«Красные» атакуют, «чёрные» выигрывают

«Красные» атакуют, «чёрные» выигрывают

«Антиворовская» кампания была обречена на провал не только и не столько в силу названных выше причин. В конце концов, какими бы стойкими и волевыми не были лидеры российского уголовного сообщества, основную роль сыграли всё-таки не их личностные качества.

Решающими обстоятельствами, позволившими «ворам» не только выжить в условиях жуткой «ломки», но и укрепить своё влияние на арестантов, были серьёзные ошибки и грубые просчёты как руководства страны, так и руководителей ГУМЗ в осуществлении мер по перестройке правоохранительной системы.

На словах объявив преступности последний и решительный бой, на деле власть руководствовалась идеалистическими представлениями и прожектами, в основе которых лежало убеждение, что с бурным расцветом и развитием советского общества преступность должна будет полностью исчезнуть. Поэтому-де и институты борьбы с ней должны постепенно отмереть, передав свои функции общественности.

Идеи партии, разумеется, активно претворялись в жизнь параллельно с борьбой против «воровского» движения. Уже 22 октября 1956 года министр внутренних дел Н. Стаханов рапортует ЦК КПСС о сокращении органов внутренних дел почти на 7 тысяч человек. (Это ещё можно было хотя бы как-то понять «в свете решений» XX-го съезда партии: возможно, одновременно проводилась негласная «чистка» работников милиции, особо скомпрометировавших себя в сталинский период).

10 декабря 1958 года «старшие товарищи» из Министерства внутренних дел СССР предложили МВД РСФСР убрать из органов ещё 14 331 человека.

Параллельно в ноябре 1958 года в Советском Союзе по инициативе ленинградских рабочих организуются первые Добровольные народные дружины — ДНД. К концу следующего года таких формирований по всей стране насчитывается 84 тысячи, они объединяют в своих рядах более двух миллионов человек. Конечно, это была серьёзная сила, способная помочь милиции.

И вот в 1959 году МВД СССР рапортует в отчёте ЦК КПСС:

«В результате повышения роли общественности в борьбе с преступностью и нарушениями общественного порядка количество возбуждённых милицией уголовных дел по сравнению с 1958 годом сократилось на 26, 4 %, а число лиц, привлечённых к уголовной ответственности, уменьшилось на 33, 8 %».

В РСФСР, по данным МВД, дела обстояли ещё лучше. За тот же период количество преступлений сократилось в России на 27,1 %, из них наиболее опасных преступлений — на 24,5 %.

Власти сделали вывод: раз всё идёт настолько замечательно, то зачем нам тратить народные деньги на содержание такой огромной армии профессиональных сотрудников? И в течение 1958–1959 годов уволили из МВД ещё 15 682 человека! Что позволило сэкономить 163 миллиона бюджетных рублей…

В конце концов опьянённый радужными перспективами скорой победы над преступностью при помощи бравых парней с повязками дружинников и примкнувших к ним милиционеров, Никита Хрущёв решил… вообще упразднить МВД СССР! Пусть с уголовниками борются на местах республиканские министерства… 13 января 1960 года появляется Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об упразднении Министерства внутренних дел СССР». 1 мая, в День всемирной солидарности трудящихся, МВД СССР исчезло.

Следовавшие один за другим, такие массированные удары по правоохранительным органам создавали благоприятные условия для «ренессанса» уголовщины. Уже 1960 год показал, что хрущёвская эйфория была, мягко говоря, преждевременна. Результаты сокращения милицейского аппарата отчётливо сказались на уровне преступности в стране. В первом полугодии 1960 года по сравнению со вторым полугодием 1959 года количество наиболее опасных преступлений подскочило на 22,9 %!

Никита Сергеевич был в гневе. Он потребовал более решительных и суровых мер по борьбе с преступностью. Был ужесточён Уголовный кодекс, причём смертная казнь признавалась допустимой даже в отношении несовершеннолетних!

