«Белый лебедь»

«Белый лебедь»

Именно в этих условиях в 1980-м году возникает самая жуткая «крытка» Советского Союза — печально известный в арестантском мире «Белый лебедь».

Идею создания специальной тюрьмы для «воров» и уголовных «авторитетов» подал В. И. Снырцев (позже получивший звание генерала за блестящее воплощение этой идеи в жизнь). Он поначалу и возглавил своё детище, расположенное в Соликамске Пермской области (Усольское управление лесных исправительно-трудовых учреждений).

Сам Василий Снырцев расшифровал экзотическое название «Белый лебедь» следующим образом:

Когда первая партия «воров» прошла через профилактический центр, она сразу определила его будущее название. Здание центра построено из белого силикатного кирпича, отсюда и название «белый», а вторую часть дала «лебединая» (последняя) песня.

Объясняя, как пришла ему в голову мысль о создании «тюрьмы для воров», Снырцев поведал историю собственного детства. Когда он осваивал рабочую специальность в ФЗУ, там же якобы учился и молодой «вор в законе» Витя Пахан. По словам Снырцева, этот Витя сумел приобщить к уголовщине всех ребят из училища, за исключением самого Василия (видимо, потому, что тот был сыном фронтовика). А дальше вот что:

В 52-м году приезжаю в отпуск с Колымы в Томск и случайно встречаюсь с одним из своих товарищей по ФЗУ и, представляете, узнаю от него, что из 50 пацанов один я не стал вором. Все были повязаны и посажены в колонию благодаря этому Вите Пахану… И тогда я окончательно понял, что такое один вор в законе. Всего один! И именно тогда пришла мне в голову мысль, что с ворами в законе нужно работать на их уничтожение. Вот и работаю до сих пор. Посвятил этому делу всю свою жизнь.

Эту душещипательную историю нельзя оставить без комментариев. Прежде всего, она не имеет никакого отношения к «ворам в законе». Нехороший Витя Пахан никак не мог быть «законником». Во-первых, по возрасту (в фабрично-заводское училище, по словам Снырцева, ребят отобрали прямо из школы — наиболее рослых): 15-летних «законников» в природе не наблюдалось даже в послевоенные годы. Во-вторых, в то время невозможно было числиться «вором» и… получать рабочую специальность! Это представлялось абсолютно диким! Не зря даже в песне Михаила Танича иронично замечено:

До воровского строгого закона

Меня не допускали потому,

Что целый год меня на «гегемона»

Учили в штукатурном ПТУ…

Наконец, говоря о криминализации подростков послевоенных лет, следовало бы в первую очередь, видимо, обратить внимание на социальные условия, в которых ребята росли. На условия, которые способствовали росту преступности, подталкивали мальчишек в объятия уголовников, помогали легко и жадно усваивать «блатную романтику». Именно обстановка тех лет приводила к тому, что какой-то мелкий «шпанёнок» вроде Витьки Пахана мог запросто сколотить вокруг себя полсотни доверчивых пацанов и сделать из них преступников. Так что претензии к «ворам в законе» по поводу «совращения несовершеннолетних» выглядят недостаточно основательными.

Все это мы говорим не в оправдание «честных воров». В конечном-то итоге юные «уркаганы» приходят в их объятия и подвергаются их обработке. Однако толкает туда ребят общество! Сводить всё к «нехорошему влиянию» злобных «отцов преступного мира» — значит лгать себе и другим, подменять борьбу с преступностью борьбой с отдельными преступниками (какими бы опасными и изворотливыми они не были). «Вешать лапшу» вроде снырцевских побасенок можно только доверчивым и малоопытным журналистам.

Но вернёмся к «Белому лебедю». На самом деле это исправительное учреждение не является ни тюрьмой, ни колонией. Оно представляет собой новый для тех лет тип учреждения — «единое помещение камерного типа».

Любопытно, что подобный вид ИТУ в те годы не был предусмотрен действовавшим исправительно-трудовым кодексом. Существовали, правда, ПКТ — помещения камерного типа. Но они действовали непосредственно внутри исправительно-трудовых колоний для изоляции нарушителей режима из числа арестантов. Водворяли в ПКТ не более чем на шесть месяцев.

