Глава 5 Застольная Слухи и сплетни думской обслуги (2003 год)

Глава 5

Застольная

Слухи и сплетни думской обслуги (2003 год)

Никогда Дымов не выпивал и не закусывал столько, сколько в последние дни уходящего 2003 года, последние дни его думской жизни.

СПС не сумел преодолеть пятипроцентного барьера, депутат, помощником которого Дымов трудился последние четыре года, проиграл выборы в округе единороссу. И Дмитрий Михайлович эвакуировался из Думы, как «партийное знамя», ни нести, ни оставить которое теперь было абсолютно некому.

Выбрав десять лет назад роль думского наблюдателя, Дымов жил на Охотном Ряду налегке, никакого барахла, кроме самых срочных бумаг, здесь не держал, и собирать ему было нечего. А потому он мог располагать оставшимся и теперь совершенно свободным временем как угодно. И легко переходил от чинного застолья в комитете на стихийную пьянку во фракции, от запланированного «на посошок» с симпатичными ему людьми из аппарата официального представителя правительства к стремительному опохмелу с друзьями-журналистами. А между этими официальными и дружескими, казенными и слезливыми попойками опрокидывались бесконечные рюмашки, чашки и стаканчики с самыми разнообразными людьми, с которыми общительный и толерантный Дмитрий Михайлович подружился за годы работы в Думе.

Сегодняшний банкет был седьмым или восьмым в чреде прощальных возлияний, но отказаться от него не было никакой возможности. Да, честно говоря, и желания. Потому что учитель впервые был приглашен на новогодний бал тех, кто обслуживал многочисленных обитателей и посетителей Охотного Ряда. Короче говоря, Дымову предстояло вальсировать с поварихами, буфетчицами, парикмахерами, официантами, комендантами, кастеляншами. Заслуги Дмитрия Михайловича в получении такого эксклюзивного приглашения не было никакой: его в качестве кавалера взяла бывшая соседка по коммуналке Люба, или, как все ее называли теперь — тетя Люба, работающая в думском буфете.

Новогоднее застолье обслуживающего персонала проходило в нижней столовой, там же, где днем раньше гуляли депутаты: одни из них радостно встречали Новый год, другие — безрадостно прощались с Думой.

Ассортимент новогоднего стола, на который, в отличие от депутатского, явно не выделялись деньги по смете Госдумы, мало чем отличался от обычного думского банкетного. То же колбасное ассорти, те же волованы с икрой, те же мясные «шарики» на горячее. Даже напитки были аналогичными. Люди сервиса, правда, явно предпочитали «Гжелку» «Ахтамару», и фужеры с рюмками были не с двуглавыми орлами, а самые обычные, какие всегда подавались в столовой и буфете.

«Не хватало еще нашим гербовую посуду ставить, — пояснила Дымову тетя Люба, — если эти прут…» Выяснилось, что после каждого думского банкета пропадает посуда: рюмки, бокалы, которые на протокольные мероприятия подаются не абы какие, а с российским гербом. «Неужели депутаты стаканы таскают?» — усомнился Дымов, наливая себе коньяк. «Они ли, те ли, кто их обслуживает, не скажу, но недостача — налицо, и боем она не покрывается. Депутата с фужером, врать не буду, за руку не ловила, а журналистика, сунувшего рюмочку в карман, сама видала на банкете, который этим щелкоперам Селезнев в январе давал».

Видя, что Дымов задумался, тетя Люба сказала: «Да ладно, что стекляшки эти — тут мебелями вывозили. Мне Нинка-кастелянша рассказывала», — и ткнула в женщину с лицом недовольным и изможденным. «Это она о первой Думе, наверное, про скандал, когда Бауэра и его комитет по организации работы Думы обвиняли в пропаже диванов», — сообразил думский старожил. Диваны в Думе изнашивались просто-таки стремительно. Петя Громадин веселился, что вместо солидных кожаных диванов, которые стояли в кабинете первого вице-спикера во второй Думе, Слиске поставили дешевые, плюшевые, «как в борделе». Никогда не обращавший внимания на такие мелочи, после этого разговора Дмитрий Михайлович заметил, что на такой же сомнительный плюш поменяли кожу и в апартаментах левого крыла третьего этажа, которые занимало руководство фракции СПС. Аннигилировалась, впрочем, не только мебель. «Каждую смену созыва считают компьютеры, технику — и не досчитываются», — пояснял лидер Агропромышленной группы Николай Харитонов журналистам причины ужесточения пропускного режима, введенного перед недавними выборами по распоряжению главы думского аппарата Александра Лоторева.

