Глава 18. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ

Глава 18. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ

Я всего лишь лист большого дерева. И, сыграв свою роль, я упаду на землю.

Вукелич, из письма к жене, написанного в тюрьме

15 мая 1942 года генерал Отг телеграфировал в Берлин, что японский МИД информировал его: «Обвинение против коммунистической группы, к которой причастны немцы Зорге и Клаузен, будет оглашено послезавтра. Обвинение будет также предъявлено и близкому помощнику принца Коноэ — Одзаки и другим японцам — Сайондзи, внуку последнего Генро, и Инукаи, сыну советника президента, убитого в 1932 году. Все они обвиняются в шпионаже в пользу Коммунистического Интернационала. Сайондзи и Инукаи обвиняются в выдаче государственных секретов Одзаки, хотя и непредумышленной.

Обвинение включает короткую биографию Зорге и его показания об известных ему коммунистических связях в Европе. Зорге, который в 1930 году приехал в Китай, а потом в Японию, был связным между Коминтерном и японской группой и передавал группе указания Коминтерна.

Старший помощник министра юстиции информировал посланника Кордта, что в тексте обвинительного заключения будут опущены любые упоминания о членстве Зорге в нацистской партии. Японская юстиция рассматривает Зорге исключительно как международного коммуниста. Глава европейского отдела Министерства иностранных дел добавил, что обнародование обвинительного заключения стало необходимым потому, что Кабинет интересуется людьми, вовлеченными в дело. Никаких релизов больше не планируется. В прессе будет опубликован лишь релиз Министерства юстиции. Он выразил надежду, что германское правительство поймет те обстоятельства, в которых выпущен релиз. Япония считает, что этот инцидент не скажется на германо-японских отношениях».

Японский посол в Берлине генерал Осима, посетивший Риббентропа в день выпуска пресс-релиза, высказался еще более осторожно: «Токио считает, что эта публикация необходима, поскольку в деле оказались замешаны несколько высокопоставленных японцев и факт этот широко известен. Если ничего не будет опубликовано, это может привести к возникновению неприятных и опасных слухов. В коммюнике, естественно, не будет никакого упоминания о какой-либо связи между немецкими коммунистами Зорге и Клаузеном и официальными германскими службами в Токио».

Германские власти в Токио с интересом ожидали этого первого и единственного официального заявления японцев по делу Зорге. Оказалось, что накануне выпуска пресс-релиза японская полиция не спускала глаз с посла и высших чинов германского посольства.

Вечером 16 мая в офисе германского агентства новостей кипела жизнь. Двух помощников-японцев попросили подготовить памятную записку с изложением биографии Сайондзи и Инукаи. Люди сновали туда-сюда между офи-сом агентства и резиденцией посла. «Похоже, что посольство отправило отчет о заявлении о деле Зорге».

Следующий день, воскресенье 17 мая, генерал Отт и его жена провели на своей загородной вилле, а вечером вернулись в Токио, чтобы пообедать с друзьями. «Отт не выказывал особых эмоций, однако похоже было, что он приказал немцам в посольстве не говорить об этом деле».

Официальный релиз Министерства юстиции для прессы писался и переписывался с особой тщательностью, в тесном сотрудничестве с Министерством иностранных дел и Верховным судом.

Главная причина выпуска заявления заключалась в неизбежности принятия решения об аресте Сайондзи и Ину-каи, а также в том вредоносном влиянии, которое оказало на японские политические круги дело Зорге. Однако этот аспект дела тщательно затушевывался. И хотя вина главных обвиняемых всячески подчеркивалась, не было ни малейшего намека на важность или на источники информации, полученной ими от японских и германских официальных лиц. Таким образом, в релизе нигде не упоминались «высокие политические круги» ни Японии, ни германского посольства.