ЕПКТ в Соликамске на правах отдельного исправительно-трудового учреждения фактически действовало В НАРУШЕНИЕ ЗАКОНА! Такого учреждения в природе быть не могло! Если это было помещение камерного типа (как оно и числилось в официальных документах), то содержать здесь осуждённых могли не более чем полгода. На самом же деле «воров» и «отрицалов» (а нередко — просто строптивых зэков, неугодных администрациям различных колоний) содержали — и содержат! — в «Белом лебеде» годами, стремясь их «сломать». Уже сам по себе этот факт является юридическим беспределом.

Дело в том, что изолировать «авторитетов» в исправительном учреждении обычного типа авторам прожекта казалось малоэффективным. Ведь там у арестанта остаются хоть какие-то права — на свидания, передачи, личные вещи и пр. В помещениях же камерного типа устанавливался режим, предусмотренный для содержания осуждённых на строгом режиме в тюрьме! А именно: запрет на любые свидания, посылки и передачи, разрешение всего двух бандеролей в год, на «ларёк» — всего 2 рубля в месяц (и это только при безупречном поведении, иначе арестант лишается права приобретения продуктов и предметов первой необходимости) и пр. Эти ограничения, естественно, были предусмотрены не более чем на полгода!

Поэтому и нынешнее руководство «Белого лебедя», и генерал Снырцев, ставший начальником Усольского УЛИТУ, предпочитают называть учреждение «профилактическим центром», избегая слова ЕПКТ. Ведь даже ныне действующий уголовно-исполнительный кодекс РФ, наконец-то воплотивший в жизнь изобретение Снырцева, предусматривает «перевод осуждённых мужчин, являющихся злостными нарушителями установленного порядка отбывания наказания, в единые помещения камерного типа на срок до одного года» (статья 115).

А теперь — о способах «перековки» уголовных «авторитетов» в «Белом лебеде».

Посмотрим, что рассказывает автор «проекта») Василий Снырцев:

В Усольском УЛИТУ… было принято решение создать профилактический центр для осуществления специальной режимно-воспитательной работы. Для этого на базе транзитно-пересыльного пункта при ИТК-6 было создано единое (для всех видов режима) помещение камерного типа на 240 мест, где концентрируются наиболее опасные лидеры преступных группировок.

До 1980 года значительная часть осуждённых в ИТК Усольского управления вела паразитическую жизнь. Процветали картёжная игра, пьянство, совершались акты мужеложства. «Воры» отбирали у осуждённых заработки, посылки, продукты питания, отказывались от общественно полезного труда. Изощрённому унижению и оскорблению подвергались осуждённые из числа «обиженных». Оперативная обстановка во многих колониях оставалась сложной.

В качестве одной из важных мер борьбы с «ворами» в профилактическом центре избрали строгую их изоляцию от основной массы осуждённых. Поставить «воров» в условия невозможности вести паразитический образ жизни — значит, нарушить главные их традиции. Сам факт изоляции, надёжности перекрытия каналов поступления какой-либо информации и продуктов питания способствует разложению преступной сообщности, чем достигается результативность профилактики преступлений.

…Администрации профилактического центра удалось добиться выполнения всеми правонарушителями норм выработки, выполнения своих обязанностей, в том числе связанных с уборкой жилых помещений, территории ПКТ, ремонтом и благоустройством охранных и других сооружений, что убедительно свидетельствует об отказе бывших лидеров от своих ярко выраженных антиобщественных установок. Многие из них дают письменные обязательства о прекращении преступной деятельности, склонны к явке с повинной, выступают перед осуждёнными, призывая их покончить с преступным прошлым.

Теперь прокомментируем этот отрывок. Снырцев пишет, что до 1980 года значительная часть осуждённых в колониях Пермской области «вела паразитическую жизнь», и ярко описывает все «прелести» этой жизни. Обвиняя при этом «воров» в лагерном беспределе.

Но, во-первых, «воров» в ИТУ вообще раз-два — и обчёлся. Их очень трудно привлечь к уголовной ответственности, поскольку они сами практически не совершают преступлений. Во-вторых, ни один «вор» никогда не станет лично что-то отнимать у арестанта. В-третьих, именно в эти годы — годы расцвета «воровского ордена» — прошёл ряд всесоюзных «воровских сходок», посвящённых искоренению беспредела в местах лишения свободы и укреплению авторитета «воровских законов» и «воровской идеи» в среде «сидельцев».

