Ожидание

Ожидание

Немцы, измотанные трехкратными утренними атаками, не имели намерения наступать, и обстановка начала постепенно стабилизироваться. Из-под Ленкавицы пришли санитары из медицинского пункта первой помощи и наметили путь эвакуации раненых. С той же стороны до позиций 2-го полка добрался хорунжий Фридрих из роты технического обслуживания и со своими механиками взялся за ремонт поврежденных машин.

Радисты наладили связь, а телефонисты успели протянуть кабель, чем очень расстроили капитана Кулика. Он, избегая разговоров, отправился на правый фланг роты Гугнацкого, на стык с позициями 137-го полка, сосредоточенного в укрытии за высотой Ветряной, но в конце концов его настигли, и в трубке послышался грозный голос Межицана:

— Доложите о занятии позиций.

— Гражданин двенадцатый, — ответил Кулик, называя командира бригады по коду. — «Нарев» занимает указанные в приказе…

— Весь «Нарев»? — перебил его генерал.

— Почти весь. Остальные подтягиваются. — Он лгал, чувствуя, как лоб покрывается испариной.

— Не крутите, черт возьми! — услышал он в ответ.— Занимаете позиции или нет? Подробности меня не интересуют. Как мне докладывать наверх?

— «Нарев» занимает позиции, гражданин двенадцатый, — бросил капитан в отчаянии.

Еще ночью решено было атаковать. На это решение повлияло несколько факторов, основательно изменивших соотношение сил по обеим сторонам студзянковского фронта.

10 августа в 18.00 дивизионная и армейская артиллерия 1-й армии Войска Польского доложила о готовности открыть огонь из 191 ствола. Поскольку после смены сражавшихся на Пилице гвардейских полков сила польской артиллерии до рассвета должна была увеличиться еще на 78 орудий и 166 минометов 3-й пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта, сразу же после наступления темноты более десяти советских батарей покинули свои старые огневые позиции и двинулись на юг, в распоряжение 4-го корпуса. Всеми возможными дорогами — через понтонный мост, на пароме, даже лодками — для них перебрасывались боеприпасы на западный берег Вислы.

Несмотря на напряженную ситуацию, удалось избежать ввода польского 2-го танкового полка в бой по частям. Около полуночи все его роты заняли позиции в Целинуве, Сухой Воле и Басинуве, нависая грозной тяжестью над лесом Остшень. В случае прорыва гитлеровцев в направлении на Пшидвожице танковый полк мог одним ударом с севера рассечь немецкий клин у самого основания.

Генерал Глазунов перегруппировал 140-й гвардейский стрелковый полк в лес Завада, за высоту 112,2, чтобы в случае необходимости предпринять контратаку в двух направлениях. Эта перегруппировка освободила 3-й и часть 2-го батальона 137-го полка, которые еще ночью двинулись на северо-запад вдоль линии деревень у болот и сосредоточились под Целинувом, скрытые от наблюдения со стороны немцев высотой Ветряной.

Осторожность оказалась оправданной. Пленный, взятый в Игнацувке, показал, что на участке Мариамполь, Грабноволя уже два дня находится боевая группа 19-й танковой дивизии, насчитывающая более 60 танков. Это означало, что дивизия «Герман Геринг» имеет гораздо больше резервов, чем предполагалось ранее.

На рассвете и в первые часы дня в штаб корпуса стали поступать донесения о потере Ходкува и лесного клина к северу от деревни, об отражении сильной атаки на Суху Волю и Басинув, об ожесточенных боях в районе высоты 112,2, о трудном положении 2-го и 3-го батальонов 142-го полка, которым угрожает окружение. Генерал Глазунов выслушивал эти донесения спокойно и даже с некоторым удовлетворением: противник связывал свои силы, ослаблял резервы, не добиваясь решительного преимущества.

— А как в Студзянках? — спрашивал он своего начальника штаба после каждого донесения.

— 100-й полк удерживает западную часть деревни.