Весьма обдуманно группа Зорге описывалась в этом релизе, как «группа «красных» шпионов, действовавшая под руководством штаб-квартиры Коминтерна». Опущены были любые упоминания об истинной миссии Зорге — сотрудника 4-го Управления Красной Армии. Упоминая лишь о Коминтерне и создавая таким образом ложное впечатление, что Зорге и его сообщники были, по сути дела, всего лишь членами международной коммунистической организации, Министерство юстиции могло придерживаться версии, что Советский Союз, с которым у Японии был действующий договор о ненападении, не замешан в это дело в лице своего национального правительства. При этом оно (министерство) полагало, что обвиняемые как члены коммунистической партии могли быть осуждены за нарушение Закона о сохранении мира, находившегося в компетенции Министерства юстиции, а не Закона о национальной безопасности, который мог применяться военными властями.

Следующим шагом после публичного заявления о привлечении обвиняемых к суду стало проведение предварительного судебного расследования по делу главных обвиняемых — Зорге и Одзаки, а затем с особой тщательностью их высокопоставленных политических соучастников — Сайондзи и Инукаи.

Теперь, когда эти ведущие японские политики, похоже, оказались замешаны в деле, пусть даже непредумышленно, задача проведения предварительного следствия по делу всех ведущих фигур требовала особой осторожности.

Суд допрашивал обвиняемых в течение лета и осени 1942 года. Процесс проходил в закрытом судебном заседании.

Поначалу поездки из тюрьмы Сугамо в суд давали Зорге желанную встряску среди монотонного тюремного существования. Согласно правилам, заключенные, ожидающие суда, должны были носить огромные шляпы с сеткой, чтобы видеть мир лишь через ячейки сетки, в то время как никто не смог бы разглядеть его лицо.

Через это «забрало» Зорге смотрел на улицы и толпы людей на них, когда машина медленно двигалась по городу. А в суде он иногда устраивал себе небольшое развлечение, воспроизводя по памяти иероглифы с магазинных вывесок и рекламы, которые он видел на пути из тюрьмы в суд.

Профессор Икома, переводчик судьи Накамуры и прокуроров, сознавал, что он был «своего рода посредником между Накамурой и Зорге», и находил не вредным рассказывать Зорге о ходе русско-германской войны. Сталинград был в осаде, и Зорге, понимавший, что это может стать переломным моментом войны, проявлял огромный интерес к битве на Волге. Встречаясь в суде с Икомой, он интересовался последними новостями.

«Обычно он шепотом спрашивал меня о битве под Сталинградом (говорит Икома), пока судья беседовал со своим клерком. Я мог отвечать лишь на полутонах, однако описывал ему ситуацию в общем. Судья видел наши разговоры, но не останавливал нас».

Икома вспоминает, что, когда ситуация самым драматическим образом изменилась в пользу русских, Зорге был в восторге и «его суровое, словно каменное, лицо расцвело в улыбке».

Существует и другое воспоминание о поведении Зорге в этот особенный момент. Каваи Текиши после продолжительных допросов в полицейском участке, осенью 1942 года был переведен в тюрьму Сугамо. Зорге находил-ся в камере под номером 20 на первом этаже второго корпуса. (Одзаки сидел в одиннадцатой камере этого же корпуса.) Так случилось, что Каваи был посажен в тот же самый блок, и ему удалось увидеть восторженную реакцию Зорге на сообщение о том, что Сталинград выстоял. Глядя через глазок своей камеры, Каваи увидел, как Зорге в коридоре сорвал с головы похожую на корзину шляпу и пустился в пляс от радости, хлопая тюремщика по плечу.

Икома утверждает, что допросы, которые вел судья Накамура, были намного тяжелее допросов прокурора Йоси-кавы. Так, во время прокурорских допросов всегда находилось время, чтобы немного поговорить на посторонние темы. По словам Йосикавы, «лишь две трети всего времени следствия за эти месяцы было занято непосредственно расследованием, а третья часть времени посвящалась беседам на общие темы, в основном на тему русско-германской войны: Зорге любил говорить, что бы он сделал, командуя русской армией».

Сама атмосфера предварительного суда, похоже, исключала случайные разговоры личного характера между заключенным и переводчиком. Икома испытывал большие трудности при переводе с юридического японского на немецкий. Отчет Йосикавы, лежавший в основе допросов, проводившихся судьей Накамурой, был очень труден для перевода.