В частности, в конце 70-х была запрещена процедура так называемых камерных «прописок», когда новички подвергались издевательствам, всевозможным «проверкам на вшивость» при помощи «игр», «загадок» и «подъёбок». Тот, кто не проходил «подписку», мог перейти в разряд изгоев или просто получал свои порции побоев (затрещины, удары тяжёлыми арестантскими ботинками, мокрым полотенцем и т. д.). К концу 70-х «прописка», по большому счёту, существовала уже в основном среди «малолеток». Но и здесь «крёстные отцы» преступного мира решительным образом её искореняли. Ведь раскол в арестантском сообществе, увеличение числа униженных, озлобленных зэков было на руку «ментам», которые потом использовали эту недовольную массу против «отрицалов».

Кстати, это видно и на примере «Белого лебедя», где, по свидетельствам многих очевидцев, в хозяйственной обслуге состояли нередко «обиженные». Именно в этом свете следует понимать фразу Снырцева о том, что «хозяйственная обслуга подобрана из числа осуждённых, твёрдо вставших на путь исправления и имеющих отрицательное отношение к лидерам преступных группировок».

В начале 80-х годов «на продоле» (в межкамерном коридоре) ростовского следственного изолятора № 1 было выжжено на стене примерно следующее: «Пацаны! Решением воровской сходки (указывалось место и время сходки) прописки в камерах запрещены. Каждая «хата» отвечает за кровь». (Интересно, что сами сотрудники СИЗО не стирали эту надпись, поскольку она служила стабилизации обстановки в камерах, снижению количества конфликтных ситуаций).

То же самое и в отношении «обиженных». Сам «воровской мир» был настроен резко отрицательно к процедуре так называемого «опетушения» — то есть изнасилования осуждённых за какие-то провинности. В «правильных хатах» (камерах под контролем «братвы», воровских «смотрящих») за подобную попытку можно было серьёзно ответить. Во многих воровских «прогонах» тех лет читаем: «Мужики! Прекратите плодить «обиженных»! «Менты» после используют их против вас».

В «зонах» «воровской мир» тоже всячески пытался пресечь беспредел и «обжималовку», наказывать за лагерные грабежи. «Элита» стремилась сделать так, чтобы «мужик» сам нёс ей необходимое. Как мы уже говорили выше, в условиях необдуманных ограничений колонистской жизни со стороны власти «чёрные» имели возможность выказывать себя «благодетелями» и «защитниками» «мужика», создавая в «зонах» «чёрный рынок». Здесь можно было купить всё — от шоколада с колбасой до водки и анаши. В колониях спокойно ходили деньги. Это был для «мужика» единственный способ облегчить своё существование.

Поэтому рассказы Снырцева опять-таки извращают действительность, обвиняя в лагерном беспределе «воров в законе». Это заведомое искажение фактов. А то, что такой беспредел существовал, — разумеется, факт. Но именно там, где сама администрация ему попустительствовала. Убирая из «зоны» «воровских положенцев» и «смотрящих», «начальники» не в состоянии были самостоятельно поддерживать дисциплину и режим — даже драконовскими методами. Когда в «зоне» исчезал «чёрный рынок» (снимавший во многом напряжённость в арестантской среде, дававший зэкам возможность использовать по своему разумению заработанные и обналиченные с помощью «воровского мира» деньги), на смену ему приходило чувство нищенской безысходности. Переставали жёстко действовать арестантские и воровские «законы», каравшие беспредел. Наступала эпоха безвластия (официальная власть в расчёт не принималась), и наиболее наглые, злые и крепкие «отморозки» начинали диктовать свои «законы джунглей».

Против «отморозков», а вовсе не против «воров», следовало направить главный удар. В «зоне», у администрации были зачастую связаны руки. Штрафной изолятор и ПКТ в колонии не являлись действенными средствами наказания: «братва» давно научилась «греть» своих «корешей» и там, нелегально передавая им всё, что необходимо. На тюремный же режим можно было отправить очень немногих: чрезвычайно сложной была процедура такой отправки, да и подобными поступками начальство как бы расписывалось в собственной слабости. Мол, не можете сами с нарушителями справиться, всех сплавляете на «крытую»! (Перевод же в «Белый лебедь» означал не смену режима, а как бы меру воздействия в рамках того же самого режима — просто «перевод в помещение камерного типа»).

