Вареники ее сметаной

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вареники ее сметаной

Если знойный день, с утра наполненный боями, можно приравнять к миске с варениками, политыми сметаной, то действительно у 1-й роты стол был богато заставлен. И надо признать, что солдатское счастье в бою улыбнулось подчиненным капитана Тюфякова, которого называли Цыганом.

Когда батальон Ишкова около половины восьмого отразил немецкую атаку и от танка к танку пехотинцы разнесли весть, что сержант Наймович сжег транспортер, счастье улыбнулось экипажу танка 117.

Поскольку 3-й взвод шел в конце колонны, вчера вечером он и разместился дальше всех, в строю пехотинцев старшего лейтенанта Илларионова, поддерживая 3-й батальон 142-го полка. Когда утром правый сосед вел бой, хорунжий Зайнитдинов приказал всем экипажам занять места в машинах и не выходить, пока он не разрешит. Так они и сидели под раскаленной солнцем броней, в душном воздухе, и, проклиная в душе Меликуза, облизывали пересохшие губы.

Вода, которую привезли в двухлитровых термосах, давно кончилась, и негде было достать еще. Генек Франкевич рано утром ходил к лесному буераку, но в нем лежали трупы, поэтому он возвратился ни с чем.

Оказалось, однако, что к добру вышло это сидение в танках, потому что вдруг совсем близко они услышали шум двигателя.

— Одвага! — закричал Зайнитдинов, который всегда путал это слово со словом «увага»[3].

Командир смотрел в прицел, а заряжающий сержант Франкевич прильнул к перископу. Перед ними в мертвом пространстве виднелся советский окоп. Дальше была не очень широкая поперечная просека и лужайка, по которой наискосок из леса вела дорога с выбоинами, проложенная когда-то танками. Шум двигателя становился все сильнее, между деревьями вдруг что-то замаячило, и на разрытый гусеницами лесной перекресток не спеша выехал немецкий средний танк T-IV.

— Бронебойным! — закричал Меликуз, который ни за какие сокровища в мире не смог бы выговорить слово «пшечивпанцерным».

Генек зарядил и молниеносно подскочил к перископу, чтобы посмотреть, куда попадет снаряд. За все двадцать лет жизни ничего подобного он увидеть не мог, а когда война окончится, он все это должен будет рассказать и отцу, и матери, и шести своим сестрам.

Снаряд ударил рядом с башней, блеснул огонь на броне, и танк остановился.

Не зная, насколько удачным был выстрел, они ударили еще раз снарядом по корпусу с левой стороны туда, где находится двигатель. Не было ни дыма, ни огня, по немцы выскочили из машины и юркнули в молодняк, и только ветки закачались за ними. Наши не успели дать по ним очередь, а пехотинцы тоже прозевали удобный момент.

Зато теперь к парализованной машине побежали наперегонки все — и танкисты, и гвардейцы.

Когда они возвратились, механик, серьезный и тихий сержант Николай Анфилатов, единственный, кто остался в машине, сказал с упреком:

— Как дети, все побежали. А если бы там вас всех перестреляли или атака началась, как бы тогда? Даже Муник не остался, чтобы помочь при зарядке.

Им стало не по себе, а особенно хорунжему; они влезли в машину и продолжали наблюдать, только люки оставили открытыми, чтобы хоть немного продувало.

Трудно было предполагать, чтобы по второй раз подвернулся такой счастливый случай, но Франкевич, как завороженный. не отходил от перископа, и солдатское счастье, которое любит терпеливых, улыбнулось им снова примерно через час.

В рассказе я никогда не написал бы об этом, ибо законы композиции запрещают рисовать одну за другой одинаковые пли подобные картины. Эта книжка, однако, заставляет рассказать возможно подробнее о сражении, и нельзя опускать существенные факты во имя соблюдения литературных принципов.

Анфилатов еще доедал консервы, захваченные в немецком танке, а Зайнитдинов с радистом копались в немецком передатчике, когда со стороны той самой дороги, по которой раньте приехал танк, до Франкевпча донесся шум мотора.

— Боже мой, опять едет! — крикнул он, поспешно загоняя снаряд в ствол.

Хорунжий не поверил и потому несколько помедлил, но потом, услышав шум, бросился к прицелу.

— Что-то слабо тарахтит, — проворчал он.

В этот самый момент на дорогу около неподвижного танка выехал небольшой пятнистый автомобиль. Водитель в стальном шлеме на первой скорости преодолевал выбоины. Около него в полевом мундире и высокой фуражке, выпрямившись, неподвижно сидел офицер с серебряным плетением на погонах. Позади были еще двое.

Если бы у Меликуза выдержали нервы, немцы подъехали бы к самым окопам и попали бы в плен. Но хорунжий выстрелил из орудия. Снаряд пролетел над головами сидящих в автомобиле. Немцев словно ветром сдуло. Гвардейцы дали несколько очередей из автоматов, одни из немецких офицеров упал, а остальные трое удрали в рощу.

Зайнитдинов приказал радисту и механику остаться у орудия, а сам с Франкевичем побежал к машине.

Немец был мертв — очередь прострочила грудь. Они забрали у него документы, а автомобиль, мотор которого не включался, общими усилиями проволокли через советские окопы в глубь леса.

— Поздравляю, гражданин хорунжий, — сказал Франкевич, нащупывая в кармане курвиметр — небольшую безделушку с колесиком для измерения расстояния на карте. Это он прихватил из немецкого портфеля для себя лично.

Меликуз посмотрел в зеленоватые глаза заряжающего и смущенно ответил:

— Не моя заслуга. Случай вывел их на мушку.

Было немногим более половины первого, когда паром с последними танками 3-й роты 1-го полка причалил к помосту.

Подполковник Чайников и Славек Тараймович ждали их. Командир полка разложил карту.

— Отмечайте маршрут: через Магнушев до Выгоды, там поворот вправо и через Басинув, Суху Волю, Целинув идете до Ленкавицы. Явитесь в распоряжение командира 35-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Кулагина, командный пункт которого находится в фольварке у прудов. Ясно?

— Так точно.

— Проводника не дам. Найдете сами.

— Слушаюсь.

Чайников улыбнулся и, понизив голос, добавил:

— Там утром, около восьми, фрицы крепко потеснили, дошли до самых Студзянок. Эту деревню надо удержать и организовать в ней сильный узел сопротивления. Понимаете, что в такой обстановке я не могу держать вас в резерве?

— Товарищ полковник…

— Желаю вам счастья, ребята.

Сдвинув шлемофон на макушку, он поочередно обнял командиров, поцеловал их в запыленные щеки, уколов ровно подстриженными усами.