Перегруппировка
Перегруппировка
Августовская ночь от наступления темноты и до первых солнечных лучей длится семь с половиной часов, из них первые четыре часа до полуночи в соответствии с календарем относятся к предыдущему дню. Но по логике большая часть ночных боевых действий относится к следующему дню. На основании вечерних донесений командиры оценивают обстановку, отдают приказы. Под прикрытием темноты обе стороны скрытно перегруппировывают силы, - на одних участках оставляют только оборону, а на других сосредоточивают танки и пехоту для нанесения удара.
Генерал Василий Глазунов принял решение на следующий день нанести удар по самому основанию клина, вбитого дивизией «Герман Геринг». 137-й полк получил приказ передать свои позиции в Повислянских рощах сменяющей части и сосредоточиться на южной оконечности студзянковской поляны, на левом фланге 102-го полка, максимально приблизившись к своему окруженному батальону.
Польская мотопехота должна была в связи с этим сгруппироваться в одном эшелоне, чтобы удлинить свой фронт на целый километр к западу. На левый фланг батальона перешла из резерва 3-я рота капитана Доманьского. а 1-я заняла позиции 2-й роты. Хорунжий Флориан Гугнацкий получил приказ занять Повислянские рощи и быть готовым на рассвете атаковать Студзянки. Поддерживать его должна была 1-я рота поручника Козинеца 2-го танкового полка.
До рассвета было еще долго. Но времени на подготовку оставалось не так уж много. Как трудно порой бывает выполнить самый простой боевой приказ! Какое множество случайностей может перечеркнуть замысел командира! Обе стороны стремятся превзойти друг друга не только по количеству батальонов, вооружения и боеприпасов, но и по организованности. Абсолютно точное выполнение приказа — этого много и в то же время иногда слишком мало, чтобы сорвать маневр врага, чтобы не допустить случайностей. Когда ни одна сторона не имеет подавляющего превосходства, дело решают люди, их воля к борьбе, дисциплина и ум.
1-я рота 2-го танкового полка намеревалась занять новые позиции днем. До них было недалеко, около 1300 метров, и казалось, что осуществить перегруппировку будет совсем просто. За свою неосторожность пришлось дорого заплатить: потеряли танк 216 и двух членов его экипажа. Как только машины вышли из окопа в поле, бронебойный снаряд укрывшегося за стенами кирпичного завода «фердинанда» пробил башню танка, а второй — баки. Невесело пришлось танкистам ожидать наступления темноты.
Ночью, когда танки собрались в Повислянских рощах, Козинец приказал своему замполиту Казимежу Ольшевскому выставить охранение с ручными пулеметами и наблюдать за рытьем окопов, а в случае если гитлеровцы двинутся в лес — до последнего момента ничем не выдавать присутствия здесь танков. Если противник обнаружит их, завтрашняя атака наверняка провалится.
Отдав эти распоряжения, Козинец взял заряжающего из своего экипажа, восемнадцатилетнего капрала Гоша, и отправился с ним искать соседей справа. Выбор не случайно пал на Мариана: никто, как он, сын лесничего, не умел ночью так находить тропинки среди деревьев и ориентироваться в темноте. К тому же и стрелял он быстро и метко.
Пригнувшись, они перебежали песчаное заброшенное поле и уже на опушке леса, к своей радости, встретили советского командира батальона 100-го полка. Он сообщил, что людей для прикрытия танков дать не может, потому что своих людей буквально по пальцам пересчитать, а им приходится оборонять позиции в 600 метрах от дороги на Папротню до этого места. Однако, если фрицы попробуют атаковать, он поможет полякам. На переднем крае, в небольшом сосновом леске, у него стоят две «сорокапятки» и один пулемет, которые прикроют поляков с фланга. Западную окраину деревни Студзянки должен оборонять соседний батальон, но до какого места, трудно сказать, так как уже с наступлением сумерек там разгорелась стрельба и положение могло измениться.
Танкисты поблагодарили за добрые слова и вернулись к своим: высокий поручник — впереди, маленький капрал — за ним. В Повислянских рощах было тихо, экипажи переговаривались шепотом, иногда лопаты скрежетали по камню. Сквозь клубы дыма изредка проглядывал узкий серп луны, и ее мерцающий свет вырывал из темноты могилы и кресты.
