Глава 5 Критическая Картинки с думской выставки (1994–2003 годы)
Глава 5
Критическая
Картинки с думской выставки (1994–2003 годы)
11 января 1994 года.
Анатолию казалось, что он спит и видит дурацкий сон. Если так выглядит парламент и такой балаган, похлеще верховносоветовского, здесь будет всегда, то, пожалуй, он сделал ошибку: надо было и дальше заниматься выпуском щитовых домиков по финской технологии. Новоиспеченный депутат осторожно скосил глаза, чтобы посмотреть на реакцию партийных вождей: Чубайс сидел очень прямо, слегка задрав подбородок кверху, и явно думал о чем-то своем, Гайдар[407], напротив, несколько скрючился и глядел куда-то вбок.
«Знамя мира — это дар женщин Чувашской республики Государственной думе. Знамя мира — символ единения всех людей доброй воли во имя общего блага независимо от национальности, вероисповедания и политических воззрений…» — Голос Надежды Бикаловой[408] торжественно звенел.
«Боже, она будет его разворачивать? Или завернется в него? Или, как олимпийцы, пробежится с ним по залу?» — думал Анатоль, пока депутат от Чувашии рассказывала про Рерихов, Пакт мира, Гаагскую конвенцию и про то, что знамя мира «реет над высочайшими вершинами планеты, установлено на Северном и Южном полюсах Земли, неоднократно побывало на космической орбите и даже в открытом космосе». «А ведь толковая должна быть, по идее, женщина — Фондом имущества в своей республике рулила», — подивился Анатоль, поглядев в припасенную им циковскую объективку на кандидатов в депутаты. И еще раз скосил глаза на главу всего российского имущества Анатолия Чубайса. Тезка, однопартиен и кумир был абсолютно невозмутим.
15 июня 1995 года.
«Ой, что это?!» — взвизгнула корреспондентка газеты «Либералъ» и, бросив депутата Анатоля, которого она пытала о возможности трастового соглашения правительства и банкиров[409], кинулась куда-то влево. Удивленный Анатоль машинально пошел за ней. На стене, напротив стеклянных дверей, ведущих к лифтам, между двумя входами в зал заседаний висело оно — Знамя мира! Белое полотнище с красной окружностью посередине и тремя красными треугольниками, расположенными внутри.
«Это ауристические яйца космических махатм, Наташа, — дурашливо объяснял своей коллеге Петя Громадин. — Если бы ты присутствовала на историческом открытии нашей Государственной думы, ты бы знала, что они были преподнесены господам депутатам в первый же день их работы. Правда, Анатолий Петрович?» — «Правда», — в тон ему ответил Анатоль и быстренько ретировался в сторону лифтов.
«Упорная женщина, эта Бикалова. Добилась все-таки, чтобы повесили этот непонятный флаг[410], больше, по-моему, похожий на товарный знак Эх, такую бы энергию, да в нужных целях». — И Анатоль стал подниматься на тринадцатый этаж в кабинет Чубайса и Томчина[411]. Надо же узнать новости про залоговые аукционы.
5 декабря 1997 года.
Громадин и Родин, лениво попыхивая сигаретами, стояли у телевизора в холле возле Малого зала.
«Напомню, 5 декабря — День Конституции, при которой бюджет принимался всегда в срок, и обсуждение бюджета проходило минут за 10–15, быстро, хорошо, эффективно: кнопки нажали — пошли дальше…» — Энергичную речь зампреда фракции НДР Алексея Головкова мечтательно продолжил Петя Громадин: «…Обедать или хотя бы чай пить. С пирожками».
Иван покачал головой: «Чирика послушаем и пойдем, они наверняка продлят заседание».
«Чего их слушать? Ясно — бюджет не проходит: „яблоки“ — против, „комики“ — против, „народники“[412] — против. Даже если аграрии проголосуют, — не пройдет. Правительство уже все козыри выложило, Минфин и оборонку до трех с половиной процентов догоняет[413], и, как сказал Харитонов, слово „село“ начинает говорить, не заикаясь. Слышишь, Стаканыч заводится не хуже Жира»[414]. — И Петя кивнул в сторону экрана.