В колонии, тюрьмы и лагеря хлынуло новое пополнение…

В местах лишения свободы дела обстояли тоже не самым лучшим образом. Здесь полным ходом с начала 60-х годов «закручивались гайки», «начальнички» решительно стремились отобрать у арестантов те льготы и послабления, которые лагерный люд сумел завоевать в результате восстаний начала — середины 50-х годов. Профессор Академии МВД РФ С. Кузьмин называет этот процесс «принятием новых мер по совершенствованию исправительно-трудовой политики». Толчок этому «совершенствованию» дало панически разгромное постановление Бюро ЦК КПСС «О состоянии борьбы с уголовной преступностью в РСФСР и политико-воспитательной работе в местах заключения», в котором фактически признавался провал официальной антикриминальной политики.

Творческим развитием генеральной линии партии явилось уже упоминавшееся выше Положение об исправительно-трудовых колониях и тюрьмах союзных республик от 3 апреля 1961 года.

Цель перед «тюремщиками» была поставлена достаточно ясная. Прежде всего — по возможности дифференцировать осуждённых, развести их по разным режимам в зависимости от тяжести преступления и профессионального уголовного стажа. Таким образом власть пыталась свести на нет влияние «воров» и их «идей» на основной контингент арестантов, искоренить арестантские «законы», «правила» и «понятия». «Законченные» «урки» должны сидеть в «своих» колониях и лагерях, «первоходы» — в своих. При этом и для впервые осужденных вводились режими разной строгости — в зависимости от тяжести преступления: для «тяжеловесов» создавались отдельные колонии усиленного режима. Практика, однако, показала несовершенство подобного разделения: ведь даже опытный, матёрый уголовник часто оказывался в одной «зоне» вместе с «первоходами», если он попадался в руки милиции впервые и получал первый срок. В то же время на строгий режим попадали в огромном количестве обычные «бомжи» и «труболёты», то есть бродяги, время от времени осуждавшиеся за тунеядство и, разумеется, не принадлежавшие к профессиональным преступникам.

Далее. Было решено, что пора кончать с неоправданным «либерализмом» в отношении лиц, отбывающих наказание «за колючкой». В тюрьме должно быть тяжело и страшно! Пусть тот, кто её прошёл, будет вспоминать о ней с ужасом и другим закажет туда попадать. (Профессор, полковник внутренней службы С. Кузьмин мило формулирует это как «ликвидацию необоснованных излишеств в условиях содержания правонарушителей»). В результате осуждённые лишились многих льгот, завоёванных ими в буквальном смысле кровью. Вместо этого были введены драконовские ограничения — в том числе на переписку с родными, на получение посылок и передач, на приобретение в магазинах колоний продуктов питания и предметов первой необходимости, запрещалось ношение «вольной» одежды и т. д.

Малолетним преступникам, например, разрешалось не более 6-ти посылок-передач в год, а взрослым, в зависимости от режима, от 1-й до 3-х передач. При этом вес посылки или передачи не должен был превышать 3-х килограммов. Мясо, мясные изделия, шоколад, цитрусовые и пр. были категорически запрещены к передаче арестантам. Да к тому же право даже на такую жалкую передачу осуждённый получал не ранее чем после отбытия ПОЛОВИНЫ СРОКА НАКАЗАНИЯ! В лагерном жаргоне до последнего времени первая передача так и называлась — «половинка»… В тюрьмах передачи и вовсе были запрещены.

То же самое и со свиданиями. Взрослым арестантам, в зависимости от вида режима, предоставлялось от 2-х до 5-ти свиданий (длительных и краткосрочных) в год. В тюрьмах «сидельцы» были лишены и этого.

Добавим: администрация имела право за «нарушения режима» вовсе лишать зэка передач и свиданий…

«…Сколько существует тюрьма, этот общественный институт, столько же продолжается борьба, кипит великая битва между зэками и обществом. За граммы, сантиметры, градусы и минуты. Идёт она с переменным успехом. То зэки напрут, а общество наступит. Там 50 граммов, здесь 5 сантиметров, тут 5 градусов отвоюют зэки, и глядишь — жизнь! Но не может общество допустить жизнь в тюрьме. Должно быть в тюрьме страшно, жутко — это же тюрьма, а не курорт. И вот уже напирает общество: там 50 граммов долой, здесь 10 сантиметров, тут 5 градусов, и начинают зэки доходить. Возникают сосаловка, мориловка, гнуловка. Начинаются людоедство, помешательство, самоубийства, убийства и побеги.

