ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ

Самым скучным для поручика Ефремова было сидеть без дела. Пленникам отвели помещение в деревянном домишке, который помещался во дворе шляхетской усадьбы. В каменном доме рядом жил шведский генерал. Усадьба была окружена караулом, а пленников сторожили два солдата в синих мундирах; они расхаживали возле двери с пиками, как заводные куклы. Сменялись они дважды в сутки.

Допрашивали пленных только один раз. Караульные доставили их в каменный дом. Их принял генерал. Это был высокий красивый пожилой мужчина в треугольной шляпе, посаженной на парик. Пышные локоны спускались генералу на плечи. Широкие рукава мундира были расшиты золотом. В руке он держал трость с костяным набалдашником.

Поручика всё это мало заинтересовало. Он пристально глядел на человека в длинном кафтане с бархатным воротником, который стоял опустив голову за спинкой генеральского кресла.

Генерал спросил фамилию и имя офицера и какого полка. Человек с бархатным воротником перевёл вопрос генерала на русский язык. Ефремов назвал себя и сказал, что служит в гвардии. Генерал пожелал узнать, с каким делом ехал поручик и куда спешил.

— Ехал я из Москвы, — отвечал поручик, — а спешил в лагерь государев.

— Где находится лагерь царя Петра?

— Того не ведаю, — отвечал Ефремов, — а ежели б доехал до Полтавы, там бы расспросил.

— Полтава осаждена войсками его величества короля, — заметил генерал.

— До поры до времени, — отвечал Ефремов.

Генерал сделал нетерпеливое движение.

— Где сумка, которую офицер вёз с собой?

Ефремов вперился в переводчика. Теперь переводчик поднял лицо, и поручик ясно увидел того самого длинноносого, который бросился вплавь с парома на реке Псёл.

— А, старый знакомый, — сказал Ефремов, — так ты и насчёт сумки донёс? И давно служишь ты неприятелю?

Длинноносый не отвечал. Он обратился к генералу и стал говорить что-то, низко кланяясь. Генерал слушал его прищурившись, потом махнул рукой и обратился сам к поручику.

— Господин рюска порюшик говорит, где сюмка, или терят свой шизнь, — промолвил он весело.

— Где сумка, не знаю, — сказал Ефремов.

— Офицер нельза «не знаю», — отвечал генерал, — офицер всегда «знаю»! — Он стукнул тростью. — Два день дюмай, потом придюмай! Его говорит, — генерал указал тростью на длинноносого, — его говорит, господин рюска порюшик нушно голова рюби. Я не любит голова рюби. Меня надобно сюмка. А нет сюмка — будем стреляй. Вот так! Пуфф!

Генерал изобразил пальцем, как пуля попадёт поручику в голову, и засмеялся.

— Спасибо, — сказал Ефремов, глядя на переводчика, — наши ещё с тобой сосчитаются, длинный нос…

Переводчик снова быстро заговорил, кланяясь генералу, но тот махнул рукой. Солдаты брякнули пиками, и пленных увели в деревянный дом.

День шёл за днём. В шведском лагере протяжно играла труба, били барабаны и ржали лошади. Караульные расхаживали у двери. Неподалёку от дома, в котором находились пленные, что-то равномерно скрипело и ухало. Уханье и скрип начинались с утра и прекращались около полудня.

— Видать, у них здесь кузня, — заметил Тимоха.

— Кузня звенела бы, — отвечал поручик, — а тут вроде как бы сваи заколачивают…

Это уханье раздражало Тимоху. Он не мог усидеть на месте. Однажды он попытался высунуться из окна, но усатый караульный солдат направил на него пику.

— Скажи, служивый, что там стучит? — спросил Тимоха.

Караульный что-то рявкнул и замахнулся пикой.

— Не понимает по-нашему, — сокрушённо сказал Тимоха, — а то я уговорил бы его.

— Не трогай его, он пуганый, — сказал поручик, — ишь ведь, загнали их наши на Украину! Они было думали к Москве пробраться, да не вышло. Теперь набросились на Полтаву, да тут им, кажись, и конец будет. Наши подходят с большим войском, а им и уйти-то некуда. Вот они мучаются… Стой! Что это?

На двор галопом въехал стройный молодой всадник в коротком плаще с золотыми шнурами и шляпе с белым пером.

При его появлении караульные солдаты вытянулись в струнку. За всадником следовали два кавалериста с лихо закрученными усами. Всадник кивнул одному из них. Тот слез с лошади и распахнул дверь домика.

— Порюшик Эфрэмоф! — с трудом выговорил он, глядя в бумагу. — Марш за мною!

— Куда? — спросил поручик.

— Молшайт! Приказ короля!

Тимоха горестно смотрел, как поручика вывели на двор. Подкатила двуколка, в которую Ефремова втолкнули силой. Нарядный всадник крупной рысью выехал за ворота. Двуколка поехала за ним, а за двуколкой отправились и кавалеристы. Стук копыт затих в отдалении.

— Эх, — горестно промолвил Тимоха, — никак, повезли голову рубить…

Большая белая усадьба была окружена караулами со всех сторон. Но при появлении всадника с белым пером солдаты наклоняли ружья, а офицеры салютовали шпагами. Ефремова провезли по длинной аллее между двумя рядами высоких тополей и велели вылезть у крыльца. Всадник с пером соскочил с коня, бросил поводья солдату и сделал поручику знак следовать за собой.

Они прошли через несколько комнат, наполненных разодетыми офицерами. Приглушённый гул голосов стихал при их появлении. В четвёртой или пятой комнате было пусто. Двое караульных офицеров стояли у двери с палашами наголо.