Козинец вполголоса разговаривал с Ольшевским. В конце концов они решили, что старшина роты плютоновый Костан пойдет искать нашу пехоту в окрестностях сожженной ветряной мельницы.
— Танки одни я не пущу, — ворчал Козинец, — а то будет то же самое, что с ротой Тараймовича. И где эта чертова пехота до сих пор болтается?
— Придут, — успокаивал его Ольшанский. — Не знаешь разве, как на фронте бывает? Наш Тадек Корняк тоже вон позавчера вечером увяз, так его до сих пор и нет.
Подпоручник, сидевший на пустом запасном баке, снятом с танка, поднял голову и задумался.
— Казик, а не пойти ли тебе за ним? — предложил он своему замполиту.
— Дай мне веревку, я его вытащу, — съязвил хорунжий.
— Брось шуточки. Одна машина много значит. Может быть, тебе удастся организовать какую-нибудь помощь.
— А может, я его беседой о международном положении сагитирую, — в тон ему ответил Ольшевский, но потом, тяжело вздохнув, добавил: — Хорошо, попробую. — Он поправил кобуру пистолета и зашагал в темноту.
С наступлением ночи Корняк приказал экипажу спать, а сам уселся с ручным пулеметом на броне за башней. Теперь, когда никто не мог его видеть, он дал волю мыслям и вскоре почувствовал, как глаза наполнились слезами. «Это не от жалости, а от злости», — пробовал он себя утешить.
С момента, когда танк увяз в этом проклятом болоте, прошло больше суток. О случившемся знали не только в роте, но и в полку. Ведь Дудек ходил докладывать. Там сказали: «Спасайте, как можете». Хороший совет, черт бы их побрал! Весь день ползали по лугу, срезали ольховые ветки, совали их под гусеницы и пробовали сдвинуться с места.
Гусеницы вращались, разбрызгивая жидкую грязь, но машина оставалась на месте. А немцы, слыша рев мотора, угощали их новой порцией мин. Хорошо еще, что они не могли достать орудийным огнем, а то давно бы прикончили…
Впереди, метрах в двухстах от увязшего в болоте танка, раздался крик и вспыхнула ожесточенная перестрелка. Хорунжий прыгнул в танк и захлопнул люк. Вместе с проснувшимся экипажем он напряженно наблюдал через смотровую щель. И хотя светила луна, танкисты не могли понять, в чем дело: кто-то кричал, стрелял, двое, согнувшись, бежали по лугу недалеко от танка. Никто не знал, свои это или немцы.
Если немцы прорвались на дороге и бродят по болоту, то как только рассветет…
Делать нечего, нужно ждать. Было за полночь, когда среди развалин деревни танкисты увидели танк. Он сошел с дороги и остановился в саду, не более чем в ста метрах от них. Наш или не наш?
Корняк решил рискнуть: приказал экипажу вести наблюдение и в случае чего рубануть бронебойным по хорошо различимой машине, а сам пополз по высокой мокрой траве к саду. Распластавшись, замер и прислушался. Разговаривали двое мужчин, но на каком языке — разобрать было трудно. Наконец он услышал, что говорили по-русски.
— Товарищи,— радостно закричал Корняк. — Я свой, не стреляйте!
Танкисты из экипажа тяжелого ИС встретили его недоверчиво, но когда поняли, в чем дело, сняли с брони толстое дубовое бревно и трос и помогли привязать их к гусеницам польского танка.
— Теперь, механик, давай помаленьку.
Заурчал мотор — и бревно начало медленно исчезать в болоте.
— Газ, газ! Больше газу! — дирижировали русские.
К счастью, немцы не открыли огня. Рев двенадцати цилиндров нарастал с каждой секундой. Увязшая машина дрогнула и немного подалась вперед. Передняя часть танка начала подниматься кверху.
— Давай, давай!
Когда уже стало казаться, что танк встанет совсем вертикально и опрокинется назад, центр тяжести тридцатятонной громадины переместился на другую сторону бревна и танк 215, похожий больше на холм мокрой земли, вылез из болота. Огромная яма, в которой он только что находился, быстро заполнялась водой.
— Ну и хорошо, — сказал один из русских, когда механик выключил мотор.
— Бревно возьмите себе, у нас еще есть, берем с разбитых машин.