Сама по себе идея создания отдельного учреждения для изоляции лагерных подонков может быть признана целесообразной и разумной. Однако изначально усилия были направлены не только (и не столько) против конкретных беспредельщиков, сколько против «чёрной идеологии» — конкурентов лагерной администрации в борьбе за власть в местах лишения свободы.

Попытка убедить общественность в том, будто в условиях строгой изоляции можно «перевоспитать» настоящего вора или «авторитета» — это, мягко говоря, заблуждение. На эти грабли власть уже наступала в 60-е годы. К тому же и «изоляция» в «Белом лебеде» — понятие довольно условное. Об этом — чуть ниже.

«Письменные обязательства о прекращении преступной деятельности» — после исторической сходки и принятия предложений Черкаса эти «подписки» потеряли всякий смысл. Они годились только для бумажных отчётов перед московским начальством «о проделанной работе».

Остаются только «приобщение к общественно полезному труду» и «выступления перед осуждёнными». Это действительно серьёзно.

Однако и здесь не всё просто. Прежде всего — работа на производстве, согласно классическому «воровскому закону», «вору» не западло. В 60-е, в период «ломок», «законники» отказывались от труда не потому, что запрещал «закон», а «на характер», в пику тем, кто их принуждал. Так что просто труд на производстве ещё не ведёт к развенчанию «авторитета» — особенно тогда, когда он вкалывает с такими же «братьями».

Другое дело — уборка ПКТ, ремонт охранных сооружений. Это, конечно, позор. Однако в Усольское ЕПКТ попадает не только элита уголовного мира. Здесь немалую часть составляют просто злостные нарушители режима колоний, арестанты, «неудобные» для администрации. В том числе даже из «мужицкой» или «фраерской» (в нынешнем понимании — «воровская пристяжь») среды. Они-то (и слабовольные, сломавшиеся «блатари») в основном и занимаются «позорной» работой. То же можно сказать и о «публичных выступлениях» «авторитетов».

И всё же будем справедливы: за долгие годы существования «Белого лебедя» здесь научились «ломать» арестантов — в том числе и «авторитетных». С особой гордостью Снырцев перечисляет имена «перевоспитанных»:

Это такие особо опасные рецидивисты, как Сидоренко по кличке «Кукла», Попов — «Жаркун», Кравцов — «Кравец», Бобохидзе — «Гиви»…

Конечно, развенчание даже одного лидера — дело далеко не простое. На некоторых из них уходят годы. Например, с Сидоренко (кличка «Кукла») мы работали семь лет (это был самый изворотливый «вор» из тех, кто к нам попадал), с Кравцовым — около двух лет.

Кстати, вопрос по ходу дела: если многих лидеров приходится развенчивать по много лет, как понимать утверждение, что «удалось добиться выполнения всеми правонарушителями норм выработки»? Мягко говоря, одно с другим не вяжется…

К тому же начальник УЛИТУ малость покривил душой, заявляя в 1992 году о «перевоспитании» осуждённого Сидоренко. Уже в следующем году начальник «Белого лебедя» майор внутренней службы Александр Шерстобаев случайно проговорился:

Недавно пришлось наказать Рогова. Я делал обход, зашёл в камеру, там Рогов и Сидоренко. Последний не встал при моём появлении. Рогов бросил мне: «Места мало!» В результате получил десять суток штрафного изолятора в одиночке…(«Серые будни «Белого лебедя»)

Значит, «исправившийся» Сидоренко может позволить себе не вставать при появлении начальника ИТУ?! Поступок вызывающий даже в обычной колонии — тем более в «воровской крытке»! Ой, не вяжется что-то у «воспитателей»…

Зная историю «воровского братства», психологию «воров», приходится сомневаться, что их можно «сломать» «строго по закону» (как утверждал сам Снырцев). Если уж в обычных «зонах» никогда не стеснялись в средствах, то «Белому лебедю» просто по статусу положено!

Ну не будет настоящий «вор» или «авторитет» «ломаться» только потому, что ему якобы «перекрыли каналы информации» и «дороги» с волей! Тем более что такое «перекрытие» — не более чем миф. Это даже в лучшие времена косвенно признавал сам Снырцев, рапортуя:

Очень трудно поддаётся нашему воздействию «вор» Кутателадзе… Его щупальцы простираются далеко за пределы колоний нашей области… Существующие каналы связи Кутателадзе со «свободой» надёжно контролируются администрацией центра.