«Документ этот был длинным и трудным, составленным в юридических терминах и без каких-либо знаков препинания. Меня бросало в холодный пот при попытках перевести его на какое-то подобие немецкого так, чтобы обвиняемому было понятно.

И каким-то образом мне удалось этого добиться, наверное, потому что я очень хорошо знал содержание отчета.

На этот раз Зорге было не до шуток. Ему приходилось выслушивать перевод, время от времени указывая на ошибки. Иногда его возражения бывали весьма серьезными. Все это было очень утомительно.

Когда судья Накамура спорил с ним в неприятной манере или задавал особо острые вопросы, Зорге часто или энергично возражал, или не отвечал вовсе».

Допросы предварительного суда тянулись всю зиму. И очень скоро, говорит Икома, «все мы — обвинитель, обвиняемый, переводчик — были очень измотаны».

«Очень часто бывало уже темно, когда мы заканчивали допрос — семь или восемь часов вечера — и давали обвиняемому прослушать все, что было запротоколировано, получая его согласие на то, что было записано с его слов.

Иногда служащие суда, уставшие и торопившиеся домой, выключали свет в кабинетах, несмотря на то что суд все еще заседал. Это очень сердило судью, и когда такое случалось, судья Накамура, напоминавший по своим манерам английского джентльмена, громко выговаривал обслуживающему персоналу.

Все это было ужасно утомительно».

И наконец 5 декабря 1942 года судья Накамура объявил следствие по делу Зорге и Одзаки законченным и десять дней спустя принял решение в пользу официального суда над обоими[142].

Обвиняемые оставались в Сугамо до следующей стадии суда, начавшегося в апреле. Каждый из них в одиночку предстал перед Токийским окружным уголовным судом. Слушания начались процессом над Одзаки в апреле 1943 года, затем в мае последовал процесс над Зорге, продлившийся до августа.

В этом случае в качестве переводчика выступал коллега Икомы из академических кругов профессор Уеда Тоширо. Икома говорил авторам этой книги, что почувствовал огромное облегчение, разделив обязанности переводчика в суде с другим человеком.

Суду были предъявлены как свидетельства, собранные в ходе предварительного суда и прокурорского расследования, так и признания самого Зорге. Японский адвокат Асанума Симудзи мог давать советы своему подзащитному лишь с позволения председателя суда. Обвинения, перечисленные в обвинительном акте, были классифицированы строго согласно тем законам о безопасности, которые были опубликованы в Японии в период между 1937 и 1941 годами. Несмотря на первоначальные намерения министра юстиции во время выпуска пресс-релиза в мае 1942 года, в окончательном обвинительном акте основной упор был сделан главным образом на преступления, совершенные после вступления 10 мая 1941 года в действие Закона о национальной безопасности и находившиеся в прямой связи с положениями этого закона.

Суть обвинений против Зорге, кроме общего заговора с Одзаки, Клаузеном, Вукеличем и Мияги с целью сбора информации в Токио и других районах и снабжения ею иностранной державы, «зная, что эта информация могла быть использована против интересов национальной обороны», состояла также в передаче государственных секретов, что представляло собой «серьезнейшее из преступлений, совершенных обвиняемым».

Суд сосредоточился на двух секретах, которые Одзаки передал Зорге: решениях Имперского совещания от 2 июля 1941 года и японских «Предварительных предложениях Соединенным Штатам». Согласно Закону о национальной безопасности, подобные действия караются смертной казнью.

В суде ни разу не упоминалось о связях Зорге с 4-м Управлением Красной Армии и лишь кратко говорилось, что он получил некие документы военного значения от генерала Матски — военного атташе германского посольства в Токио. Таким образом, суть дела свелась к деятельности группы Зорге летом и осенью 1941 года и рассматривалась в прямой связи с историческим решением правительства Тодзио нанести удар на юг, в Тихом океане и против Соединенных Штатов, а не в Сибири, против Советского Союза.

Расследование этого выдающегося достижения Зорге и Одзаки открыло японским властям и правительству, к их великой тревоге, опасную возможность воздействия этого дела на японскую политику и привело не только к аресту Сайондзи и Инукаи, но и к приостановлению действия гражданских прав самих Зорге и Одзаки.