Много лет наблюдал я за этой борьбой, глухой и непонятной для посторонних. Есть у неё свои законы, свои великие даты, победы, битвы и поражения. Свои герои, свои полководцы. Линия фронта в этой войне, как, видимо, и в других войнах, всё время движется. Здесь она именуется режимом. Зависит она от готовности зэков идти на крайность из-за одного грамма, сантиметра, градуса или минуты. Ибо, как только ослабевает их оборона, тотчас же с победным кличем бросаются вперёд эскадроны с красными погонами или голубыми петлицами. Прорывают фронт, берут в клещи, ударяют с тыла — и горе побеждённым!»

(Владимир Буковский. «И возвращается ветер…»)

Причиной такого ужесточения режима послужил не только рост преступности в обществе. Власть и администрацию мест лишения свободы давно уже раздражало и беспокоило явное несоответствие сложных условий жизни на свободе и достаточно либеральных (для того времени и для того строя) условий отбывания наказаний в лагерях. В очерке о «мужицких» войнах мы уже рассказывали, что немало правопослушных граждан (преимущественно из числа колхозного крестьянства) стремились попасть «за колючку», так как лишь подобным образом, получив справку об освобождении, они одновременно вырывались из рабской крепостной зависимости (колхозники не имели паспортов и были поэтому на всю жизнь «прикреплены» к своему селу).

Кроме всего прочего, сами лагеря постепенно стали превращаться чуть ли не в «малины» и «бардаки». Ослабление режима, бесконтрольное хождение денег, спиртного, даже наркотиков в «зонах», где к концу 50-х годов вновь стал преобладать уголовный элемент, делали такую грустную перспективу слишком реальной.

Однако власть в своём стремлении «окоротить» преступников зашла слишком далеко. Она установила в местах лишения свободы настолько строгие, жёсткие условия содержания, что это постепенно, но неуклонно вело к усилению позиций «благородного преступного мира». Именно он за многие десятилетия выработал традиции и приёмы выживания в условиях самой строгой изоляции, так называемого «душняка», как говорят на жаргоне. Связь с волей, создание «общака», нелегальные «дороги», необходимость контроля за правильным распределением продуктов для общего котла, решение серьёзных и мелких конфликтов, пресечение «беспредела», особенно внутрилагерных грабежей, и многие другие функции вновь брали на себя «святые люди» — «законные воры».

«Душняк», как называют на лагерном жаргоне невыносимые условия существования, создаваемые для арестантов сотрудниками мест лишения свободы (и законно, и незаконно) — самая благодатная почва для благополучного существования и относительного благоденствия «братвы», «правильных», «отрицалов», «чёрных», «бродяг» — осуждённых из числа уголовников, которые активно противостоят администрации мест лишения свободы, насаждают в «зонах» «законы» и «понятия» преступного мира. Все они — мощная армия, руководимая «ворами в законе», их помощники и подручные. Таким образом, чем жёстче режим в местах лишения свободы, чем больше подавляется, угнетается основная часть лиц, отбывающих здесь наказание, — тем сильнее «за колючкой» власть «законников».

Именно поэтому власть, правовыми и неправовыми методами сумевшая на первых порах нанести ощутимый удар по «воровскому» миру, по элите преступного сообщества, — в конце концов своими дальнейшими действиями свела свои успехи к нулю. Хуже того: она укрепила эту самую элиту.

Если в середине-конце 50-х годов у общей массы арестантов постепенно складывалось нейтральное отношение к администрации мест лишения свободы, если сами «мужики» активно выступали против диктата «законных воров» и успешно противостояли «законникам» — теперь, с началом «перестройки» в «зонах», с ужесточением уголовно-исполнительной политики, простой осуждённый вновь стал видеть в работниках колоний, тюрем, лагерей своих врагов, «давильщиков», «псов конвойных».

