«Беспредел», «махновцы», «казаки», «дери-бери»

«Беспредел», «махновцы», «казаки», «дери-бери»

Среди тех, кто не желал примыкать ни к «сукам», ни к «честным ворам», были не только «поляки». «Резня» породила одну из самых нелюбимых в арестантском мире «мастей» — так называемый «беспредел», или «махновцев».

Откуда они взялись и что из себя представляли? На последний вопрос ответить значительно легче, чем на первый. Однако попытаемся всё-таки разобраться в «родословной» «беспредельщиков».

Варлам Шаламов считал, что «беспределы» (или «беспредельщики», или «беспредельщина» — вариаций, как видите, много) — это уголовники, отколовшиеся от «сучьего» движения. Он пишет:

На втором году этой «братоубийственной» войны обозначилось некое новое важное обстоятельство.

Как? Разве обряд целования ножа меняет блатную душу? Или пресловутая «жульническая кровь» изменила свой химический состав в жилах уркагана оттого, что губы его прикоснулись к железному лезвию?

Вовсе не все целовавшие нож одобряли новые «сучьи» скрижали. Многие, очень многие в душе оставались приверженцами старых законов — ведь они сами осуждали «сук». Часть этих слабых духом блатарей попробовала при удобном случае вернуться в «закон». Но… воры «законные» грозили новообращённым «сукам» смертью а не хотели отличать их от кадровых «сук».

… Объявлен был третий воровской закон. На этот раз для разработки «идейной» платформы у блатных третьего закона не хватило теоретических сил. Они не руководились ничем, кроме злобы, и не выдвигали никаких лозунгов, кроме лозунга мести и кровавой вражды к «сукам» и к ворам — в равной мере. Они приступили к физическому уничтожению тех и других. В эту группу поначалу вошло так неожиданно много уркаганов, что начальству пришлось и для них выделить отдельный прииск. («Сучья война»)

Эту же точку зрения разделяют и некоторые другие исследователи. Однако несколько старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать в местах лишения свободы, уточнили, что ряды «беспределов» пополнялись не в последнюю очередь также уголовниками из так называемых «полуцветных», «полуцвета», то есть тех, кто крутился вокруг «воров в законе», но не был удостоен «коронования» в «честные воры». Эти люди по своим личностным качествам не способны были выбиться в лидеры и всё время подвизались на вторых ролях — их называли ещё «воровской пристяжью».

Многие из этих арестантов считали, что воровской мир несправедливо обходится с ними, не допуская к власти и не воздавая по заслугам. «Пристяжь» была убеждена, что так получается из-за нежелания «верхних» допустить лишние рты к воровской «кормушке».

С другой стороны, эти уголовники с ненавистью и презрением относились и к «сукам», предавшим старые «традиции» и снюхавшимся с «ментами». Воспользовавшись «резнёй», часть «полуцветных» начала борьбу за власть в воровском мире и своё место под солнцем.

Была даже подведена «идейная» платформа: мол, немало в верхах старого воровского мира оказалось «гнилых», слабых духом людей. Всё потому, что воровские «кадры» подбирались часто не по «деловым» и «моральным» качествам, а по блату, по принципу личной преданности. И многие из действительно достойных «босяков», «бродяг» оказались «за бортом», зачастую унижались и использовались в качестве «шестёрок», «пехоты». А когда пришла пора испытаний, проявилась вся гниль этих «цветных», которые не в состоянии даже постоять за «воровскую идею».

Определённая доля истины в этих словах, конечно, была. Немало «честняков» дрогнуло перед «сучьими» «пиковинами» и «трюмиловками». Однако многие предпочитали умереть, но не предавать «закон».

Итак, к «масти» «беспредельщиков» примыкали, с одной стороны, «ссучившиеся» под страхом смерти воры, решившие восстановить свою «честь», с другой — «полуцветные», которые стремились создать новый, «истинный» «закон» — «закон» сильных духом уголовников, не признающих никого и ничего, кроме своих прихотей и желаний.

Собственно, «беспределом» называли преимущественно первых, действительно не знавших предела в выплесках своей агрессии, направленной на всех арестантов — в том числе и на «фраеров», и на «политиков», и на «мужиков». Эти люди ненавидели всех, в том числе и лагерное начальство. Они образовали, так сказать, «потерянное воровское поколение». Их унизили, и теперь они пытались всячески самоутвердиться, унижая всех остальных.

Что касается взбунтовавшейся «пристяжи», то они именовали себя «махновцами». Эти уголовники, по «понятиям», не роняли «чести», не отказывались от «идеи» в обмен за жизнь. Они сознательно ставили себя выше и «сук», и «воров». Потому и звались «махновщиной», вспоминая известный принцип бесшабашного батьки Нестора Махно — «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют».