Когда около восьми утра от командира 47-й дивизии поступила шифрованная радиограмма о том, что атака гитлеровцев на лесной квадрат 111 отбита, что польские танки со штурмовой группой Падлевского и Своленко отбросили немцев, пытавшихся окружить батальон старшего лейтенанта Ишкова, Глазунов спросил, вышла ли пехота бригады Межицана на позиции, и, услышав отрицательный ответ, нахмурил брови.

В половине десятого полковник Дудник пришел с донесением, что поляки находятся в окопах под Сухой Волей, 137-й полк — весь на исходных позициях, однако…

— Что однако?

Начальник штаба сдержанно рассказал о результатах налета немецкой артиллерии и пикирующих бомбардировщиков на подходивший к передовой мотопехотный батальон, оценив силы, которые дошли до первой линии окопов, примерно в две пехотные роты без тяжелого оружия.

— Подождем, — буркнул генерал. — Что в Студзянках?

— 100-й полк удерживает западную часть деревни, отразил уже четвертую контратаку.

— Сообщите генералу Межицану, что я жду от него донесения о выходе всего батальона на новые позиции.

Командир 4-го корпуса терпеливо ждал, он не хотел рисковать. «Поспешишь — людей насмешишь» — говаривали в его родной стороне. Время работало в пользу советских батальонов.

Приближалось два часа дня, когда в землянку вошел начальник артиллерии корпуса.

— Хозяйство все увеличивается, — сообщил он. — Мы получили от армии 1314-й легкий артиллерийский полк. 24 76-мм орудия. Пожалуй, я дам их Шугаеву, чтобы ему было чем встретить «тигров» и «пантер».

— Согласен. И пусть поддержат атаку полка Власенко.

— Не успеют. Они сейчас только проходят через Магнушев. Но я договорился с поляками, с заместителем командира 2-го полка. Такой молодой… — Полковник Воропаев вынул из полевой сумки блокнот и прочитал: — Поручник Светана. Мои офицеры будут управлять огнем танков с закрытых позиций. 27 стволов — это не шутка. Я купил эту поддержку за два грузовика боеприпасов. Думаешь, дороговато?

— Дешево. Только вот их пехота… — Он замолчал, увидев входящего начальника оперативного отдела корпуса.

— Товарищ командир, генерал Межицан докладывает, что весь мотопехотный батальон вышел на позиции.

— Наконец-то, — обрадовался Глазунов.

— Дать приказ батареям? — спросил полковник Воропаев.

— Еще нет. — Лицо генерала просветлело, и, обращаясь к Морозову, он приказал: — Как только противник ударит по батальону Ишкова, доложите. Только тогда мы возьмем их за горло.

После донесения в штаб 4-го корпуса генерал Межицан долго сидел молча в землянке телефонистов. Утро оказалось для него более тяжелым, чем весь вчерашний день. Он ничем не мог помочь мотопехотному батальону. Генерал понимал, в каком положении оказались рассеянные по болоту роты, но одновременно не хотел понимать, почему они так долго собираются. Шестым фронтовым чувством он угадывал, что Кулик не сказал ему всей правды — старый, обстрелянный батальон успел бы уже сосредоточиться, но не эти желторотые. Межицан хорошо изучил своих солдат и знал, что многие из них впервые заглянули смерти в глаза.

— Вызови мне сюда начальника разведки, — приказал он адъютанту.

Хорунжий Пшитоцкий, который загорал на другой стороне дамбы, подбежал, застегивая мундир.

— По вашему приказанию прибыл.

— Ты что думаешь, я вас, дармоедов, держу в бригаде для строительства землянок?

— Не думаю, гражданин генерал. Разведка существует для разведки.

— Ты сделал великое открытие, сын мой, — похвалил его командир бригады. — Разведка существует для разведки! Продолжай в том же духе, и ты прославишься, о тебе будут писать в газетах. Слушай внимательно и подумай. Выбери пару ребят из своего взвода, и сейчас же идите «за языком».

— Днем? — вырвалось у хорунжего.

— А ты думаешь, что по моему приказу солнце зайдет? Не перебивай. Вы должны поскорее добраться до Повислянских рощ. — Он показал на карте. — Оттуда начнется советское наступление, и при этом вы можете цапнуть какого-нибудь фрица. Ясно? А по пути проверьте, заняты ли окопы под Сухой Волей нашим батальоном. Посчитай, сколько их там, трое или пятеро. Можешь идти.