«Я не хотел бы здесь сейчас, на заседании Думы, умами мериться — у кого больше, у кого меньше. Ну что вы вынуждаете?! Что, нам об этом сегодня здесь говорить надо? Вы хотите помериться умом? Давайте!» — Премьер-министр и в самом деле распалялся.
«Пойдем, а… — продолжал уламывать упорного Родина Петя. — О-о-о! Смотри, Ельцин!» — вдруг заорал он.
И в самом деле, по дальней от них правой лесенке спускался президент.
В окружении малочисленной — три-четыре человека — свиты Ельцин ступал медленно и величаво, как Статуя Командора. Но секундного промедления, после которого обалдевшие от неожиданности журналисты метнулись к нему[415], хватало, чтобы президент, прикрываемый с тыла охранниками, уже вошел в коридор, ведущий к залу заседаний.
Пока Иван передавал по мобильнику сообщение о прибытии Ельцина в Думу и выслушивал ахи и охи редактора, оглушенный продолжительными аплодисментами Петя удивлялся радушию, с которым приветствовали Бориса Николаевича депутаты.
«Надо же, только что кричали о катастрофе, к которой ведет страну ее руководство!» — Громадин пожал плечами и достал диктофон с блокнотом, приготовившись слушать историческую речь президента с трибуны Государственной думы.
Исторического в ней, впрочем, не было ничего. Она была абсолютно сиюминутной, отличаясь при этом лаконичностью и удивительной четкостью формулировок. Депутатов Ельцин назвал «государственными работниками крупного государства», пояснил, что не приезжает к ним, потому что «Конституция есть Конституция, статус есть статус», и заметил, что «может быть… иногда, по некоторым крупным, серьезным государственным вопросам нам и стоит встречаться и послушать президента». После чего, указав депутатам, что наговориться у них «еще будет времени достаточно», Борис Николаевич призвал их «не задерживаться, а взять и проголосовать за бюджет».
От силы двухминутное выступление главы государства было встречено аплодисментами и, главное, верноподданническим голосованием за совершенно безнадежный финансовый план.
И совершенно так же, как в каком-нибудь киносюжете про явление монаршей особы народу, «государственные работники», пользуясь моментом, стали хлопотать перед хозяином «крупного государства». Просили, конечно, не за свои интересы, а за страну: Аграрный вождь Николай Харитонов ходатайствовал о подписании Земельного кодекса. Коммунист Казбек Цику — закона о правительстве.
Ельцин, как рождественский дедушка, осчастливил всех. Думских лидеров позвал через неделю на «круглый стол» по кодексу[416]. Прочим пообещал подписать закон о правительстве[417].
«Учитывая, что я принимаю решения в одном чтении, я согласен», — важно сказал президент, и зал зашелся в аплодисментах.
«Хорошо, что хоть „ура“ не кричали», — ворчал Петя, направляясь с Иваном к вожделенным пирожкам.
22 декабря 1998 года.
Дымов медленно прогуливался в переходе второго этажа между старым и новым зданиями. И проклинал себя за то, что договорился именно здесь, а не у гардероба, встретить и проводить к своему депутату приглашенного им эксперта.
Народу в переходе было, как на Тверской: шла выставка придворного художника ЛДПР, «самородка» из Пскова Игоря Быстрова[418]. Сам Дымов мазню этого самородка видал — и не раз и лицезреть его новые «произведения» не имел ни малейшего желания.
Из всех художественных выставок, которые ему приходилось видеть в Думе, быстровские были самые отвратительные. А ажиотажа всегда вызывали намного больше, чем какие-нибудь незатейливые натюрморты или пейзажи родных лесов-полей — стандартный сюжетный ряд провинциальных живописцев, которым земляки-депутаты регулярно организовывали персональные вернисажи на Охотном Ряду.
Но остальные дымовского отвращения к так называемому «политическому лубку» явно не разделяли.
«Ты глянь, как Гайдар-то похож». — И крашеная блондинка средних лет с восторгом ткнула пухлой рукой в висевшую на стене картину. Подпись под полотном гласила: «Гайдар выходит из сексшопа с надувной куклой, похожей на Эллу Памфилову». — «Ой, и Немцов как настоящий, симпатяга, и остальные тоже. Даже лошади!» — захлебывалась восхищением ее товарка.