Интересны в связи с этим воспоминания некоего Р. Джамилева, которые приводятся в исследовании Фёдора Раззакова «Бандиты времён социализма»:

В 1957году существовала система зачётов. Один день, если ты выполнял норму выработки на 120 %, засчитывался за три дня. Людей в основном интересовали эти зачёты. И они, стараясь побыстрее освободиться, работали с охотой, меньше допускали нарушений…

Заключённые были сыты и не думали о том, где бы им кусок хлеба достать. И люди работали добросовестно. Утром рано встаём — никого нам не надо, никакого начальника, чтобы он нас пинал, будил, сажал в карцер за нарушение…Всё решал бригадир, он мог оставить тебя в бараке, если ты плохо себя чувствуешь. Бригадир нёс ответственность и за план, и за работу, и за дисциплину. Обычно на этой должности работали уважаемые, знающие дело люди. «Ментов» в «зоне» не видно было…

То же самое подтверждают и другие старые «сидельцы»:

А сейчас опишу, как мы жили раньше в лагерях, и какие были порядки в то время. Зона — пять тысяч и более. Всё было в зоне: санчасть, штаб, бухгалтерия, касса. В штабе работали в любое время суток женщины, девушки, в санчасти также ночью находились врачи, сёстры — все женщины, и их никто не охранял, как сейчас… Никто не допускал в зоне над работниками беспредела и насилия. Привозили в зону деньги — давать зарплату, так сразу миллион.

Такая сумма была, и никто их не трогал, выдавала кассирша вольно, спокойно. Приходили бригадиры, брали на бригаду деньги — 40-60 тыс., и уходили в барак. Положит на стол деньги и ведомость вместе, каждый подойдёт и сам себе берёт деньги — никого за столом не было…

Не было тогда никаких отрядных (начальник отряда. — А.С.), не знали ни о них, ни о психологах, а вот человечности в людях было больше, чем сейчас. («Воры» сами о себе»)

И вот как видятся «послереформенные» места лишения свободы тому же Джамилеву:

То, что я увидел впоследствии в 1972 году и тем более в 1980-м, это просто страшно. Ввели массу ограничений — в письмах, посылках, свиданиях, деньгах. Очень ужесточили режим. Лагерь внутри разгорожен на локальные зоны («локалки»), заборы по восемь метров высотой, металлические решётчатые заборы. Тюрьма в тюрьме. Даже там, внутри (имеется в виду — внутри колонии. — А.С.), запрещается общаться друг с другом. И вот это всё давит на человека. Он озлоблен на государство, на общество… Зачем его так озлобляют? Сидит какой-то идиот, я не знаю кто, но не человек, — это оборотень какой-то, какое-то существо — и из пальца высасывает всё новые порядки, удушающие человеческие понятия. Понятия в человеке выжигают. Все условия создаются для того, чтобы человек прекратил себя понимать, себя уважать, чтобы у него не было самолюбия, чести, достоинства — ничего.

…Где насилие, там возникает и противодействие. Оттого, что меня в смирительную рубашку одели, оттого, что на мне прыгали, они не воспитали меня, они, напротив, меня ожесточили, и я буду с ещё большей силой им противостоять.

Если сравнивать три периода в «исправительной» системе, хрущёвские лагеря, по крайней мере до начала 60-х годов, были самые лучшие и по условиям содержания, и по эффекту — если задача в том, чтобы не делать человека хуже. С начала 60-х, когда ввели новое законодательство и разделили лагеря по разным режимам, положение с каждым годом становилось всё ужаснее.

Если определить создавшееся положение понятиями уголовного сленга, можно сказать просто: администрации мест лишения свободы была дана команда «фас». И руководство «зон» бросилось её добросовестно выполнять.

Цель существования арестанта в «зоне» вновь изменилась. Раньше он зарабатывал здесь деньги, вкалывал, заинтересованный в том, чтобы «по зачётам» выйти поскорее на волю. Теперь главным было — любыми путями выжить, «перекантоваться». Снова на смену ударному труду пришли старые мудрые зэковские присказки — «День кантовки — месяц жизни», «Час кантовки — год здоровья», «От работы кони дохнут» и пр.

