела в районе 78-й пехотной дивизии. 20 мая или накануне бригадиру Мессону сообщили, что согласно Ялтинскому соглашению «все советские граждане… подлежат возвращению в СССР». 21 мая Мессону было передано точное определение «советского гражданина». По-видимому, оно было послано в ответ на его запрос, поскольку текст гласил, что определение высылается из-за нескольких специфических случаев, донесение о которых поступило в штаб корпуса. Из другого источника мы узнаем, что «письмо 5-го корпуса 405/G от 21 мая вручено только 36-й бригаде». Вероятно, именно 36-я бригада Мессона запросила уточнения в ответ на «многочисленные петиции» казаков, упомянутые в рапорте бригадира. Но 29 мая, через 8 дней после того, как бригадир Мессон получил запрашиваемое им определение советского гражданства, в его штаб в Обердраубурге было доставлено следующее послание из штаба 8-го Аргильского полка в Лиенце:

«Вчера вместе с казачьими офицерами был вывезен Гермоген Родионов. Последние 15 лет он проживал в Париже и не является советским подданным. Он, по-видимому, учитель. Его семья живет во Франции, и в казачьем лагере он оказался по ошибке. Мы просим вашего совета. Очень вероятно, что в казачьем лагере находится целый ряд лиц, не являющихся советскими гражданами. Какие распоряжения есть насчет таких людей?»

Бригадир Мессон уже больше недели знал, «какие распоряжения есть насчет таких людей», но не удосужился передать информацию. Запрос о Родионове был получен в 4 часа дня 29 мая. В это время французский учитель уже находился в руках СМЕРШа в Юденбурге. На эту судьбу его обрекли устные приказы, «имеющие первостепенное значение».

Противники проверки оперировали одним-единственным доводом: ее-де трудно проводить. Но в отношении казачьих офицеров это совершенно не соответствовало действительности. Большинство их были старые эмигранты, и ничего не стоило провести среди них проверку, когда они были собраны вместе в Шпиттале 29–30 мая.

Тут возникает еще одно невыясненное обстоятельство. Сегодня генерал Мессон откровенно признается, что в районе его бригады никакой проверки не проводилось. По его словам, это было неосуществимо, да и к тому же — он ведь получил устные приказы, в которых не имел права сомневаться. Однако вскоре после выдачи, 3 июля, штаб его бригады составил подробное описание операции, в котором было сказано следующее:

«В 36-й пехотной бригаде были приняты все возможные в данных условиях меры для того, чтобы несоветские граждане не оказались среди лиц, переданных советским властям. В статистику было включено неизвестное количество перемещенных лиц, не являющихся советскими подданными… Отсутствие документов, а также скорость и секретность эвакуации исключали возможность исчерпывающей проверки, однако во время эвакуации были приняты меры по отделению лиц, явно принадлежащих к этой категории».

На самом деле ничего подобного не происходило. Проверка гражданства казаков началась только 4 июня, и тогда же полковник Малькольм впервые услышал о том, что выдаче подлежат лишь советские граждане. После этого в пеггецком лагере была открыта канцелярия, где старые эмигранты могли зарегистрироваться, представив документы — настоящие или фальшивые — о том, что Они не являются советскими подданными. Затем казаков разделили: в Пеггеце остались зарегистрированные старые эмигранты, а ниже в долине устроили лагерь для новых эмигрантов. Однако это мероприятие бригадный штаб провел лишь после того, как основной состав казаков был благополучно передан Советам.

В общем создается впечатление, что казаки в долине Дравы оказались в особой категории. Они являли собой наименее военное из всех русских формирований, содержащихся в Австрии, они единственные не воевали на Восточном фронте, среди них, как было известно, исключительно большой процент составляли не советские граждане — и, несмотря на все это, они были выданы. На батальонном уровне офицеры 78-й дивизии вообще не подозревали о разнице между старыми и новыми эмигрантами, а старшие офицеры, бывшие в курсе дела, получили приказы, которым были вынуждены подчиниться.

78-й пехотной дивизией командовал генерал-майор Роберт Арбутнот. Подполковник Г. И. Вредин, работавший тогда в штабе дивизии, отвечал за моральное состояние солдат. Ему по долгу службы пришлось принимать жалобы со всех сторон (в том числе и от его собственного батальона) по поводу предполагаемой репатриации казаков, и он, в свою очередь, сообщил Арбутноту, какое настроение царит в дивизии.

— Я полагаю, сэр, это будет очень трудная операция, и я не знаю, как поведут себя солдаты в случае сопротивления со стороны казаков.