«Депутатам стол не на что домой купить? Они вон себе здесь какие хоромы отделывают». — Тетя Люба потянулась за волованом. «Не говори, Любка, особо те, что на деньгах сидят», — подключилась к разговору соседка по столу. Она оказалась кем-то вроде бригадного генерала думских уборщиц и долго, со смаком расписывала Дымову и Любе, какие евроремонты сделали в своих кабинетах некоторые народные избранники. У того депутата, «дружка которого теперь посадили» (Дымов не сразу сообразил, что речь идет о Владимире Дубове из ОВР, одном из крупнейших акционеров ЮКОСа), по описанию статс-уборщицы, «приемная обшита буком или чем-то вроде того, а в ней — секретарша и барная стойка, а кабинет современный, в общем, как в кино». Еще один депутат — Гальченко, чтобы расширить свой кабинет, присоединил часть холла перед залом заседания бюджетного комитета. «Кто ему это разрешил и, главное, за сколько?» — кудахтали женщины. «За сколько, за сколько? В 2000-м, я слышала, депутаты новые от одной до пятнадцати тысяч „зеленых“ за хороший кабинет отдавали. Это только за само помещение. А этот, „пейте без остановки“, две лучшие комнаты в крыле у „бюджетников“ себе захапал и все полностью „под люкс“ отделал», — продолжала выдавать «жилищное» досье новая знакомая. Только после того, как тетя Люба заметила, что «с его появлением в буфете стали продавать исключительно „напитки из Черноголовки“», Дмитрий Михайлович разгадал, что с полуслова понимающие друг друга дамы имеют в виду депутата Владимира Пекарева, главу группы компаний «ОСТ».

В зале становилось все шумнее, сказывалось количество опустошенных бутылок из-под более крепких напитков, чем пекаревский лимонад. Народ начал танцевать, фланировать от столика к столику, и когда тетя Люба пустилась в пляс с каким-то усачом, вместо нее к Дымову подсела женщина с «карнавальной» раскраской на лице и праздничным сооружением на голове. После пары рюмок Лена, так звали женщину с вызывающим макияжем и пугающей прической, сообщила, что она — «лучший мастер в думской парикмахерской».

Очевидно, чтобы поддержать светскую беседу с помощником депутата, как представился Дымов, Лена начала говорить о своих клиентках: «О! Когда Любка избралась и пост такой заняла, она поначалу все к нам бегала. Минимум два раза в неделю у меня укладку делала. Ты помнишь, что у нее на голове-то было? Жалкий саратовский перманент! А мы ей и мелирование делали, и причесочки всякие модные. И по одежде советы давали. А то, как она одевалась-то поначалу? В барахло турецкое, рюшки с рынков. Шубы, и то приличной не было — облезлая из кусков норки. Потом-то Слиска загордилась. В „Веллу-Долорес“ ходить стала. И тряпки у нее теперь все — фирменные. Денег, наверное, подзаработала. У нас-то цены — коммунистические. Укладка — 200 рэ. А в салоне — в пятнадцать раз дороже. И, ты думаешь, лучше? Нет. Мы на государственных людей работаем! Я еще в брежневские времена в УПДК трудиться начинала. Кто из депутатов понимает, к нам ходит. Коммунистические все дамы — у нас. Но они денег столько не гребут, совесть имеют. Или не дают им?» Каждое последующее предложение этого длинного монолога давалось новой знакомой Дымова с все большим трудом, поскольку перемежалось добрым глотком горячительного. Дмитрий Михайлович, страшно боявшийся пьяных женщин и сцен, был счастлив снова увидеть тетю Любу. Она застала финальную часть пламенной речи парикмахерши. Но и этого было достаточно, чтобы ненавидящая коммунистов буфетчица (на идеологической почве они и подружились с Дымовым в далекие шестидесятые), к тому же изрядно подогретая прогулкой по залу, взвилась, как ракета: «Это коммуняки твои бедные?! Да они сколько лет подряд на этой Думе паразитировали! Хозяйство думское у них только полтора года как отняли[171], а до этого все было под ними: и комитеты, и все ресурсы думские. Даже в санаториях они лучшие комнаты занимали. И в новом доме на Улофа Пальме им первым квартиры давать начали. А они в них и сами не жили, и государству не отдавали!» Пока тетя Люба переводила дух, вдруг протрезвевшая Лена завопила: «А Слиске твоей квартиру там не дали?! Еще какую — пять комнат! А куда ей столько с одним мужем?! И все эти ваши дерьмократы поганые за квартиру душу продадут — не только партию. Вон еще одна такая юристка, Мизулина, ради квартирки новой из фракции сбежала. Чубайсу продалась!»