Но не это главное. «Мужик» «пахал» и при новом режиме. Однако теперь он должен был изыскивать возможности «вертеться», добывать своим трудом пропитание в обход официальных правил (не уповать же, в самом деле, на нищенский лагерный «ларёк» — где раз в месяц можно «отовариться» на пять-семь рублей!)

Тут-то и протягивали руку помощи «чёрные», лагерная «братва». Вновь стали расцветать нелегальные арестантские кассы взаимопомощи под контролем «воров» — так называемые «общаки». Налаживались через подкупленных работников колоний нелегальные «дороги» на волю, по которым потекло в «зоны» всё то, что строжайше было запрещено: и колбаса, и шоколад, и чай, и деньги, и водка, и наркотики… Конечно, за баснословные цены — но «за колючкой» было всё! И только благодаря «воровскому братству»… «Мужик» резко колыхнулся в сторону «законников».

Тем более что теперь «честые воры» и их подручные на первое место стали выдвигать идеи «защиты справедливости», «братства честных арестантов», во главе которого стоят «честные воры». Именно они пекутся о том, чтобы каждый «достойный сиделец» без помех, спокойно «отмотал» свой срок, не нарушая «вековых традиций» тюремно-лагерной жизни. Выковывался образ «вора»-«страдальца» «за народное дело», справедливого и мудрого человека, готового отстаивать «идею» и защищать арестантов.

— Кто такой настоящий вор? — терпеливо разъясняли «идеологи» «воровского движения». — Им по блату не станешь. Вор своё звание выстрадал. Он полжизни по этапам «плавал», страдал за «братву», чахотку по тюрьмам зарабатывал… Он крест на шею надел. Знаешь, почему в воры крестят? Потому что он за всех арестантов крест несёт! Если «суки» беспредельничают или, к примеру, «менты» на «зоне» несправедливость творят, «мужик» может промолчать или в уголке отсидеться. А вор обязан за арестанта голос поднять! Вору скрываться по «масти» не положено. Он, как на «зону» входит, сразу объявляется! И народ знает: если это — вор, то в лагерях порядок будет! И любой спор между «сидельцами» он справедливо решит. Воры — это святые люди.

Созданию этого образа содействовали сами власти, работники исправительно-трудовой системы. «Воры» действительно страдали, действительно помогали арестантам (небескорыстно, львиную долю оставляя себе, паразитируя на «мужике» — но помогали! Создав при этом «теневую экономику» и «теневое государство» внутри лагерной системы). «Законники» стали постепенно вновь негласными хозяевами «зон» — иногда непосредственно, но чаще через своих «положенцев», «смотрящих» — арестантов, отвечающих за состояние дел в той или иной колонии, тюрьме, лагере.

На руку «ворам» оказалась и система «самодеятельных организаций осуждённых» — тех самых коллаборационистов из числа арестантов, которые стали сотрудничать с администрацией мест лишения свободы. Согласно новым порядкам, если осуждённый надеялся получить в «зоне» определённые льготы (предусмотренные законодательством), а тем более рассчитывал освободиться раньше срока или уйти в колонию-поселение, — он обязан был вступить в ряды так называемых «общественников». Иначе рассчитывать на поблажки не приходилось. Вступление в актив рассматривалось как один из важнейших критериев «исправления и перевоспитания» осуждённого.

Сами «активисты» между тем использовались администрацией как проводники её идей, для дополнительного «пресса» арестантов, для тайного сбора информации (т. е. в качестве так называемого «негласного элемента») и т. д. Очень быстро оказалось, что чаще всего в актив идут осуждённые, которые стремятся отхватить хотя бы частичку «власти» над себе подобными, выслужиться перед начальством, добиться всякого рода привилегий.

А кое-какая власть у них действительно была. Совет коллектива отряда, колонии рассматривал дела о поощрениях или наказаниях осуждённых, давал характеристики на условное или условно-досрочное освобождение. (Собственно, так же дело обстоит и поныне).

Понятно, что часто это делалось под диктовку «начальничков». Но ведь и мнение людей в погонах формировалось нередко «с подачи» «лохмачей» (активистов).

