ЕФРЕМОВ УХОДИТ НАВСЕГДА

ЕФРЕМОВ УХОДИТ НАВСЕГДА

Шведский король Карл рвался к Москве. Война широкой полосой огня катилась по Белоруссии. В июле 1708 года шведы были отбиты под Могилёвом.

В Москве всё так же звонили колокола и стучали барабаны. На Печатном дворе всё так же скрипели и ухали станочные прессы. В словолитне в густом чаду всё так же видна была высокая сутулая фигура Михаилы Ефремова. Он доделывал медные матрицы и пунсоны новой азбуки. Его помощники Александров и Петров работали до упаду и часто бегали на площадь в торговые ряды квас пить.

— Зря бегаете, лодыри, время тратите, — ворчал Ефремов. — Читали ли «Ведомости»? Швед ползёт к белокаменной Москве.

— Не доползёт, Михаила Ефремыч, — смеялись помощники.

— Каждому на своём месте должно быть, — отвечал Ефремов.

Подмастерья очень удивились, когда однажды мастер-словолитец отошёл от своего места, постоял, стёр пот со лба и проговорил мутным голосом:

— Пойду, что ли, квасу выпью…

Александров подмигнул Петрову: «Ишь ведь, и старика пробрало!» Ефремов вышел на улицу. День был жаркий. Площадь шумела. Галки с криком летели со Спасской башни на Троицкую.

Ефремов торопливо выпил квасу, перевернул жбан, поставил на лавку и положил сверху два медяка. Продавец испуганно на него посмотрел.

— Уходили тебя, отче, на вашем Печатном дворе, — сказал он, — лица на тебе нет… Всё святые книги печатаете?

— Не святые, — отвечал Ефремов, — а учебные.

— Ныне святости мало, — усмехнулся продавец, — а и то сказать, накурили ваши попы на всю Русь ладаном…

— Наши не попы, — сказал Ефремов.

— А кто — немцы? — лукаво спросил продавец.

Ефремов хотел ответить, но вдруг показалось ему, что вся Москва закачалась. Спасская башня накренилась, а бревенчатый настил на Красной площади быстро-быстро побежал из-под ног. Мелькнуло на секунду голубое небо с белыми облаками, и сразу настали сумерки.

— Беда, братцы, — кричал продавец, — старик упал! Еле дышит! Помогите отнести, ради бога!

— Пьян, что ли?

— Какое пьян! Наглотался немецкого дыму на Печатном дворе!

Когда Ефремов очнулся, он увидел над собой острую бородку и ястребиный нос Поликарпова.

— Ежели есть какие тайны, говори, — быстро прошептал он, — а то сейчас священник придёт!

— Нет тайн, сударь, — сказал Ефремов. — Прикажите мальчишку моего привесть.

После причастия он потерял сознание. Когда он очнулся, у изголовья его стоял бледный Алесь. За ним, словно в тумане, маячило белое толстое лицо Киприанова.

— Приблизься, Алексей, — еле слышно проговорил Ефремов, — послушай, я тебя неволить не хочу… но уметь надо… вот моя тайна…

Алесь наклонился к нему:

— Чего, дедушка Ефремов? Что мне сделать?

— Продолжи дело, — сказал Ефремов. Он глубоко вдохнул в себя воздух. — Василий!

Киприанов пододвинулся.

— Не дай ему пропасть…

— Михайло Ефремыч, — дрогнувшим голосом сказал Киприанов, — не соизволишь ли, батюшка? Отвезём тебя в дом твой…

— Нужды нет, — отвечал словолитец, — где трудился, там и помру.

Он оглядел всех внимательно. Алесь стоял с опущенной головой и сложенными на груди ладонями. Киприанов утирал глаза платком. За ним, согнувшись и перебирая ключи на поясе, стоял Поликарпов. Священник бормотал и махал кадилом.

— Конец, простите, — сказал Ефремов и закрыл глаза.

Алесь встал на колени и поцеловал длинные крепкие пальцы мастера. Поликарпов положил руки покойника на грудь, перекрестился и осторожно вставил ему в пальцы зажжённую свечу. Киприанов плакал, закрыв лицо платком.

Каменный дом Киприанова вовсе не был похож на деревянный дом Ефремова. У Киприанова было шумно. Алесю казалось, что здесь собрались все замоскворецкие ремесленники. С утра люди стучались у ворот, шли по заросшему густой травой дворику, сидели в мастерской, тыкали пальцами в станки и верстаки и обсуждали новости. Сам хозяин, в кожаном фартуке поверх камзола, расхаживал по своему заведению и сочинял проекты.

— Лавку! — шумел он. — Лавку книжную в торговом ряду! Дабы добрые люди могли, с площади идучи, и книгу разумную унесть. При лавке библиотека публичная, всенародная, — кому охота есть к знанию, а денег недохват. В лавке же — чай и кофь варёный с сахаром и виноградные вин; разные… За сахар денег не возьму, дабы поощрить к наукам!

— Уж ты, Василий Анофриевич, надумаешь? — смеялись ремесленники. — Неужто сахар без денег отдашь?

— А что? Ты книгу купи вместе с сахаром!