Оба обвиняемых надеялись, что их, как членов международной коммунистической организации, будут судить по Закону о сохранении мира, поскольку это обвинение не влекло за собой смертной казни. Но как только дело оказалось в суде, сразу проявились зловещие изменения в тактике министра юстиции. Зорге, в частности, сделал последнюю попытку защиты в своем заявлении: «Следует напомнить, что переговоры между японцами и американцами н6 были секретными. Вопрос этот дискутировался как в японских, так и в американских газетах. Было хорошо известно, что американский посол Грю активно действовал за кулисами… Я сам получил указания из «Франк-фуртер Цайтунг» предоставить полный отчет о переговоpax, особо обратив внимание на американское посредничество между Японией и Китаем. Я отправлял длинные телеграммы, и ни одна из них не цензурировалась».

Такая же информация, которую Зорге отправлял в Советский Союз, собиралась добровольно и более или менее открыто. Зорге так подвел итог своей защите:

«Японские законы — объект для интерпретации, и интерпретировать их можно или широко, или строго следуя их букве. И хотя, строго говоря, утечки информации и могут наказываться по закону, на практике японская общественная система не подразумевает ответственности за хранение секретов, и потому я считаю, что при составлении обвинительного заключения недостаточное внимание было уделено нашей деятельности и природе той информации, которую мы получали. Данные, которыми снабжал нас Вукелич, не были ни важными, ни секретными; он приносил лишь те новости, что хорошо известны любому корреспонденту. То же можно сказать и о Мияги, который по своему положению не мог иметь доступа к государственным секретам. То, что можно назвать информацией политического характера, обеспечивалось Одзаки и мною».

«Я добывал информацию в германском посольстве, но я еще раз хочу подчеркнуть, что вряд ли ее можно отнести к разряду «государственных секретов». Ее давали мне добровольно. Для ее получения я не прибегал ни к какой стратегии, за которую меня следовало бы наказать. Я никогда не применял силу или обман. Посол Отт и полковник Шолль просили меня помочь им в написании отчетов, особенно Шолль, который мне очень доверял и просил меня прочитывать его собственные отчеты, прежде чем отослать и в Германию. Что до меня, я очень доверял этой информации, поскольку ее составляли и оценивали компетентные люди — военный и военно-морской атташе — для использования в германском генеральном штабе. И я уверен, что японское правительство, сообщая какую-либо информацию германскому посольству, предполагало возможность ее утечки».

«Большую часть информации Одзаки получал в «Клубе завтраков». Однако клуб этот — не официальная организация. Информация, какой обменивались в клубе, могла обсуждаться и в других компаниях, каких много было в Токио в те дни. И даже те данные, которые Одзаки считал важными и секретными, на самом деле таковыми уже не были, поскольку он получал их косвенно, после того как они уже покинули свой секретный источник».

Но тщетны были подобные обращения. 29 сентября 1943 года Токийский окружной суд вынес смертный приговор Рихарду Зорге. Некоторые вещи, принадлежавшие ему на момент ареста, были конфискованы как непосредственно относящиеся к его деятельности: два наброска разведывательных отчетов, написанных по-английски, еще семь подобных документов, три фотоаппарата и принадлежности к ним, а также 1782 доллара наличными.

Так же прошел и суд над Одзаки.

Оба — и Зорге, и Одзаки, обратились с апелляциями в Верховный суд Японии, однако прошение Зорге было отклонено 29 января 1944 года на том основании, что он не успел сделать этого «в установленный законом срок». Одзаки по настоятельному совету адвоката обратился в Верховный суд с апелляцией и итоговым заявлением. После долгого обсуждения его обращения также были отвергнуты судом 5 апреля, и смертный приговор остался без изменения.

Два других обвиняемых, Клаузен и Вукелич, были приговорены в пожизненному заключению, а Анна Клаузен получила три года.