— Слушаюсь! — Хорунжий отдал честь и бегом направился к своим.

Группа разведчиков миновала позиции батальона подполковника Кулаковского (Пшитоцкий решил на обратном пути проверить, «сколько их там, трое или пятеро»), свернула за высоту Ветряную в сторону Повислянских рощ. Поле казалось пустынным, но, когда они остановились в густом березняке, чтобы немного отдохнуть, разведчики доложили хорунжему о замеченных по дороге старательно замаскированных землянках, об укрытых под кустами минометах, о солдатах, дымящих махоркой на дне прикрытых сеткой окопов.

— Русских здесь не меньше четырех рот, — подвел итог старший сержант Межиньский.

— Или даже больше, — кивнул головой Пшитоцкий. — У них роты небольшие… Ребята, если мы пойдем за ними, то пленного придется покупать за водку, потому что русские сами всех заберут. А поскольку водки жалко, — объяснял он задание, — то мы раньше выйдем за передовую, к этому леску. — Он показал в просвете между деревьями. — А потом дальше через картофельное поле, до верб у дороги. Оттуда до швабов недалеко. Видите окопы? Немцы как раз стреляют из пулемета.

Выдвинувшись по одному на опушку леса, они просматривали местность. Рядом, между двумя пнями, расположился советский майор с биноклем. Он смотрел в сторону кирпичного завода, который находился наискось, левее, в каких-нибудь 700 метрах.

— Вы кто такие? — спросил он, недоверчиво посмотрев на разведчиков.

— Разведка польской танковой бригады, — ответил Пшитоцкий и спросил: — Вы когда двинетесь?

— По сигналу — две красные ракеты. Но перед этим ударит артиллерия. Хорошо, что я вас встретил. Предупрежу своих, а то они не видали еще таких мундиров и могли бы вас перестрелять.

Он подполз к ним и угостил папиросами. Из гвардейского пайка отпили по глотку «за боевую дружбу», а затем поползли по одному за передовую.

Не прошло и тридцати минут, как разведчики собрались во рву под старыми вербами. Отсюда кирпичный завод был виден хуже: его заслонил молодой сад. Зато можно свободно наблюдать за немцами, которые перебирались по рву через перекресток дорог в Студзянках, находящийся от них на расстоянии менее двухсот метров.

Неподалеку редко и сухо пощелкивали выстрелы снайперов. Разведчики, прислушивались, чувствуя, как пересыхает в горле от жажды. Пшитоцкий посматривал то на часы, то на муравьев, ползавших вверх-вниз по коре вербы. Разведчики сдавали один из наиболее важных экзаменов — «на выдержку».

Восемь притаившихся под Студзянками разведчиков даже не предполагали, что одновременно с ними сдает экзамен «на выдержку» командир 4-го корпуса гвардии генерал-лейтенант Василий Глазунов. Решив дать сигнал к атаке после атаки гитлеровцев на позиции 2-го батальона 142-го полка, он не собирался менять решение. Он знал, что если опередит немцев, то силы, сосредоточенные около дамбы, будут тотчас же переброшены на угрожаемый участок и преградят путь подразделениям 137-го полка прежде, чем те успеют достичь острия самой длинной стрелки, нарисованной на его карте.

Сообщение, которое он ожидал, поступило лишь за несколько минут до трех часов.

— В 15.00 открывай огонь, — блеснув глазами, приказал Глазунов командующему артиллерией и обратился к начальнику штаба: — Как только немцы прекратят атаку на квадрат 111, пусть батальон Ишкова контратакует.

— Они очень ослаблены, — напомнил полковник.

— Сообщи о моем решении в 47-ю дивизию, а сам соединись по радио с польскими танкистами, которые там сражаются. Пусть передадут командиру батальона, что я приказал контратаковать, как только немцы прекратят наступление.