Дохода, однако, у Киприанова было немного. За чертежи и карты платили мало, а иногда и вовсе не платили. Некоторые сочинения Киприанов издавал за свой счёт. Но этот маленький живой человек никогда не огорчался. Издав «Изображение глобуса земного», он тут же энергично брался за «Изображение глобуса небесного».

— Всего земного круга таблицы сделаем! — кричал он. — Картину океана для мореходов тиснем! Описание отечества нашего от Невы-реки и далее на восток, до самой дальней стороны Япон! Всё сделаем! А ты, юноша, трудись и сам будешь достоин ландкарты и таблицы сочинять! И подписывать!

Трудиться Алесю приходилось много. Вставал он в пять часов утра. При светлом месяце колол дрова, топил печи, прибирал дом и хлев. Потом отправлялся в чертёжную, где целый день подавал художникам то перья и тушь, то гравировальные иглы и бутыли с кислотой, то грифельные доски и циркули.

В мастерской «сочинялась» мечта Василия Киприанова — первый российский стенной календарь с таблицами, стихами и картинками. Сочинял его не только сам Киприанов, но и мастера-гравёры Ростовцев, Зубов и голландец Пикар. Все они работали не покладая рук, и все кругом обязаны были работать.

— Зачем, юноша, в окошко смотришь? — кричал Киприанов. — Аль делать нечего?

— Я всё принёс, — оправдывался Алесь.

— А нечего делать — ступай двор подметать! Мне дармоеды не надобны!

Ел Алесь дважды в день просяную кашу и чёрный хлеб с луком. Работы у Киприанова было много. Молиться богу Киприанов не заставлял, но за ворота никогда не выпускал, даже по воскресеньям.

— Что тебе за воротами, юноша, делать? — говорил он. — Спознаешься с гулящими мужиками, научишься хмельное пить. Мне пьяницы не надобны. Ступай бутыли мыть.

Ночью Алесь просыпался и подолгу глядел на двор, поросший травой, и на ворота, возле которых мирно спал сторож с колотушкой в руках.

После долгой и холодной зимы лучи солнца стали всё глубже проникать на чердак, где спал Алесь. Мальчик забеспокоился. Весной ему было тяжело. В открытое окошко врывался вольный ветер. Птицы гомонили по всему Замоскворечью. Москва-река раздувалась и несла через затопленные дворы большие серые льдины.

Однажды к Киприанову явился гость, при виде которого у Алеся помутилось в глазах.

Это был Поликарпов. Алесь видел со своего чердака, как он двигался по двору, важно постукивая посохом. Киприанов встретил его на крыльце, снял треугольную шляпу и поклонился самым любезным, новомодным способом.

С бьющимся сердцем спустился Алесь с чердака и притаился на лестнице. Дверь в горницу Киприанова была полуоткрыта. Оттуда слышался настойчивый, резкий голос Поликарпова:

— Ты всё воду мутишь! Ефремова хотел к себе прибрать, да бог его прибрал! Теперь от меня голландцев хочешь сманить! Я на тебя боярину Мусину-Пушкину пожалуюсь!

— Дозвольте на сие ответить вам, — солидно отозвался Киприанов, — что я не Мусина-Пушкина слуга, а господина генерала Брюса…

— Артиллерия! — гневно возопил Поликарпов.

— Мы, однако, не пушки, а чертежи делаем, — объяснил Киприанов.

— Я до царского величества дойду! — кричал Поликарпов.

— Ваша воля…

— И мальчишку приблудного тебе не оставлю! Где ты его укрываешь? Ему было определено место в Донском монастыре!

— Мальчишка сей мало мне пригоден, — отвечал Киприанов, — бездельный юноша, всё в окошко смотрит. Ежели только его вам надобно…

— Ты знаешь, чего мне надобно!

— Прощения прошу, — сердито сказал Киприанов, — мальчишку хоть завтра берите, а с повинной я к вам на Печатный двор не пойду. У меня своя типография, а голландцев — как его величество рассудит…

Но Поликарпов неожиданно совладел с собой и заговорил потише. Спор шёл теперь о гравёрах Пикаре и Зубове. И тут Киприанов снова помянул генерала Брюса.

Алесь полез обратно на чердак в полном смятении. Ночью он почти не спал, а на следующий день глядел волком. Как нарочно, Киприанов после ухода Поликарпова стал поглядывать на Алеся угрюмо и всё покрикивал: «Что стоишь без дела, юноша? Вот завтра доберусь до тебя!»

Той же ночью Алесь встал, оделся, вытащил из-под лавки мешок с хлебными корками и вылез в окно.

Спуститься по стене каменного киприановского дома было не трудно. Повсюду снаружи были уложены затейливые фигурки и узоры из кирпича, на которые легко было поставить ногу. Собаки знали Алеся, и ни одна не тявкнула. Сторож блаженно спал, и от него несло вином на весь двор. Как перелезть через высокий забор, Алесь обдумал заранее. Он перебросил на улицу свой мешок, подпрыгнул и ухватился за верхние колья. Затем подтянулся на руках, перебросился через забор и прыгнул, упираясь руками в доски. Он попал в густую траву и не ушибся. Потом, подхватив мешок на спину, бросился бежать.