К «махновцам» порою примыкали и арестанты, которые не имели корней в профессиональном преступном мире. Обычно это были крепкие парни из раскулаченных крестьян, потерявшие почву под ногами, ненавидевшие и Советскую власть, и вообще всё вокруг. У них отобрали и уклад, и веру, и надежду на будущее… Они организовывали свои группы под самыми разными лихими названиями — например, «дери-бери» и проч.

Особенно много было среди таких арестантов южан, выходцев из казачьих семей — с Донщины, Ставрополья, Кубани. Казачество с самого начала революции постоянно считалось «русской Вандеей», поскольку казак испокон веку подчёркивал свою независимость и вольность, в отличие от крестьян Центральной России, которые на юге презрительно именовались «кацапами», были более терпеливы и покорны.

Не случайно многие казаки во время второй мировой войны воевали против Красной Армии на стороне германских войск. Интересно, что под фашистские знамена встали в подавляющем большинстве именно те казаки, которые хлебнули «прелестей» советского строя. Казачество, так сказать, «первой волны», эмигрировавшее за кордон ещё в гражданскую войну, отказалось наотрез от сотрудничества с врагами России.

Казаки и фашисты: «Любо, братцы, любо!»

В биографических записках Льва Копелева один из тех, кто воевал в рядах «германских казаков», рассказывает об этом так:

Большинство у нас были пленные; стариков было мало — Краснов, Шкуро — раз-два и обчёлся; — старые эмигранты не хотели немцам служить. У них этот старый патриотизм был всё-таки ещё силён. В наши части, да и к Власову шли сплошь «подсоветские», так нас называли. Мы-то хорошо знали, что нас дома ждёт. Ежовщину никто не забыл… Нас ещё с гражданской войны считали за контру. И в коллективизацию, и в 37 году сколько шкур драли. («Хранить вечно»)

Здесь необходим короткий экскурс в историю. Осенью 1942 года на территории Северного Кавказа, на исконных казачьих землях, полностью оккупированных фашистами, была предпринята попытка возродить казачью республику. Были объявлены Второй Казачий Сполох и вторая война большевистскому режиму (первая продолжалась с 1917 по 1920 годы). Когда немецкие части под ударами Красной Армии стали отступать, с ними отступили и казачьи войска вместе со своими семьями.

Казачьи части в составе немецкой армии были сформированы в полунезависимые отряды и заслужили репутацию отличных бойцов.

Воевали они, например, в Югославии против титовских партизан совместно с позорно прославившемся корпусом «Шюцкор», сформированным немцами из русских эмигрантов — преимущественно членов Русского общевоинского союза. Искусные наездники, казаки были более приспособлены к ведению боевых действий в горах и действовали значительно эффективнее немецких мотоциклистов. Местное население ненавидело фашистов в казачьей форме, пожалуй, сильнее, чем собственно немцев. Казаки часто, входя в деревни, сжигали их, ровняли с землёй, уничтожали мирное население. В последний год войны казачьи части оказались фактически под началом СС.

Генерал А. И. Деникин, на протяжении всей войны резко выступавший против фашистской Германии и против россиян, воевавших на её стороне, писал начальнику РОВСа генералу А. П. Архангельскому:

Самое злое дело — это «Шюцкор»… Он подавлял сербское нациионалъное восстание против немецкого завоевания… В результате почти весь «Шюцкор» погиб. Погибло и множество непричастных русских людей — благодаря той ненависти, которую вызвали в населении Югославии недостойные представители нашей эмиграции. Русскому имени нанесён был там жестокий удар.

«Фашистские казаки» перед боевым походом.

Окончание войны застало казаков в Югославии, Италии и Австрии, на территории, оказавшейся в руках союзников. В мае-июне 1945 года в южноавстрийском городе Лиенце казаки были переданы советским войскам (согласно тайным договорённостям, заключённым ещё в Ялте). Общая численность казачьих войск и казачьих семей, подвергшихся репатриации, составила более 50 тысяч человек.

Эти люди прекрасно представляли, что их ждёт на родине. Поэтому многие просто кончали жизнь самоубийством. И не только мужчины. Вот что пишет английский историк Николас Бетелл в книге «Последняя тайна»:

К обрыву подбежала молодая женщина с двумя малыми детьми. Секундное объятие матери, и одна девочка брошена ею в бездну водоворота. Другой её ребёнок, уцепившись за подол юбки, жалобно кричал: «Мама, не надо! Мама, я боюсь!» — «Не бойтесь! Я иду с вами!» — крикнула в ответ обезумевшая мать. Рывок, и второй ребёнок полетел в стремительные воды Дравы. Затем она подняла руку для крестного знамения: «Господи, прими душу грешную». И не донеся руку до левого плеча, прыгнула вслед за своими детьми.