Человек с белым пером указал поручику место, где ему стоять, снял шляпу и исчез за дверью. Через несколько минут дверь распахнулась. Провожатый Ефремова появился и сделал знак рукой — войти.

Ефремов твёрдыми шагами вошёл в следующую комнату и остановился. У стола сидел человек в чёрном платье, остриженный в скобку. На носу у него красовались большие очки, а в руке было гусиное перо. Другой человек стоял у окна спиной к поручику. Роста он был небольшого, с коротко остриженной большой головой. На нем был серый, скромный камзольчик и высокие сапоги. Руки его были сложены за спиной.

Молчание продолжалось несколько минут. Потом высоким и слабым голосом заговорил тот, который стоял у окна. Говорил он по-шведски. Сидящий у стола повернулся к поручику и сказал по-русски:

— Поручик Ефремов! Его королевское величество изволит спрашивать, давно ли выехал из Москвы?

— Недавно, — отвечал поручик.

— Его величество изволит спрашивать, не уезжают ли жители Москвы из города?

— Такого не заметил, — отвечал поручик.

— Нет ли в Москве голода или смятения великого?

— Нет и в помине, — удивлённо отвечал поручик.

Человек, стоявший у окна, повернулся к Ефремову. Поручик увидел бледное лицо с длинным энергичным подбородком, высокий узкий лоб и блуждающие глаза.

— С каким делом ехал поручик в лагерь царя Петра?

— Вёз запечатанную сумку.

— Что в ней было?

— Не знаю да и знать не могу.

Король кивнул головой писцу. Тот взял со стола большой лист печатной бумаги и сунул его в руки Ефремову.

— Его величество желает, чтоб господин поручик прочитал сию бумагу. Ефремов осторожно взял пальцами бумагу, так, словно она была отравленная.

Бумага была напечатана по-русски, но старым шрифтом. В ней его величество король Карл XII объявлял всем жителям Украины и России, что царь Пётр напал на Швецию без всякой причины; что гетман Мазепа перешёл на сторону короля, а с ним «знатные лица»; что королевские войска всё время побеждали и побеждают русских; что жители России страдают от поборов и солдатчины; что король Карл, жалея подданных Петра, идёт к ним на помощь, чтобы искоренить дух зловредный и «вернуть старину» в Россию; что в скором времени королевские войска вступят в Москву, вследствие чего жители Украины и России должны оставаться спокойными, не бояться за свои пожитки и ласково принимать войска Карла.

— Где напечатано сие? — спросил поручик.

Писец улыбнулся.

— Королевские власти отняли типографию, которую везли из города Амстердама в Россию. Там и буквы, и станки отменные.

— А мастеров где взяли?

— Некий мастер амстердамский при оной типографии ехал, и он же текст набирал. Но господина поручика не за тем сюда везли, чтоб на его вопросы отвечать. Его величество желает узнать, понятливо ли сочинено?

— Понятливо-то понятливо, да народ наш не поверит, — отвечал поручик, — и старину в Россию не вернуть! Что было, то прошло!

Писец помялся, прежде чем сообщить этот ответ Карлу. Король отошёл от окна и стал ходить по комнате, всё ещё держа руки за спиной. Хлыстик подрагивал в его пальцах. Наконец он остановился и проговорил что-то отрывисто, не глядя ни на писца, ни на поручика.

— Его величество соизволит спрашивать, желает ли господин поручик вступить в королевскую службу и состоять при особе его величества?

Ефремов не сразу ответил. Несколько минут он изумлённо рассматривал королевскую спину.

— Изменником отечеству своему не стану, — сказал он, — и воинской присяги не нарушу. Об этом спрашивать смешно и недостойно.

Карл снова быстро заходил по комнате. Казалось, слова Ефремова его нисколько не затронули.

— Его величество изволит напомнить господину поручику, что ежели он согласится, то будет начальником Московского Кремля. Ежели не согласится, то проведёт всю жизнь свою пленником в Швеции.

— Видели мы некогда и в Кремле иноземное войско, — взорвался поручик, — однако дозвольте спросить: где оно? И ежели его величество собирается в Москву, то почему находится под Полтавой?

Писец нахмурился.

— Так королю сказать нельзя, — буркнул он.

— У меня других слов нету! — отвечал Ефремов.

Писец встал и обратился к Карлу с длинной речью. Карл этой речи не дослушал. Он неожиданно ударил себя хлыстиком по сапогу и снова замер у окна спиной к присутствующим. Прошло минут десять. Все молчали. Наконец Карл топнул ногой. Ефремова схватили Под руки И потащили прочь. Не сказав ни слова, посадили его снова в двуколку, конный караул окружил его. Поехали очень быстро. Всадника в шляпе с белым пером теперь не было.

Поручик думал, что везут казнить, но его привезли обратно в домик, где сидел Тимоха.

— Слава богу! — воскликнул Тимоха, увидев поручика. — А уж я-то сижу, вспоминаю молитву за упокой души…

— Вспомнил? — спросил Ефремов.

— Не вспомнил, ваше благородие…

— И не надобно. Они пуганые. По всему видать, что дело ихнее не выходит. Король у них бесноватый! А в сарае, что рядом с нами, у них типография. Печатают на краденых станах подмётные листы, чтоб наших людей портить. Оттого и уханье идёт. Да только толку от этого уханья не будет никакого! Ну, давай спать — утро вечера мудренее…

Через несколько минут поручик И его денщик храпели так, Что караульные солдаты с удивлением подходили к окнам и долго вглядывались в неподвижные фигуры пленников.