Утром 7 ноября 1944 года Одзаки был занят тем, что писал открытку своей жене. Он очень беспокоился о своем отце, который, удрученный судом и приговором, вынесенным его сыну, собирался оставить свой загородный дом и вернуться на Формозу. Одзаки, погруженный в холодное однообразие своей камеры, не знал, что через несколько минут к нему придет посетитель. Открылась дверь, и в камеру вошел начальник тюрьмы Сугамо. Холодно, с обычной формальностью он спросил имя, возраст и местожительство приговоренного и после идентификации личности объявил, что согласно распоряжению министра юстиции сегодня утром Одзаки должен быть казнен.

Одзаки выслушал новость внешне спокойно и официально поклонился начальнику. Он переоделся в чистую одежду, отложенную ради этого случая, и занял место в процессии судебных чиновников и свидетеля. Руки его были в наручниках, на голове — соломенная шляпа. Небольшая группа пересекла тюремный двор и вошла в бетонное здание с высокими стенами. Здесь, в прихожей, освещенной слабым светом свечей, горевших у буддийского алтаря, Одзаки встретил тюремный священник, который спросил у осужденного, каковы будут его последняя воля и желание, и предложил ему чая и саке. После ритуальных молитв Одзаки вошел в комнату за алтарем, пустую и без окон, с воздвигнутой посередине виселицей. Он встал на помост, на шею ему накинули петлю, и едва он успел прочитать буддийскую молитву об успокоении, доски были выбиты у него из-под ног. Часы показывали 9:33. Через восемнадцать минут тюремный врач официально подтвердил, что Одзаки Хоцуми, сорока трех лет, мертв.

Через несколько минут после выноса тела Одзаки начальник тюрьмы со своей свитой вошел в камеру Рихарда Зорге, который тоже не ожидал такого визита в этот день. Повторились те же формальности, и Зорге спросили, не хочет ли он сказать что-нибудь. Зорге ответил: «Нет, больше ничего», и поблагодарил священника и персонал тюрьмы за любезность.

Согласно скупому описанию протокола, «Зорге хладнокровно прошел к месту казни». Через прихожую, не останавливаясь у буддийского алтаря, он прошел к виселице.

Он не сказал ни слова[143].

Трап был выбит у него из-под ног в 10:20, и через шестнадцать минут он был объявлен мертвым. Ему было сорок девять лет.

Позже возникла легенда, что Зорге не был повешен, а был тайно обменен и выслан в Советский Союз. Однако отчет палача звучит мрачно убедительно. «Я наблюдал Рихарда Зорге все время, пока он был в тюрьме и до самой его казни. И потому могу поклясться, что это был он и никто другой».

На следующий день жена Одзаки и его адвокаты явились в тюрьму, чтобы забрать тело. Они нашли его, а рядом о гробом Одзаки стоял еще один, ожидающий погребения.

7 ноября 1944 года был день двадцать седьмой годовщины русской революции.

На следующий день короткая телеграмма германского посла в Токио, направленная в Берлин, подвела черту под делом Зорге.

«Немецкий журналист Рихард Зорге, который, как ранее сообщалось, был приговорен к смерти за шпионаж в пользу Советского Союза, повешен 7 ноября, согласно информации, полученной от Министерства иностранных дел. Ответы на перечень вопросов, поставленных посольством и касающихся ранней коммунистической деятельности Зорге против Германии, будут даны японским государственным обвинителем на основе имеющегося документального материала».

Однажды утром в своей камере в тюрьме Сутамо Клаузен услышал шаги в коридоре. Когда компания прошла мимо — в японских тюрьмах есть щель между полом и дверью — он узнал одну пару ног. Это был Зорге, которого вели на допрос. Так Клаузен последний раз видел своего руководителя. Позднее он узнал в бане от японских заключенных, что Зорге казнили.

Сам Клаузен едва не сгорел заживо во время американского воздушного налета на Токио. Горящие куски дерева падали в камеру сквозь разбитое стекло и продолжали гореть на циновках, и Клаузен едва не терял сознание от дыма. Вскоре его перевели в тюрьму Акита, откуда его и освободили американские войска 8 октября 1945 года. Он был так слаб физически, что сразу попал в местный американский армейский госпиталь. В момент своего ареста, в октябре 1941 года, Клаузен весил 176 фунтов, а когда его переводили в тюрьму Акита в нем было не более 99 фунтов.