Мы рассказываем это для того, чтобы читатель мог хотя бы примерно представить, с каким настроем попадали казаки в гулаговские лагеря. Сюда их дошло чуть более половины из их общего числа. Многих просто расстреляли (прежде всего — офицеров). Ненависть к Советской власти была пронесена ими через пламя войны и закалилась голгофой Лиенца — австрийского городка, где англичане выдали их Советам. В ГУЛАГе они ненавидели «начальничков» в военной форме, ненавидели общую массу арестантов, «пахавших» на эту власть, в том числе и «политиков», ненавидели «сук», воевавших в штрафных формированиях за Совдепию… Как справные хозяева и собственники, не питали они любви и к воровскому «братству», но относились к «уркаганам» терпимее, чем к остальным.

Конечно, в общей арестантской массе казаков было не так много. Но зато многие из них отличались злостью и агрессивностью. Иногда они действовали сами по себе. Но чаще всё же примыкали к «махновцам». Ведь чисто «казачьему» движению невозможно было бы просуществовать длительное время: мгновенно подвели бы «политическую» 58-ю статью и «расшлёпали» как «фашистов». А в уголовном «коллективе», как казалось казакам-арестантам, действовать было значительно проще и безопаснее.

Арестантское сообщество зорким своим глазом выделило эту группировку. Так их и называли — «казаки». Это слово в лагерях фактически стало синонимом и «беспредела», и «махновщины». «Казачить» кого-либо значило то же, что «беспредельничать», «обжимать», «дербанить». Лагерный бандитизм, грабёж получил язвительное название «казачий стос» (стос — популярнейшая блатная карточная игра, соответственно «казачий стос» — это беспроигрышная «игра», попросту раздевание).

Не следует, конечно, преувеличивать значения «казачьей волны» в уголовном мире. В блатном жаргоне и до 40-х годов существовал термин «казак». Правда, его значение было иным, причём на протяжении короткого времени несколько раз менялось. В 20-е годы, например, так порою называли крупных авторитетов, предводителей преступных групп, шаек. В середине 30-х «казаками» нередко называли тюремных надзирателей. Причём в качестве сигналов опасности наряду с «атас!», «зекс!», «вассар!» и другими было популярно ещё одно — «казаки!». То есть негативное определение «казак» в определённой мере могло быть перенесено на «беспредельщиков» по ассоциации с ненавистными «вертухаями», постоянно «щемившими» «честных бродяг» (мы наблюдали это уже со словом «сука»).

Однако и связь с реальными казаками послевоенного ГУЛАГа несомненна. У старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать, нередко — и вне связи с «сучьей войной» — проскальзывали в разговоре выражения типа «злой, собака, как казак», «был там один какой-то бывший долбанный есаул», «он озверевший, с Дона, недобиток казачий» и т. д. Арестантский народ почему-то часто не слишком жаловал казаков — и прежде всего за их характер (в идеологическом плане, кстати, «казачья карта» к началу войны активно разыгрывалась официальными властями, которые заигрывали с казачеством; та же линия продолжалась и после войны — вспомним хотя бы фильм «Кубанские казаки»).

Надо отметить живучесть всех этих понятий в уголовно-лагерном языке. И до сих пор «беспредельщик», «махновец», «казак» обозначают бессовестных, наглых грабителей, не признающих ни общечеловеческих, ни арестантских, ни уголовных норм и «понятий».

Судьба «беспределов» оказалась очень печальной — печальнее даже чем «воровская» или «сучья». Ведь в пересыльных тюрьмах камеры обычно разделялись на два вида — для «блатных» и для «сук» («мужики» и «фраера» в счёт не шли, они могли «пыхтеть» в любой «хате»). Для «беспределов» не полагалось, не было предусмотрено специальных «апартаментов». Очень скоро оказалось, что «грозные» и «непримиримые» «беспределы» вынуждены идти на поклон к тюремному и лагерному начальству со слёзными мольбами изолировать их и от «честняков», и от «блядей». Это было достаточно хлопотно и непросто для тюремщиков, им проще было бросить «махновцев» куда угодно — и будь что будет. В конце концов, по сравнению с двумя главными «мастями», затеявшими «резню», «беспределов» было не так уж много.

Но гулаговские власти порою оказывались мудрее и использовали «беспредельщиков» в качестве своих вынужденных помощников, создавая прообразы тех печально знаменитых камер, которые позже стали называться «пресс-хатами». Здесь физически, руками зависимых от начальства арестантов, обрабатывались неугодные зэки, из них выбивались необходимые «признания», самооговоры и вынужденная клевета на других. Таким образом, многие «беспределы» оказались хуже «сук», против которых выступали…