Дымов, пораженный осведомленностью и, главное, политизированностью думской обслуги, пытался унять разбушевавшихся женщин, переведя разговор на другую тему. И рассказал смешную историю о том, как год назад его знакомые журналисты из «Комсомолки» разыграли депутатов. Они обзвонили десятка полтора думцев из самых разных фракций и предложили каждому из них подзаработать на некоем корпоративном новогоднем празднике, изображая Деда Мороза с последующим разоблачением своего инкогнито. К великому удивлению корреспондентов, гонорар в полторы тысячи долларов заинтересовал всех без исключения — от коммуниста Василия Шандыбина до члена СПС Маргариты Баржановой, от единороссов Кадыр-Оола Бичелдея и Дмитрия Солдаткина до «народного депутата» Александра Чуева и «независимого» Виктора Черепкова.

Не только тетя Люба и Лена, успевшие уже выпить за мир и дружбу, но и другие участники банкета хохотали над новогодней историей, которая в изложении профессионального рассказчика Дмитрия Михайловича казалась еще смешнее. Как это часто бывает, после общего бурного веселья вдруг наступила тишина. Ее нарушил женский плач: «Полторы тысячи долларов! Зарплата у них маленькая — 500 долларов. А как мне на мою — в тысячу рублей жить?» Дымов с удивлением посмотрел по сторонам. За соседним столом обиженно всхлипывала маленькая худенькая женщина, которой на вид можно было дать и тридцать, и пятьдесят. «Это мои кадры». — Дмитрий Михайлович увидел, как к плачущей направилась его соседка по столу, начальница думских золушек.

«Не расстраивайся, бабонька, сейчас их всех отсюда выкинут, а мы останемся, — решила успокоить уборщицу парикмахерша Лена. — И из Пальмы этой выкинут. Я точно знаю, мне человек из аппарата лоторевского сказал, когда я его стригла. И бумажки им уже вручили. Как в Митине было, никого не оставят — ни Мизулину эту, ни этого, как его, который Ходорковского посадил. А не пойдут — так по суду с ОМОНом выселять будут!»[172] После этого всплеска политических и человеческих эмоций банкет стал вянуть, музыка — стихать, народ — скучнеть и потихоньку расходиться. Легкая позолота элитарной жизни, к которой приобщились выпивавшие, закусывавшие и танцевавшие в депутатской столовой простые думские люди и рядовые избиратели, слетела с них тут же, на выходе из тяжеловесного здания с российским флагом на крыше и советским гербом на фасаде.

Дымов, с трудом прикурив сигарету на холодном декабрьском ветру, медленно пошел к метро. У перехода он оглянулся. Жалости, что приходится уходить из этого дома, где столько пережито, передумано, переделано за десять лет, больше не было. После банкета «в людской» он чувствовал только жгучее разочарование, разочарование от того, что эти десять лет «не потрясли мир» и все было напрасно.