Очень скоро арестанты стали рассматривать «общественников» примерно так же, как «полицаев» во время войны. Не последнюю роль в формировании такого мнения сыграли и «воры». Но справедливости ради отметим: основная доля вины лежит всё же на администрации мест лишения свободы. Один из лагерников вспоминает:

В 50-е годы не было такого наушничества в лагерях. Были некоторые, кто исподтишка ходил к начальнику докладывать, доносить, — без этого не бывает, но такой массовости, как в 70-80-е годы, не было…

«ВОРОВСКАЯ ИДЕЯ»

в кратком изложении её основных положений

1. Цвет российского уголовного сообщества составляют люди, достойные всяческого уважения. Их называют ворами (законными ворами, законниками — словосочетание «вор в законе» элита преступного мира не слишком жалует).

2. Эти люди исповедуют свою, особую мораль и законы, во многом не совпадающие с законами государства. Однако это не мешает им руководствоваться в своих действиях понятиями общечеловеческой морали, справедливости.

Ни одно государство на Земле никогда не было справедливым. Оно обязательно выражает классовые интересы, является аппаратом насилия. Этому же служат в любом государстве и его законы. Воры же руководствуются моралью вечной, общечеловеческой, и их преступная деятельность в условиях данной общественной формации — понятие достаточно относительное. То, что преступно сегодня, является нормальным завтра (например, спекуляция и частное предпринимательство в «социалистическом» обществе считались преступлениями, сегодня же, в условиях рынка, это — обычный бизнес).

3. Воры в законе — люди святые, избранные. Они коронуются в эту масть, много испытав в жизни, пройдя через страдания, заслужив право носить воровской крест. Это — люди выдающиеся, умные, справедливые, не запятнавшие себя постыдными поступками. Возглавляя уголовное сообщество, они берут на себя заботу об отверженных, контроль за людьми, нарушающими законы божеские и человеческие.

Природа человека греховна, и изменить её нельзя. Есть люди, которым суждено работать, и есть люди, которым суждено воровать. Понимая это, воры регулируют эти процессы, не допуская беспредела и несправедливости (насколько это в силах человеческих). Причём их задача — защищать не только преступников, но также и их жертвы, которых не может защитить государство. Нередко поэтому пострадавшие люди обращаются к ворам или уголовным «авторитетам» за помощью и восстановлением справедливости. И те помогают людям часто даже в тех случаях, когда отказывает или бессильна помочь милиция.

4. Именно благодаря ворам в законе в уголовном мире, а также в гражданском обществе поддерживаются стабильность и порядок. Воровскими законами осуждается беспредел в любых формах (как уголовный, так и бытовой, и государственный), презираются насильники, убийцы, хулиганы и прочие представители человеческого отребья. Людей, нарушающих воровские законы и общечеловеческие понятия, воры жестоко наказывают (но не сами, а руками своих помощников).

5. В тех местах лишения свободы, где есть толковый, ответственный положенец (авторитетный арестант на положении вора в законе), всегда царят справедливость и порядок. Такие зоны называются чёрными (по цвету одежды «правильных пацанов», противостоящих беспределу администрации и её помощников — «сук»).

Красные же зоны — те, где порядок должна поддерживать администрация. Однако она настоящего порядка навести не может. Прежде всего потому, что порядок в её представлении, а также методы, которыми он достигается, не соответствуют общечеловеческим, христианским нормам.

6. Воры стараются передать свою идею как можно большему числу честных арестантов. Они воспитывают людей в духе благородства, справедливости, братства. Именно поэтому в уголовном мире опытные преступники зовутся «братвой», называют друг друга «брат», «братан», «братка». Распространены эпитеты «достойный», «честный», «правильный», «праведный»…

Воровскую идею поддерживают и пропагандируют не только воры, но и наиболее опытные, бывалые, знающие жизнь арестанты. Их почтительно называют в уголовном и лагерном мире бродягами, босяками, каторжанами, а также — идейными.

Идейный — это преступник, который чтит, уважает законы воровского мира, следует им по убеждению, ратует за воровскую идею.