«Что-то новое намалевал», — раздраженно подумал Дмитрий Михайлович. Ценительницы прекрасного в это время отчего-то едва не по слогам зачитывали: «Борис Немцов пересаживает бояр с лошадей на ишаков».
«Опытный кормчий Владимир Жириновский требует от капитана Сергея Кириенко взять на борт „Титаника“ пару кочегаров с буксира» — эту подпись читали два знакомых Дымову сотрудника аппарата уже в другом конце выставочной стены, куда поспешно сбежал Дымов, не выдержав художественного экстаза двух дамочек «А что, Дмитрий Михайлович, что-то в этом есть. Если с юмором отнестись. Это ж политическая сатира. И краски яркие, сочные. И похожи ведь все», — обратился к Дымову один из аппаратчиков. «Особенно подписи ему удаются. Наверное, он их на парус Митрофановым сочиняет. Тот известный хохмач», — прошипел Дымов и пошел прочь.
«Одна из первых картин Игоря Быстрова — „Березовский уговаривает Коржакова убить Гусинского“ — имела ошеломляющий успех! Борис Абрамович неоднократно к ней подступался. Но я не продал. Со временем хочу открыть галерею. А что, лет через десять многих нынешних политиков мы только по таким лубкам и сможем вспомнить». — Только что помянутый Дымовым Митрофанов давал интервью какой-то региональной телекомпании. Рядом с упитанным депутатом стоял невзрачный лысый мужичонка, пропитому лицу которого даже очки не придавали хоть сколько-нибудь интеллигентного вида.
«А как возникают идеи этих полотен?» — В голосе теледивы не было и грана иронии. «Это — к художнику», — и Митрофанов показал на своего лысого спутника.
«Полотна! Идеи! Художник! На политиков в шутовском виде посмотреть всем любопытно». — Возмущенный Дымов, позабыв об эксперте, которого он должен был встретить, решительно зашагал в сторону выхода.
5 июня 2000 года.
Красоткин незаметно снял наушники. Как, похоже, и большинство присутствовавших в зале, выступление ни в переводе, ни в оригинале его совершенно не занимало. Да и что интересного российским депутатам и чиновникам может сообщить эта lame duck?[419], так, кажется, называют в США уходящих президентов?
Клинтон говорит уже почти полчаса и всё — банальности: ситуацию в Чечне надо решать политическими методами; России следует вступать в ВТО, а для этого — дальше корректировать национальное законодательство; США думают о развертывании ПРО и т. д. и т. п.
Заранее ясно, что скажут после этого депутаты: нечего нас учить и пугать. И правы будут.
Хотя где они, депутаты? От силы их человек 150 сидит, остальные — чиновники из администрации и МИДа, да из МГИМО вроде кого-то подогнали. Хорошо ума хватило регистрацию не проводить. А то вышел бы конфуз: по рядам при иностранном госте с чужими карточками бегать не станешь.
Ну, международникам-то, возможно, и интересно. А думцам куда любопытнее свои президенты. Вон как Ельцина в 1997-м встречали. Да и Лукашенко несколько месяцев назад[420]. Кроме «яблоков» да Юшенкова с Ковалевым и Рыбаковым[421], все были в полнейшем восторге.
А дисциплина и в этой Думе хромает. На обычной-то пленарке народу маловато. И ради Клинтона в понедельник, к десяти утра, тем более, кто потащится?
Красоткин поискал глазами, на месте хотя бы лидеры фракций, и вновь перевел взгляд на выступающего. Обычный мужик Немолодой уже. Седой. А какого шороху на весь мир со своими любовными интрижками навел! И что в нем такого особенного? Только что президент.
Наверное, заканчивает. Надо послушать, что скажет в конце. «Америка и Россия не обречены быть противниками, но мы не обречены быть и союзниками. Наши отношения будут зависеть от нашей дальнейшей совместной работы». — Голос в наушниках был точным и бесстрастным. Клинтон же явно должен был сделать особое ударение на этой фразе.
Раздались аплодисменты. Мидовская клака хлопала заученно отчетливо, не слишком громко, но и не тихо.