Экипаж Корняка отцепил бревно, привязал его к броне и, сердечно попрощавшись со своими благодетелями, занял места в машине. На большой скорости танк миновал Выгоду, направляясь в расположение полка. Вел машину капрал Дудек, который знал дорогу. Только один раз, встретив трех солдат из бригады, они спросили, правильно ли едут.
Когда прибыли на место, машиной занялись механики из роты технического обслуживания: начали проверять двигатель, вызвали заправщика горючего. Члены экипажа этого уже не слышали: растянувшись на мокрой земле и прижавшись друг к другу, они спали.
Через два или три часа, когда все было уже готово, их разбудил Юлиан Токарский:
— Вставайте, скоро рассвет. Ваша рота пойдет в бой. Они стоят в Повислянских рощах, — показал он Корняку место на карте, — только сначала надо поесть.
Обжигая губы, они торопливо глотали кашу. Не верилось, что скоро увидят своих. Отмытая от грязи и нагруженная ящиками с боеприпасами машина стояла рядом. За башней была привязана бочка с горючим.
— Зачем они в тыл поехали? — спросил Чарнокозиньский у своего командира взвода капрала Васильева. — Может, драпают?
Оба смотрели вслед удаляющемуся танку.
— Наверное, за горючим, — успокоил его Сташек Ижикович. — Не беспокойся, Леон, это не твое дело.
— На башне у него номер двести пятнадцать, — сказал Васильев. — Потом узнаем, а теперь пойдем, дел много.
Все трое были из саперного взвода подпоручника Конопки. Прошлой ночью они строили землянки для штаба, а теперь их послали проверить и восстановить нарушенную телефонную линию, связывавшую штаб с мотопехотным батальоном. Вроде бы не их это была работа, но сапер, как известно, умеет делать все и к тому же лучше, чем другие.
Командир группы Николай Васильев был опытным солдатом: в сентябре 1939 года он в составе 5-го полка подгалянских стрелков принимал участие в боях под Саноком, Леском и Яворниками, после поражения ходил с контрабандой через засыпанную снегом границу на Сане, пережил хорошие и трудные времена. Ночные прогулки по незнакомой местности и под огнем не были для него новостью.
Пробирались втроем, на расстоянии нескольких метров друг от друга. Впереди — Васильев с автоматом наизготовку. Шедший за ним Ижикович соединял сорванные провода. Чарнокозиньский прикрывал группу. Когда линия привела их на болото, в редкие кусты ольшаника, Николай прижался к земле. Двое других согласно договоренности сделали то же самое. Лежали долго. Очень долго, проклиная про себя излишнюю осторожность командира. Иногда даже начинали думать, что он задремал.
«Чего он боится, — думал Чарнокозиньский. — До немцев еще далеко, стреляют редко… Поползу вперед, там узнаю». Однако он не двинулся с места: перед ним лежал капрал Ижикович.
«Пусть начальство беспокоится. Здесь мокровато, но зато удобно… Что еще нужно…» Он чуть приподнял голову, и глаза у него полезли на лоб: из-за куста вынырнули две согнувшиеся фигуры и начали осторожно приближаться к лежащему впереди Васильеву. Когда уже казалось, что они наступят на него, прогремела автоматная очередь. Оба рухнули на землю.
— Ребята, ко мне, — позвал Николай.
Саперы забрали автоматы у убитых немцев. Не найдя в карманах документов, отрезали по погону. Радость переполняла их сердца — поручник Конопка будет доволен.
Теперь первым шагал Ижикович. Чтобы наверстать время, шли напрямик, через болото, и уже были недалеко от берега, когда их накрыла стреляющая вслепую батарея. Снаряды падали густо, вздымая к небу черные фонтаны вонючей грязи. Когда огонь утих, осмотрелись. Их было двое. Чарнокозиньский исчез.
— Павел…
Тишина. Из-под воды с шумом вылетали пузырьки воздуха.
— Павел!
Шум усилился. Где-то совсем рядом зашевелилась гора водорослей. Подбежали. Стали снимать зелень. Сначала освободили голову, потом плечи. Видимо, один из последних взрывов подбросил в воздух целый пласт водорослей, который, как ковер, прикрыл сапера.
— Ну и замаскировался же ты, — восхищенно проговорил Николай.
Вышли на луг. Надергали из стога сена и немного очистили Павла от грязи. Затем снова двинулись вдоль провода и уже без всяких приключений нашли командный пункт батальона.