Но если «дорога» одного «авторитета» контролируется администрацией, это не значит, что она контролирует все подобные нелегальные связи. Это практически неосуществимо. Что и показали дальнейшие события.

В августе 1992 года начальник Усольского УЛИТУ Василий Снырцев с гордостью рапортовал о том, что «в течение всего времени существования в профилактическом центре не допущено ни одного преступления». И следом, в ноябре того же года, в «Белом лебеде» рвануло с такой силой, что грохот разнёсся по всей стране. Рвануло и в прямом, и в переносном смысле.

Причиной послужило открытое предательство служебных интересов двумя офицерами «Белого лебедя», причём офицерами достаточно высокого ранга — командиром войскового подразделения, охранявшего ЕПКТ, подполковником внутренней службы О. Большаковым, и начальником отделения боевой подготовки подполковником внутренней службы В. Юрьевым. Большаков передал осуждённому Таранюку гранаты и боеприпасы, украденные Юрьевым на службе! Хороша «изоляция», о которой с гордостью поведал всей стране Снырцев! Если подполковники проносят оружие, что говорить о каких-нибудь лейтенантах или тем паче прапорщиках? Что говорить о проносе жалкой колбасы или спиртного? Кстати, любопытные подробности сообщил в ведомственном журнале «Преступление и наказание» журналист Владимир Грибов:

Как выяснилось, О. Большаков давно уже наведывался к осуждённому, который заведовал в колонии выпуском ширпотреба из дерева. За дешёвые поделки, за водку (выделено мною. — А.С.) и купился офицер...(«Серые будни «Белого лебедя»)

То есть оказывается, что дело дошло до того, что САМИ АРЕСТАНТЫ имели возможность угощать сотрудников водкой! И это — «изоляция»?!

Но если разговоры об изоляции, перекрытии каналов информации и прочем — желаемое, выдаваемое за действительное, — как же в таком случае «перевоспитывались» уголовные лидеры?

С началом 90-х годов во все инстанции хлынули потоки жалоб от арестантов учреждения АМ-244-6 (так на официальном языке называется Соликамское ЕПКТ). Причём писали часто люди, уже освободившиеся, никогда не имевшие корней в уголовном мире, так называемые «мужики». Писали о пережитом, о страшных испытаниях, о бесчеловечном отношении к арестантам…

Волна жалоб была связана с верой в так называемую горбачёвскую «гласность». Но дальнейшие события показали, что надежды эти были беспочвенными. Правда, — по центральному ТВ прошёл жуткий по своей откровенности фильм о «Белом лебеде», однако многочисленные ведомственные комиссии, разумеется, после проверок ЕПКТ в один голос сообщали, что «факты не подтвердились».

«День добрый!!!

Пишет вам осуждённый Никулов Э. Д. Мой протест против насилия, беззакония прошу опубликовать в газете.

…Блеск кафеля и идеальная чистота на территории учреждения — это лишь внешний фон «Белого лебедя». Сколько людей они загнали в могилы, но кое-кто и жив остался чудом. Я проехал много пересылок и нахожусь в местах не столь отдалённых девятый год, но такого беспредела я не встречал. На этом «Белом лебеде» диктаторский режим. Люди страдают годами. В 50-градусный мороз раздевают их донага и загоняют в прогулочный дворик…

(Из письма осуждённого в редакцию газеты «Советская Россия»)

И грянул гром… 23 ноября 1992 года в кабинет начальника помещения камерного типа Голованова вошёл осуждённый Шафранов и, угрожая ему гранатой, потребовал ключи от камеры, куда был водворён его приятель Таранюк. (Обратим внимание: в едином помещении камерного типа существует ещё одно помещение камерного типа! С точки зрения закона и здравого смысла — это абсурд…). После освобождения Таранюка оба арестанта захватывают в заложники начальника транзитно-пересыльного пункта майора Мякишева и требуют предоставить им машину для выезда из колонии.

Однако администрация, привыкшая только к одному методу общения с зэками, и в этот раз пытается решить конфликт при помощи грубой силы. В результате чего погиб местный прокурор, получил ранение Игорь Мякишев (у ног его разорвалась граната), был убит осуждённый Таранюк… Шафранов, потерявший обе ступни, был позже расстрелян по приговору суда.