Увидев, что Клинтон покидает трибуну, Красоткин поспешил выйти из ложи: высокий гость должен быть сопровожден подобающей свитой.
Но ни свита, ни охрана не предупредили конфуза. Когда американский президент проходил мимо телекамер и журналистов (те, заранее предупрежденные Черемухиным[422] о бессмысленности попыток и жесткости американских секьюрити, не лезли и вопросов не задавали), раздался крик «Билл, сними штаны и покажи, какой ты сексуальный босс!» Думская охрана немедленно стащила со стола кричавшую — вполне приличную с виду женщину.
Когда ее уводили для выяснения личности, Красоткин смотрел ей-вслед даже с сочувствием: в конце концов, только она одна рискнула задать Клинтону единственный вопрос, ответ на который с интересом послушали бы если не все, то многие из участников этого скучного протокольного мероприятия.
6 июня 2001 года.
Уже вынырнув из подземного перехода на Охотный Ряд, тетя Люба поняла, что в Думе сегодня будут какие-то споры. Второй подъезд осаждало человек сто с плакатами «Ядерному ввозу — нет!», «Штатам — доходы, а России — отходы!», «Депутат, одумайся!».
«Хорошо хоть в этот раз наручниками себя не приковывают к дверям», — сочувственно подумала буфетчица, протискиваясь через пикетчиков к входу. Как и большинство обычных российских граждан, она была категорически против ввоза ОЯТ, но, в отличие от прочих, она хорошо знала то меньшинство, от которого зависело решение.
«Ох, ребята, да хоть все лето тут митингуйте, все бесполезно», — сказала она пареньку, протянувшему ей листовку с открытым письмом академиков президенту[423]. «Лучше быть активным, чем радиоактивным, тетя!» — Парень со значком «Яблока» на рубашке продекламировал лозунг с плаката, который держали двое других ребят с такими же значками.
С сомнением качая головой, тетя Люба вошла в здание. Улучив первую же свободную минутку, она подошла к телевизору, по которому шла внутренняя трансляция заседания. СПС и «Яблоко» настаивали на переносе рассмотрения законов об ОЯТ.
«Уважаемые депутаты, вы ездили по своим округам и видели, что народ в буквальном смысле отторгает такой закон. Ну, не хотят наши люди превращать Россию в отхожее место для иностранного ядерного дерьма. Ну, нельзя же так относиться к своему народу». — «Яблочный» депутат Митрохин, говоря, немного наклонял голову так, что казалось, сейчас боднет любого из своих оппонентов.
«Да, народ не готов. Но вы поймите, что такое народ сегодня, в этой ситуации, когда с мнением народа не считаются. Решение не единожды уже принимали вопреки мнению народа. Народ сегодня надо убеждать! А убеждать его сегодня можно только теми конкретными действиями, которые целесообразны, которые в интересах страны, в интересах своего народа», — поучал «яблочника» аграрий Геннадий Чуркин.
«Все ясно, примут», — сокрушенно сказала тетя Люба и пошла работать.
Через полчаса в буфете появилась группка журналистов. «Что там с отходами?» — спросила их тетя Люба.
«Как что? Будем ввозить! А вы сомневались в наших избранниках? Вы можете на них положиться. Чем-чем, а отходами они нас всегда обеспечат». — И незнакомый журналист криво ухмыльнулся.
15 июня 2001 года.
«Позор, позор!» — вопила Елена Драпеко прямо в ухо Виктору Плескачевскому[424].
Плескачевский, имеющий некоторую фору благодаря микрофону, пытался рассказать залу что-то про альтернативные варианты Земельного кодекса. Однако перекричать актрису с профессионально поставленным голосом было нелегко. Особенно учитывая то, что и возле трибуны несколько десятков депутатов — коммунистов и аграриев — скандировали без остановки то же: «Позор, позор, позор!»
Грефу[425], которому пришлось делать свой доклад прямо из правительственной ложи, было легче. И то он довольно быстро свернул выступление. А что было делать Плескачевскому?! Не отпихивать же Лизу Бричкину[426] — этого избиратель, в отличие от Земельного кодекса, точно может не простить!
Ага! Ее, наконец, пытаются оттащить. О, Тихонов нападает на Брынцалова![427] Всё — началось! Куча мала.