Когда эти слова Глазунова передали старшему лейтенанту Ишкову, он, пожав плечами, сказал:

— Наверное, в контратаку мы будем выскакивать уже из могил…

Гитлеровские танки подходили к окопам. Немецкие солдаты вновь прорвали позиции на правом фланге, вышли в тыл, и гвардейцы были вынуждены сражаться врукопашную. К счастью, два вражеских самоходных орудия подорвались на минах, расставленных саперами прошлой ночью, и остановились. Одно из них, подожженное подкалиберным снарядом, загорелось. На левом фланге батальона немцы, прижатые к земле очередями ручного пулемета, залегли.

Ишков, охрипший от крика, собрал штурмовую группу, чтобы восстановить положение севернее высоты 119,0. В группе оказалось около десяти польских автоматчиков под командованием старшего сержанта Гайды. Прежде чем они бросились в атаку, где-то сзади за лесом и справа дали залп «катюши». Началась артиллерийская буря, загремели сотни разрывов.

Старший лейтенант прислушался, а потом сказал:

— Наша бьет! — Улыбка осветила его лицо, темное от гари, пыли и пота. — Дает фрицам прикурить… Пошли, ребята!

Через несколько минут немецкие танки повернули назад, огонь автоматов прекратился и немецкая пехота начала отходить. Ишков в соответствии с приказом командира корпуса повел штурмовую группу через лес на запад. С ней шли два польских танка. Не встретив сильного сопротивления, они дошли до немецких окопов, забросали их гранатами, взяли нескольких пленных. Они прошли еще около ста метров, но потом остановились: уже не было сил занять широкий участок фронта.

Гайда, ожесточенно преследуя двух немцев, не слышал приказа остановиться. Одного он застрелил из автомата, а второй куда-то исчез. Через мгновение пули застучали по стволам деревьев и настигли старшего сержанта. Эмиль почувствовал, как у него подгибаются колени, и упал на мох. Только теперь, ощутив боль, он понял, что у него прострелены обе ноги и он один в лесу. Долгое время с автоматом наизготовку он ждал, что немец придет его добить, но тот не появился.

У старшего сержанта было три индивидуальных пакета. Он носил их не для себя, а для других. Сам он не верил, что он, сержант, начавший службу еще до войны, к тому же кавалер ордена Виртути Милитари, полученного под Ленино, может попасться, как и всякий другой. Теперь вот бинты пригодились. Он разрезал ножом штанины, перевязал раны.

Впереди, за стеной леса, гремели артиллерийские разрывы. Стиснув зубы, Гайда попробовал встать. Кровь выступила через бинты, и он упал —ноги не слушались. Он пополз назад, к своим. Это было неимоверно трудно, пот заливал глаза, стекал по спине и груди.

Он полз, отдыхал, потом полз снова, пока не натолкнулся на своих. В окопе сидели два солдата со станковым пулеметом — рядовой с забинтованной головой и капрал. Они сказали, что сидят тут одни, сидят и ждут, но приказа об отходе не было.

Минут через пять на просеке появились немцы. Солдаты срезали их дружным огнем. Гайда почувствовал, как тошнота подкатила к горлу, видимо, от шума выстрелов. Его вырвало. Капрал дал ему водки, и Эмиль сразу почувствовал себя лучше. Он разделил на всех одну из захваченных вчера плиток шоколада. Этот шоколад был припрятан у него для племянника той девушки из Люблина, которая готовила вишневый суп и которую он решил взять в жены.

Чуть позднее раненного в голову рядового начало трясти как в лихорадке. Изо рта у него вдруг пошла кровь, и он, вздрогнув, вытянулся. Капрал оттащил его в заросли папоротника, положил на мох и прикрыл плащ-палаткой. Гайда посоветовал вытащить его документы. Свои они тоже вынули и спрятали под корни дерева. Если бы гитлеровцы захватили их врасплох, документы не попали бы им в руки. А у капрала на оккупированной территории осталась семья, немцы могли бы с ней расправиться.

Теперь они остались вдвоем у пулемета. Еще раза три выстрелили по появлявшимся из леса немцам. Ждали своих, не отходили, потому что не было приказа. Да и передвигаться тоже не могли, потому что капрал мог или тащить «максим», или нести Гайду, а бросить кого-нибудь из них не хотел. Нет такого закона, чтобы оставлять врагу оружие или раненого.