Мы не знаем истинных причин трагедии. И Шафранов, и Таранюк были бригадирами, так что, казалось бы, находились в более-менее привилегированном положении. Разинкин и Тарабрин в исследовании «Цветная масть» называют поэтому захват заложников «бунтом избалованных и зарвавшихся холуёв, или «отмороженных». К тому же они указывают, что по «понятиям» «правильные арестанты» не должны сотрудничать с администрацией.

Авторы, однако, не задумываются над тем, что могло толкнуть на безумный поступок людей, которые, по лагерным меркам, были неплохо устроены. За что попал в ПКТ Таранюк? И что это вообще такое — ПКТ в «Белом лебеде», если для того, чтобы выручить приятеля, Шафранов решился штурмовать «бур» (жаргонное название помещения камерного типа) с гранатой в руке? И были ли Таранюк и Шафранов в своём лагерном прошлом «авторитетами» или же просто строптивыми «мужиками», посланными в ЕПКТ, чтобы с них «сбили гонор»?

В общем, факт остаётся фактом: легенда о «непогрешимости» «профилактического центра» для уголовных лидеров рухнула, как карточный домик. Легенда об «эффективных методах» «перековки» «воров» — тоже.

Наконец, огромный общественный резонанс вызвало в следующем, 1993-м году, из ряда вон выходящее событие: УЛЬТИМАТУМ нескольких бывших осуждённых Соликамского ЕПКТ, предъявленный… правительству России!

ЧЁРНЫЕ ДНИ «БЕЛОГО ЛЕБЕДЯ»

Группа бывших осуждённых учреждения АМ-244-6, расположенного в Соликамске, предъявила правительству России ультиматум

Если в ближайшее время в названном учреждении не прекратятся повальные избиения, изнасилования, поборы, наказания двенадцатичасовым рабочим днём и лишением заключённых пищи, то инициативная группа оставляет за собой право выразить свой протест иными способами — вплоть до взрыва двух спаренных кумулятивных снарядов в одном из общественных мест Москвы или области. Такой шаг бывшие заключённые считают актом отчаяния, на который они вынуждены пойти после многочисленных безответных жалоб в правоохранительные органы. Угрозы Москве звучат не только из Соликамска, но и из других мест заключения.

Московская милиция всерьёз приняла ультиматум из Соликамска и выразила согласие на мирные переговоры. Так что, дай Бог, может, и не взорвёмся. Но террор, как известно, никогда не приводил к добру. И осуществись эта акция, она печальным эхом отозвалась бы на самих организаторах.

Геннадий Жаворонков («Московские новости», 1993 г.)

Трудно сказать, был ли инициирован этот «ультиматум» элитой уголовного сообщества — «ворами». Такой возможности исключать нельзя. Особенно учитывая угрозы из разных мест заключения, а не только из Пермской области. Говорить о «провокации органов» вряд ли имеет смысл: до подобных масштабов и уровня провокаций органы тогдашней исправительно-трудовой системы ещё не доросли, а у КГБ были проблемы куда серьёзнее, чем разыгрывать малоперспективную «зэковскую карту». Хотя кто знает…

Во всяком случае, приводить угрозу в исполнение «воровской мир» никогда не стал бы. Это значило бы полное крушение авторитета «законников» и фактически — самоубийство: правоохранительные органы полностью развязали бы себе руки, пользуясь безоговорочной поддержкой всего населения страны.

И без того подавляющее большинство законопослушных граждан было возмущено «ультиматумом». В некоторых изданиях появились гневные отклики. Одна из газет писала:

Представьте только на минуту, что правительство России принимает правила игры уголовного сообщества и выпускает следующий Указ:

«В связи с тем, что в последнее время криминогенная обстановка в стране постоянно ухудшается, стремительно растёт преступность, уголовный мир угрожает здоровью, собственности и жизни российских граждан, постановляем — РАССТРЕЛЯТЬ КАЖДОГО ДЕСЯТОГО ОСУЖДЁННОГО НЕЗАВИСИМО ОТ СРОКА, СТАТЬИ И ТЯЖЕСТИ СОДЕЯННОГО».

Абсурд? Но ведь фактически по содержанию такой Указ аналогичен «ультиматуму» «несчастных узников». Более того, он даже в чём-то был бы справедливее: несмотря на элемент случайности, погибла бы часть той сволочи, которая мешает обществу жить. Но ведь уверены же мы, что никто никогда в России на это не пойдёт. Потому что мы, в отличие от НИХ — люди, а не скоты. Потому что мы стараемся жить по человеческим, а не по волчьим законам». («Психология подонков»).