«Не будем забывать, что в стране длительное время существует нелегальный оборот земли. И главная цель этого кодекса — поставить под государственное регулирование нелегальный оборот земли». — Плескачевский под крики Драпеко и звуки потасовки мужественно заканчивал выступление.
Георгий Боос, только что сменивший в кресле ведущего Геннадия Селезнева, пытался урезонить дерущихся. Коммунисты и аграрии продолжали осаждать трибуну, крича скороговоркой одно слово: «Позор! Позор!» Из зала доносились разные, в основном нелицеприятные, слова в адрес разбушевавшихся левых.
Либерал-демократ Митрофанов надрывно кричал в микрофон: «Как генеральному продюсеру сегодняшнего шоу, режиссеру Шандыбину сделать замечание: активнее двигайте массовку! Актриса одна работает, а вы не можете поддержать ее! Потом, Лена, развернись с другой стороны, потому что камеры должны видеть, они видят только зад. Плохая работа! Ну, ты же профессионально работаешь! Нельзя…»
Тетя Люба, которая наблюдала за этим действом по думскому телеканалу, хохотала как безумная: «Цирк, чистый цирк».
Коммунисты тем временем делали последние попытки этот «цирк» остановить.
«Неужели вы думаете, что вы — самые народные из народных?! Куда мы торопимся? Куда мы спешим? Или мы действительно народные, представляем мнение народа или, как говорится, машем рукой на этот народ!» — взывал Виктор Илюхин.
«Мы обращаемся к правительству: уважаемые коллеги, не поддавайтесь на этот шантаж! Это не позиция народа! Народ избрал ту Думу, которая сегодня в общем и целом разделяет подход к земельной реформе. Наша фракция настаивает на поименном голосовании по проектам, мы будем сознательно голосовать за либеральную земельную реформу, за свободный труд свободных людей на своей собственной земле!» — Виктор Похмелкин из СПС говорил с неменьшим пафосом, чем Илюхин.
«Молодец, правильно! — заметила тетя Люба. — А то они про народ вспомнили! Неделю назад, когда землю нашу под отходы отдавали, говорили, что народ ничего не понимает! Вот вам — получайте! Кто вас-то поддерживает, кроме тех, что с плакатами[428]. Свои шесть соток всякий хочет узаконить». Тема земли была очень близка тете Любе, у которой был не только дачный участок, но и родственники в подмосковной деревушке.
«О, глянь! Уходят». — Тетя Люба пихнула подругу, которая смотрела трансляцию, поджав губы и без комментариев.
Коммунисты и аграрии и в самом деле, узнав, что Путин вмешиваться в дело не собирается[429], уходили из зала.
«Теперь точно примут»[430], — удовлетворенно сказала тетя Люба. «Кинул их Путин», — разочарованно ответила ее коллега.
20 июня 2003 года.
Депутаты вяло и привычно переругивались, обсуждая повестку дня. Рогозин требовал разобраться с правами русских в Туркмении, Федулов возмущался, почему его насильно отправляют в отпуск, Надеждин[431] предлагал комиссии по этике разобраться с Жириновским, заявившим, что «нужно было объединяться с фашистами и завоевывать весь мир», Жириновский призывал снять с повестки дня законопроект о лотереях.
Пожаров этой, как и любой другой думской разминкой, не интересовался вовсе. В Думу он заглянул просто, чтобы еще раз посмотреть на депутатов.
Вчера Иван посетил выставку «Первые лица» в Государственном геологическом музее, где были выставлены эскизы к будущей картине «Заседание Государственного совета»[432] и частично размеченный огромный — 4 метра на 9 метров — холст.
Эти ребята — некто Климов и Богдалов — явно поймали фишку. В наше время, когда всё превращается в шоу и всё — повод для пиара, идея сделать ремейк знаменитого репинского полотна очень богата.
Кому из сидящих, к примеру, в этом зале не хочется попасть если не в историю, то хотя бы в историческую картину. Недаром такой любовью в Думе пользуется этот псковский «примитивист» Быстров. Правда, идеи многих его картин действительно смешные. Прямо как иллюстрации к некоторым публикациям газеты «Накануне». Ну не та, конечно, где Жириновский в Кремль въезжает — хотя при таком рекрутинге серостей в политику и до этого скоро дойдет, — а про Дьяченко, Березовского, Ельцина.