— Я прекрасно все понимаю, — ответил Арбутнот. — Посмотрим. Мне это тоже крайне не нравится, но, разумеется, все может пройти вполне гладко, и наши страхи окажутся напрасны.

Больше генерал ничего не сказал, но позже Бредину стало известно, что после этого разговора Арбутнот направился прямо к командиру корпуса генерал-лейтенанту Китли и высказал резкие возражения против задачи, порученной его дивизии. Бригадир К. И. Трайон-Вильсон, служивший тогда в штабе 5-го корпуса, помнит, как Арбутнот несколько раз являлся с протестами, причем выражался настолько резко, что генерал Китли в конце концов был вынужден строго приказать ему подчиниться. Арбутнот уступил и вернулся в штаб, решив, что по крайней мере операцию следует провести по возможности бескровно.

После главных выдач 1–2 июня тысячи казаков бежали, и англичане выслали в горы патруль для окружения беглецов. Отношение солдат к поставленной перед ними задаче во многом определялось личными качествами их командиров. Некоторые ограничились беспорядочными поисками, окружая тех казаков, которые буквально сами шли к ним в руки, другие же убивали или калечили тех, кого не могли поймать. Всего в июне было поймано 1356 казаков и кавказцев (общее число беглецов оценивается в 4100 человек). В порядке исключения штаб бригады позволил советским представителям, — вероятно, сотрудникам СМЕРШа, — контролировать поисковые операции. О таком советском представителе рассказывает капеллан Аргильского полка Кеннет Тайсон:

«Он был в военной форме, но, насколько я помню, без всяких знаков различия. Он настоятельно предлагал свои услуги в качестве переводчика, хотя по-английски говорил с запинками и обладал скудным запасом слов. Нельзя сказать, чтобы он проявлял навязчивость, но у солдат сложилось впечатление, что он прислан сюда следить за выполнением операции».

Тайсон подчеркивает, что советский офицер был больше похож на чиновника, чем на офицера. Но «чиновники» такого рода имели оружие и стреляли по бежавшим казакам. Вероятно, это единственный случай, когда английским солдатам было приказано сотрудничать с работниками СМЕРШа в охоте за русскими беглецами.

В 6-й бронетанковой дивизии все было совсем иначе. Там генерал-майор Горацио Мюррей сам предупредил немецких офицеров корпуса фон Паннвица об ожидавшей их участи, явно рассчитывая, что они не замедлят скрыться. Получив приказы, он «не делал никаких попыток выяснить, как надлежит выполнять их». Ему казалось, «что чем они туманнее и расплывчатее, тем лучше». В районе, контролируемом дивизией Мюррея, побеги были самым обычным делом. «Я знаю, что мы потеряли множество русских, — объяснил генерал. — Охраны никакой не было». Но на просьбу советских допустить сотрудников СМЕРШа к участию в поисковых операциях он ответил категорическим отказом. Невозможно точно сказать, сколько человек спаслось в результате, но цифра эта, несомненно, приближается к нескольким тысячам и составляет большую часть казаков, находившихся под контролем дивизии.

Впрочем, такое разное отношение к делу двух командиров интересно не только в плане реальных последствий. Генерал Арбутнот протестовал против отданных ему приказов — и подчинился им. Генерал Мюррей протеста не выразил, но сделал все, чтобы свести до минимума эффективность этих приказов. 78-я пехотная дивизия генерала Арбутнота приняла чрезвычайные меры предосторожности перед главными операциями, во время и после них, чтобы обеспечить выдачу казаков советским властям. Напротив, в районе 6-й бронетанковой дивизии приказы выполняли с прохладцей, то и дело их нарушая. Однако никто не попрекнул этим ни генерала Мюррея, ни бригадира Ашера. Не получили они и ничего похожего на устный приказ, отданный бригадиру Мессону и отменяющий проверку. Совсем наоборот. Едва в Вейтенсфельде были обнаружены старые эмигранты, 5-й корпус начал проверку гражданства.

Контраст окажется еще большим, если взглянуть на отношение англичан к казачьим командирам. Полковник Вагнер, второй по старшинству офицер Казачьего кавалерийского корпуса, бежал без всяких помех. Все данные говорят за то, что и генерал фон Паннвиц мог при желании скрыться. И, как мы убедились, возможность избежать репатриации была предоставлена не только немецким офицерам корпуса (все это не вызывало никаких протестов в штабе 5-го корпуса). Напротив, в 78-й дивизии были приняты чрезвычайные меры по предотвращению побегов старших командиров. В частности, генералы Краснов и Шкуро с самого начала находились на особом положении. Англичанам было чрезвычайно важно заманить Краснова на «конференцию». Как вспоминает переводчик Бутлеров, майор Дэвис, сообщая Доманову о «конференции» добавил:

«…Пожалуйста, не забудьте предупредить генерала Краснова: командующий [Александер] очень заинтересован встречей с ним». Около полудня в гостиницу ген. Доманова явился английский генерал высокого роста и еще раз подтвердил приказ, данный майором Дэвисом, и добавил: «Пожалуйста, не забудьте передать мою просьбу и старику Краснову. Вас очень об этом прошу».