После быстрого выздоровления Клаузена в сопровождении американского эскорта доставили на военном поезде в Токио. Как и в отношении других оставшихся в живых членов группы Зорге, американские власти, похоже, не замечали их существования[144]. Совсем не так было в советском посольстве в Токио. Сразу как только Клаузен с помощью адвоката-японца воссоединился с Анной, тоже к тому времени освобожденной из тюрьмы, — «мы были похожи на стариков», писал Клаузен — и забрал свое скромное личное имущество у бывшего слуги, сотрудники советского посольства в Токио, действуя стремительно, похитили в 1945 году Клаузенов из-под носа у американских властей. На советском военном самолете супруги Клаузен вылетели во Владивосток, где Макс, страдавший от печеночного недомогания, полученного из-за нестерильного укола, был помещен в военно-морской госпиталь.

Спустя некоторое время Макс и Анна отправились дальше по Транссибирской железнодорожной магистрали на том же поезде, на котором они ехали на восток навстречу своей судьбе, в Японию шестнадцать лет назад, и прибыли в Москву, «где были тепло приняты друзьями».

С этого времени все следы этой пары теряются до той поры, когда Верховный Совет, исходя из мотивов, наводящих на размышления, 6 ноября 1964 года посмертно присвоил Рихарду Зорге звание Героя Советского Союза, вскоре после опубликования подготовленной серии пресс-релизов по делу Зорге.

Правительство Восточной Германии не позволило обойти себя и ни на шаг не отстало от Москвы. После временного пребывания в Советском Союзе и, предположительно, изматывающих допросов в разведке Клаузены уехали в Восточный Берлин, где им позволили вести жизнь «тихую и скромную». Они сменили имена и вступили в Восточно-германскую коммунистическую партию. В 1953 году Макс работал на стройплощадке на Модерсон-штрассе в Восточном Берлине, «помогая в восстановлении новой демократической Германии». Его фотографии иногда появлялись в газетах. Он стал партинструктором на верфи Копеник и в Восточногерманской судостроительной компании.

Таким образом, после напряженных лет подпольной работы, начавшейся со вступления в 1927 году в молодую Германскую коммунистическую партию, Макс вернулся к братству моряков. Однако привычная тусклость этих послевоенных лет неожиданно была нарушена. В начале октября 1964 года генерал Эрих Мильке, министр государственной безопасности Германской Демократической Республики, на публичной церемонии наградил Макса и Адшу Клаузен Золотой медалью за заслуги.

После многих лет нелегальной работы и тюрьмы и двух десятилетий забвения Клаузены получили всеобщее признание за их особые заслуги в качестве агентов одной из самых успешных групп, когда-либо созданных советской военной разведкой. И теперь они могли занять свое законное, принадлежавшее им по праву место в истории дела Зорге.

Что касается Мияги, самого смелого из членов группы, он умер в тюрьме, не дождавшись даже приговора, в августе 1943 года.

Судьба Бранко Вукелича закончилась трагически. Все члены группы в тюрьме содержались в отдельных камерах. В сентябре 1943 года Вукелич, как и Клаузен, был приговорен к пожизненному заключению. Некоторое время он оставался в тюрьме Сугамо, где его могла посещать его жена-японка Ямасаки Йосико и приносить одежду, книги и деньги на покупку продуктов. В апреле 1944 года, после того как Верховный Суд отклонил все апелляции обвиняемых, тюремный режим стал разрешать лишь одно посещение в месяц.

В июле 1944 года Вукелича перевели в мрачную тюрьму Абашири на Хоккайдо, расположенную на севере Японии, в местности с резким и страшным климатом. Иосико получила разрешение принести маленького сына на последнюю короткую встречу с мужем за тридцать минут до его отъезда. Он выглядел худым и изможденным после более чем трех лет тюремного заключения и суровых допросов и страдал хронической дизентерией. Вукелич не позволил жене ехать за ним на Хоккайдо зимой с маленьким сыном. «Он улыбался своей оптимистичной улыбкой и, как всегда, утешал меня». Возможно, она сможет присоединиться к нему весной.