Правда, «ультиматум», видимо, дал какой-то результат. Во всяком случае, высокое начальство в свете целого «букета» чрезвычайных происшествий, надо думать, приструнило ретивых подчинённых: вы что там, совсем одурели?! Притормозите на время, не ищите приключений на свои головы!

В «Белый лебедь» стали заглядывать даже наблюдательные комиссии из представителей общественности. Со временем хоть немного, но стал смягчаться режим (сказалась общая гуманизация законодательства). В общем, администрация оказалась несколько ограничена в своём «воздействии» на «отрицалов».

Подобная ситуация не радует администрацию «Белого лебедя». Майор Шерстобаев с раздражением замечает, что пора

отбросить лишнее и формальное в законодательстве. Дать больше прав начальнику учреждения. Не будем скрывать, все эти наблюдательные комиссии — фарс. Я считаю, что время нахождения осуждённого в ПКТ не должно входить в общий срок. И пусть это санкционирует прокурор. А сегодня у нас нет рычагов управления. Штрафного изолятора не боятся. У зеков нет сдерживающих факторов…

У меня создаётся впечатление, что законы сейчас создают те, кто скоро сам сюда попадёт, или заботится о своих, уже сидящих в зоне.

Читая эту тираду, с горечью ловишь себя на мысли: ведь человек, облечённый властью над осуждёнными — огромной властью! — даже не понимает, ЗАЧЕМ он поставлен во главе пенитенциарного учреждения. Он искренне возмущён тем, что ему не позволяют поступать с арестантами так, как он считает нужным, наплевав на все законы. ЕМУ ВИДНЕЕ! Несмотря на то, что содержание в российских местах лишения свободы уже во всём мире оценивается как ПЫТКА, Шерстобаев убеждает, что у него «нет рычагов управления». Он видит свою задачу в ПОДАВЛЕНИИ арестантов. Суд определил преступникам наказание в виде лишения свободы — но начальнику ЕПКТ этого мало. Просто следить за исполнением этого наказания ему кажется неправильным. Ему «мало прав». Ему не нужны наблюдательные комиссии. Это — «фарс». Контроль со стороны общественности «мешает работать». Попытка привести условия содержания «за колючкой» хоть в какое-то соответствие с понятием цивилизованных — заставляет его думать, что законы пишут уголовники…

Между тем в конце концов и нынешние исследователи российской уголовно-исполнительной практики постепенно приходят к выводу о неэффективности системы ЕПКТ, закреплённой в нынешнем законодательстве. Даже такой ярый сторонник жёстких методов подавления «отрицаловки», как профессор Кузьмин, убеждая себя и других в «эффективности» работы ЕПКТ, пишет:

Направление сюда воровских и иных «авторитетов» позволяет хотя бы временно нейтрализовать их влияние на основную массу правонарушителей…

И всё же ЕПКТ не позволяют полностью решить проблему, поскольку «авторитетов» по истечении установленного срока (согласно закону, этот срок составляет не более года. — А.С.) приходится возвращать в колонии соответствующих видов режима, и «акции» тех, кто не сломился в необычных условиях, стремительно возрастают.

Если бы «экспериментаторы» потрудились изучить опыт конца 50-х — начала 60-х годов, к такому выводу они бы пришли гораздо раньше. Пока же ЕПКТ фактически работают на создание «авторитетам» репутации «страдальцев за идею», «несгибаемых личностей» стойких борцов против «беспредела» «ментов», и т. д. Для будущего «вора» пребывание в ЕПКТ — вроде строки о поощрении в производственной характеристике…

Таким образом, приходится сделать неутешительный для правоохранительных органов вывод: вся система так называемых «ментовских ломок» привела к результату, обратному тому, на который рассчитывали сами борцы против «воров» — к всемерному укреплению «воровского ордена», усилению воровского авторитета в уголовном сообществе и арестантском мире, романтизации образа «законника» в глазах обывателя.

Это стало возможным не только (и не столько) из-за применения неправовых методов морального и физического подавления «воров», сколько из-за одновременного «закручивания гаек» в отношении общей массы осуждённых, заключённых и подследственных, введения необоснованных запретов, создания тяжёлых условий отбывания наказания… Именно это качнуло маятник арестантского сочувствия в сторону «честных воров». А значит, войну с ними «менты» проиграли подчистую.