Единственным высоким английским генералом в том районе был бригадир Мессон, но он категорически утверждает:

«Я не приезжал к Доманову и понятия не имею, кто мог там побывать 28 мая. Все мы носили тогда полевую форму, рубашки или свитера с минимальными знаками различия, так что иностранец вполне мог ошибиться в чине».

Быть может, «генерал», о котором идет речь, на самом деле был штабным офицером или офицером разведки из дивизионного или корпусного штаба?

Похоже, что генерал Краснов на протяжении всей этой тонкой операции оставался объектом особо пристального внимания. Его машина первой выехала из Лиенца. По прибытии в Шпитталь английский офицер, сверяя имена казачьих генералов и штаба по списку, специально поинтересовался, здесь ли генерал Краснов. Его, впрочем, невозможно было ни с кем перепутать: возраст, ордена и уважение, оказываемое ему казаками, безошибочно выделяли его из общей массы. Полковнику Брайару передали последнюю петицию об отсрочке, написанную по-французски генералом Красновым, с просьбой отослать копии королю Георгу VI, архиепископу Кентерберийскому и в штаб-квартиру Международного Красного Креста. Полковник согласился и, несомненно, сделал это, однако никакого следа петиции в архивах нет: она наверняка не попала по назначению.

Советские коллеги не меньше англичан были заинтересованы в том, чтобы генерал Краснов без помех проделал путь к выдаче. И встречавший казаков полковник НКВД первым делом осведомился, «кто в этой группе генерал Краснов».

Второй по популярности среди казаков фигурой был легендарный Андрей Шкуро. В отношении его тоже были приняты специальные меры предосторожности. За две ночи до «конференции» Шкуро ворвался в спальню генерала Соломахина и, чуть не плача, рассказал, что англичане хотят арестовать его и передать Советам. Действительно, на рассвете за ним явились английские солдаты и увезли его в джипе в Шпитталь, где его содержали под строгим арестом в помещении возле бараков. Когда на следующий день прибыли остальные казачьи офицеры, его не перевели к ним. Он оказался вместе с другими только 29 мая, при отъезде в Юденбург, где офицеры СМЕРШа встретили его с тем же вниманием, что и Краснова.

Чем можно было объяснить такое отношение к Шкуро? В официальных английских документах сказано просто:

«Генерал Шкуро (из казачьего резервного полка) был послан в Шпитталь на два дня раньше, так как продвижение его полка закончено. Полк перешел под командование генерала Доманова».

В рапорте имеется в виду переброска полка Шкуро 20 мая из Тамсвега в Лиенц. Однако это объяснение представляется неубедительным. С какой стати нужно было поручать Доманову, под командованием которого и без того находилось уже около 25 тысяч человек, еще и функции командира резервного полка? Трудно поэтому не прийти к выводу, что Шкуро, арестованный в тайне от казаков, для того и был арестован, чтобы не смог убежать.

Наверное, мы докопались бы до правды, если бы не таинственное исчезновение двух важных документов, о которых можно судить по краткой записи в военном журнале 36-й бригады:

«Примечание: описание казачьих сил в целом и участия генерала Шкуро в организации в частности см. в двух письмах, написанных им командиру 36-й пехотной бригады и переданных в 78-ю дивизию в досье «Письма 129 (G) 36-й пехотной бригады от 23–24 мая».

Но в военных дневниках бригады этих писем нет — они пропали. Генерал Мессон припоминает, что получал какое-то послание Шкуро, но подробности выветрились из его памяти.

Из краткого описания можно понять, что Шкуро пространно объяснял в письме положение казаков и цели их борьбы. Он рассказывал также о себе, о том, что после победы коммунистов в 1919 году он постоянно живет за границей. Эти письма наверняка были доставлены генералу Арбутноту и, скорее всего, генералу Китли. Если бы они сохранились, у нас были бы неопровержимые доказательства того, что английское высшее командование в Австрии прекрасно знало о незаконности выдачи Шкуро Советам.

Генерал Китли впоследствии заявил, что если белоэмигрантов и выдавали Советам — то лишь по ошибке, и присутствие в генеральских бумагах писем Шкуро безусловно противоречило бы этому утверждению.