Не случайно именно в колониях строгого режима, а ещё более — в колониях особого режима, где находятся осуждённые, не раз побывавшие в местах лишения свободы, обстановка более спокойная, люди относятся друг к другу с большим пониманием, меньше беспредела. Колонии же общего режима, где собраны осуждённые, впервые отбывающие наказание, называют обычно «филиалом дурдома», так как там в меньшей степени распространены воровские понятия и идея.

7. Воры борются за чистоту своих рядов. Ведь нет людей абсолютно безгрешных. Так же и среди законных воров встречаются недостойные люди, которые проникли в ряды элиты уголовного мира при помощи обмана и лицемерия, или уже после «коронования» постепенно их развратила большая власть, и они в первую очередь стали заботиться о собственной «кишке», забыв об интересах братства.

Таких людей жестоко наказывают другие воры. Они устраивают провинившемуся «правилку». Если вина его не слишком велика, такому вору просто «дают по ушам», то есть лишают воровского звания. Если же этот человек серьёзно «замазался», притеснял арестантов, разворовывал «общак» и т. д. — с него спросят как с гада, то есть убьют (обычно таких гадов режут). То же самое случится, если вор «ссучился»: стал помогать «Ментам», предал своих собратьев.

Противостояние «чёрных» («идейных» уголовников) и «красных» (арестантов, помогающих администрации) с каждым годом всё обострялось. В этом противостоянии основная масса осуждённых, занимая в целом нейтральную позицию, склонялась всё же на сторону «чёрных», «правильных бродяг», «босяков». За активистами прочно укрепилось привычное гулаговское определение — «суки».

Что касается медленного, но уверенного реванша «воров», он бросался в глаза не сразу. Некоторые арестанты, а уж тем более большинство сотрудников считали, что «воровские законы» уходят в небытие, становятся достоянием прошлого.

На самом же деле просто «воровское братство» стало действовать значительно продуманнее и «техничнее». Теперь «законники» и их ставленники реже говорили о «воровском законе». Зато всё чаще вспоминались «арестантские традиции», «лагерные законы и понятия», «правила», которых обязан придерживаться каждый «правильный пацан», «сиделец»… Хранителями, блюстителями этих традиций и правил были, конечно же, «воры» и окружающая их «братва».

Надо отдать должное: «воровское братство» действительно по-своему стремилось поддерживать в «зонах» порядок, спокойствие и соблюдение норм общежития. Нередко верша при этом «суд правый и скорый». В том числе защищая «мужика» от беспредела не в меру зарвавшихся «блатных». «Вор» всегда оказывался в роли «последней инстанции», «гаранта справедливости». И старался это звание оправдывать.

Конечно, нет смысла рисовать обобщённый образ «вора». «Законники», уголовные «авторитеты», «козырные фраера», «стремящиеся» — всегда конкретные люди. Нередко за громкими словами о справедливости и арестантских традициях кроется желание «выщемить» себе побольше благ за чужой счёт, болезненная жажда власти, травля неугодных арестантов…

Но глубоко неправы те исследователи, которые в стремлении «развенчать» «воровское братство» любыми способами пытаются просто облить его грязью, отказывая «законникам» в положительных качествах и сваливая на них все смертные грехи — подлость, коварство, звериную жестокость, жадность и пр. Конечно, можно найти немало подобных примеров. Однако, если бы дело обстояло именно так и элита преступного мира представляла собой просто сборище отпетых негодяев, которые не разбирают средств в стремлении эксплуатировать безропотных арестантов, — не было бы никакого разумного объяснения той необыкновенной живучести и «воровских законов», и законов «арестантских», и авторитета «воровского движения»… Авторитет этот и живучесть основаны на продуманной, разумной стратегии и тактике «воровского мира». На идее «воровской справедливости», которая устанавливает порядок в мире, где власть создаёт для человека невыносимые условия существования, унижает его достоинство, относится к нему с пренебрежением и презрением. «Воровской закон» — это разумная, хотя и жестокая альтернатива официальному беспредельному беззаконию.

Преступность и её лидеры — всего лишь тень, болезненное дыхание агонизирующего общества. И лечить в первую очередь необходимо само общество.