15 января 1945 года Йосико получила телеграмму, подписанную тюремными властями. Текст гласил: «Заберете ли вы тело, или мы предпримем необходимые шаги?» Вукелич не пережил сурового климата Хоккайдо и тюремных условий — он умер от пневмонии за два дня до того, как была отправлена телеграмма.

В письме, написанном свекрови Вильме Вукелич в Загреб, Йосико писала 15 декабря 1946 года: «Я нашла его уже в гробу, в тюрьме. Он был завернут во все белое, как принято по японским обычаям. Он был таким худым, замерзшим и закоченевшим. За ним прислали конный катафалк и его доставили в крематорий, где я присутствовала при кремации»[145]. Закончилась одиссея молодого студента-марксиста из Загреба… В январе 1965 года Йосико и ее сын от Вукелича были приняты президентом Советского Союза Анастасом Микояном[146] и получили Орден Отечественной войны I степени, как посмертное признание заслуг их отца и мужа.

Вскоре после ареста Зорге Ханако-сан была допрошена в Токко, однако до прокурора дело не дошло. Зорге удалось убедить Йосикаву, что девушка ничего не знала о его секретной работе. «Она в конце концов выйдет замуж за школьного учителя, — сказал Зорге. — Прошу вас, не вмешивайте ее в это дело».

Однако в августе 1943 года ее вновь арестовали — на этот раз Кемпетай. Ее допрашивали, не церемонясь, с оскорбительной строгостью, называя шпионкой и врагом собственной страны. Через пять дней Ханако отпустили и больше уже ей не досаждали.

После войны Ханако-сан решила отыскать останки Зорге, поскольку прочла следующую заметку в журнале: «Тело Зорге было похоронено на кладбище Зосигайя тюремными властями Сугамо, поскольку не оказалось никого, кто мог бы взять на себя эту печальную обязанность. На могиле был поставлен скромный деревянный знак, но кто-то забрал его — возможно, из-за недостатка топлива. И теперь от могилы не осталось никаких следов».

Ханако встретилась с Асанумой Сумийо, адвокатом, защищавшим Зорге, и заручилась поддержкой молодого двоюродного брата Одзаки. В течение двух лет она надоедала тюремных властям, и тем, кто отвечал за захоронения на мрачном кладбище в Зосигайя, и, наконец, добилась успеха.

Гроб нашли в той части кладбища, где хоронили бездомных бродяг. Разложение зашло слишком далеко, и сохранился лишь скелет.

Ханако-сан была довольна, что поиск ее наконец-то закончен. Крупный череп и кости явно принадлежали иностранцу, имелись также следы повреждений на костях одной ноги — результат старого ранения Зорге. Ханако также опознала зубы по золотым пломбам на них.

Она так описывает свои чувства в тот день, в ноябре 1949 года, пять лет спустя после казни Зорге.

«Я взяла в руки две очень длинные и крепкие кости и внимательно осмотрела их. На одной из них была вертикальная трещина в центре и неровный шов. Та часть, где находился шов, была больше и крепче, чем остальная. Кость эта была на сантиметр короче другой.

— Он был ранен? — тихо спросил молодой человек, стоявший рядом со мной.

— Да, я слышала, что был. Я думаю, что эта рана осталась еще с Первой мировой войны».

Комментируя эту сцену, двоюродный брат Одзаки, а почти наверняка молодым человеком, стоявшим рядом с Ханако на кладбище, был он, писал: «Зорге, который вырос во время войны и умер во время войны, носил на своих костях, даже в месте своего последнего успокоения отметину с полей сражений». У Ханако-сан было золотое кольцо, сделанное из золотых пломб с его зубов, с которым она с тех пор никогда не расставалась.

Гроб перенесли на тихое кладбище Тама, что расположено сразу за городом, где и захоронили рядом с останками Одзаки Хоцуми и Мияги Йотоку[147].