А у этих-то ребят и вовсе замысел серьезный: не абы как политиков представят, а как видных государственных мужей — в золотых эполетах, лентах да аксельбантах. Как, к примеру, будет Селезнев смотреться в мундире царского сенатора?
Возможно, и получше, чем в сером костюмчике. А вот Немцова лучше в белые штаны обрядить[433].
Правда, вчера художники жаловались, что рисуют только по фото и телекартинкам. Вживую никто не позирует.
Ничего, пока просто не знают. Как узнают, побегут.
Хотя уже ясно, что картина эта будет так же похожа на оригинал, как нынешние думцы на членов царского Госсовета. Стоит только послушать, что они говорят: «В зале трудно найти депутата, который не испытал бы все прелести нашей избирательной системы. Необходима продолжительная работа, для того чтобы наша законодательная база отвечала всем принципам демократии…»[434]
Какая демократия? Какие выборы? Чтобы избирать такую власть?
1901 год без выборов и демократии выглядит куда симпатичнее. Во всяком случае, на картине Ильи Ефимовича.
Хотя, может быть, и у этой ловкой парочки на холсте все будет смотреться отлично?
Взглянем в ноябре[435]. И Пожаров отправился в газету писать сокрушительную рецензию на репинский ремейк.
7 ноября 2003 года.
Огоньков с колонной ветеранов медленно двигался к памятнику Карлу Марксу, традиционному месту проведения митинга. Настроение было приподнятое, можно даже сказать, боевое. Как всегда в дни таких праздников, когда доводится быть не просто среди единомышленников, а чувствовать, так сказать, их товарищеское плечо.
Правильно у Маяковского сказано: «Партия — это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго…» Миллионов, правда, уже нет. Но все равно, когда идешь вот так как сейчас — с красным бантом на пальто, с красной гвоздикой в руках и под красными флагами, — чувствуешь, будто время повернулось вспять и всё как прежде…
«Смотри, смотри!» — Огонькова дернула за рукав Анна Тимофеевна, пожилая уже женщина, за семьдесят, но очень активная, ни одного митинга не пропускает. «Да смотри же!» — ликуя, кричала она. Колонна остановилась. Огоньков поднял глаза наверх и увидел… Над зданием Государственной думы, мимо которого они как раз сейчас проходили, развевался красный флаг! Родной советский флаг с золотыми серпом и молотом! Все закричали «ура-ааа, ура-ааа!» и захлопали. А Анна Тимофеевна, прижав правую руку к груди, запела «Марсельезу». Ни Огоньков, ни остальные, в отличие от бывшей учительницы французского языка, красивых иностранных слов не знали, а потому запели советский гимн со старыми, разумеется, словами.
Колонна двинулась дальше, а Никита Петрович пел «Союз нерушимый» и чувствовал себя совершенно счастливым.
17 ноября 2003 года.
Огоньков с возмущением читал проект парламентского запроса к генпрокурору, подготовленный членом фракции «Единство — Единая Россия» Олегом Уткиным и первым зампредом фракции «Отечество — Единая Россия»[436] Константином Косачевым. Депутаты обращались к Устинову с требованием разобраться в действиях Ашота Бениаминова, помощника депутата Госдумы Владимира Никитина. Бениаминов, водрузивший 7 ноября над зданием Госдумы красный флаг и снявший государственный российский, по мнению единороссов, надругался над госсимволом и нарушил статью 329-ю Уголовного кодекса.
В подготовленной бумаге Никиту Петровича больше всего возмутило не стукачество кремлевских[437] — что от них ждать, они и своих-то закладывают, — а вранье. Уверялось, что красный флаг развевался над Думой всего четыре минуты — с 12.15 до 12.19.
Какие четыре минуты! Сколько народу его видело! Пело и радовалось! Не меньше часа висело красное знамя.
«Но ничего, скоро выборы. Народ вам покажет! Скоро совсем флаг вернем! Снова Дума будет нашей — красной!» — И Огоньков открыл календарь, чтобы посмотреть, сколько дней осталось до победы[438].