Сталин и Мао слушают… друг друга

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сталин и Мао слушают… друг друга

…Чан Кайши в опубликованной 1 января 1949 года новогоднем послании выступил с идеей заключения перемирия между КПК и гоминьданом. Советскому Союзу, США и Англии он предложил выступить посредниками. И это в тот момент, когда Народно-освободительная армия вела по всему фронту успешное наступление на деморализованные войска гоминьдана. Генералиссимусу Чан Кайши, как воздух, нужна была хотя бы временная передышка.

Как ни странно, Сталин заглотнул эту наживку и лично написал пространнейшую, со всех сторон обоснованную телеграмму, которую в январе по радио передавали два дня — 10 и 11 января. Суть же телеграммы сводилась к тому, чтобы направить Чан Кайши такой ответ: «Советское правительство стояло и продолжает стоять за прекращение войны и установление мира в Китае, но, раньше чем дать согласие на посредничество, оно хотело бы знать, согласна ли другая сторона — китайская компартия — принять посредничество СССР».

Мао Цзэдун ответил сразу же, 13 января. Он предложил И. В. Сталину сообщить Чан Кайши о том, что Советский Союз всегда желал и желает видеть Китай мирным, демократическим и единым. Но каким путем достичь мира, демократии и единства Китая это собственное дело китайского народа. Правительство же СССР, основываясь на принципе невмешательства во внутренние дела других стран, считает неприемлемым участие в посредничестве между обеими сторонами в гражданской войне в Китае. Вождю народов преподнесли нравоучительный урок. Но это было исключением из правила. А правило, которого строго придерживался Председатель КПК, состояло в следующем: каждую телеграмму на имя вождя народов он заканчивал словами — циньчжи (прошу указаний).

…Как раз в тот момент, когда Чан Кайши предлагал Мао Цзэдуну заключить военное перемирие, Народно-освободительная армия КПК стояла перед дилеммой: брать ли Пекин штурмом со всеми связанными с этим потерями в живой силе и разрушениями в городе или попытаться «ударить по рукам» с генералом Фу Цзои, командующим 300-тысячной армией, оборонявшей Пекин? В конце концов, сработал второй вариант. И Народно-освободительная армия вошла в древнюю столицу без единого выстрела.

Мао Цзэдуна же все это время волновали не только вопросы, касавшиеся чанкайшистской инициативы с перемирием и захвата Пекина. Своих соратников по ЦК КПК он поочередно озадачивал рассуждениями явно зондирующего характера. «Когда в молодости я читал древние романы, — говорил он, — то часто думал: как это необыкновенно здорово — быть императором! Но неизвестно было, как можно стать императором. Теперь понятно. Скоро мы въедем в Пекин. Ведь как только мы въедем в Пекин, я стану императором, не так ли?»

Нетрудно догадаться, какой ответ он рассчитывал услышать. Но не услышал. Ни от кого. Тем не менее от мысли этой не отказался: вскоре после вступления в Пекин по его личному приказу Политуправление военного совета ЦК КПК официально организовало во всех подразделениях НОА серию докладов на тему о том, что «председатель Мао является императором в новых исторических условиях». Результат оказался нулевым. Но он еще более проникся этой идеей.

Как ее осуществить? И осуществима ли она? Как сложится дальше его судьба? Вопросы… вопросы… вопросы. Кто способен ответить на них?

Мао Цзэдуну, по его личной просьбе устраивают приватную встречу с одним из авторитетнейших даосов-отшельников. Она проходит под покровом глубочайшей тайны. Председатель КПК говорит как на духу. Даос молча выслушивает его, закрывает глаза, задумывается на мгновение и тихо произносит: «Ба, сань, сы, яо» — «834—1». И больше ни слова. Мао Цзэдун расстроен. Ожидал ясных ответов, а услышал нечто вроде головоломки, без малейшего намека на то, как разгадывать ее. Но мудрец ограничился тем, что уже сказал.

21 сентября 1949 года, выступая в Пекине перед делегатами сессии Народного политического консультативного совета Китая, Мао Цзэдун громогласно провозгласил: «Китайский народ, составляющий четвертую часть человечества, отныне выпрямился во весь рост». Председатель Коммунистической партии Китая не обмолвился ни единым словом ни о марксистском учении или хотя бы о своем детище — «китаизированном марксизме», ни о влиянии этого учения на национально-освободительную борьбу китайского народа. Главная цель его выступления состояла в том, чтобы показать, что он, именно он, вновь объединил китайскую нацию в единое государство, как это сделал когда-то Цинь Шихуан. Эту роль объединителя он затвердил 1 октября 1949 года, когда с трибуны Тяньаньмэня торжественно провозгласил: «Китайская Народная Республики создана! Отныне китайский народ встал во весь рост!»

На трибуне рядом с Мао Цзэдуном находились не только его ближайшие сподвижники по партии, но также представители китайской национальной буржуазии и даже влиятельные руководители хуацяо — многочисленных, разбросанных по всему земному шару общин китайских эмигрантов. Картина была глубоко символичная, но далекая от коммунистических идеалов.

…Утром 16 декабря 1949 года, спустя всего лишь два с половиной месяца после провозглашения КНР, Мао Цзэдун прибыл на специальном поезде в Москву.

Идея этого визита родилась у него еще в апреле 1948 года. Тогда он написал И. В. Сталину о том, что готов прибыть в Первопрестольную и предстать перед вождем народов. Мао не знал, каким будет ответ. Во многом это был тщательно продуманный им зондирующий жест. Председатель KПK прекрасно понимал, что у Сталина нет недостатка в причинах быть недовольным им, в частности тем, что произошло в Цзуньи, а затем в Яньани, где он покончил с «московской группой» во главе с Ван Мином. Наконец, Сталин не мог не понимать, что скрывается за «китаизацией» марксизма-ленинизма. Да мало ли что можно было инкриминировать вождю китайских крестьян?! Мао Цзэдуну было известно, что Сталин называет его «редиской» — то бишь «красным снаружи и белым изнутри». Впрочем, вождь народов окрестил так не только Мао Цзэдуна, но я многих других руководителей КПК. Одним словом, Председателю КПК было отчего испытывать волнения и тревоги. К тому же он ни разу не выезжал за пределы Китая.

Ответ Сталина пришел как раз в момент форсирования реки Янцзы подразделениями Народно-освободительной армии. Сталин писал: «Вам не следует спешить с поездкой в Москву. Вы не можете оставить сейчас Китай и руководство делами в связи со сложностью обстановки на Юге и в связи с тем, что Китай, по существу, не имеет правительства, а это сопряжено с определенной опасностью для дела революции».

Далее в телеграмме давались советы по части организации и принципов работы будущего правительства.

Содержание телеграммы Сталина не оставляло сомнений в том, что Москва признает Мао Цзэдуна вождем китайской революции. И это было самым главным для Председателя КПК. Он услышал то, что надеялся услышать. Поэтому прочитав телеграмму, он возликовал, провозгласив в полный голос троекратное «Сталин тунчжи, ваньсуй!» («Десять тысяч лет товарищу Сталину!»).

…«Заблуждения подобны фальшивым деньгам: изготовляют их преступники, а распространяют порой самые честные люди». Эту, кажется, французскую пословицу вполне можно применить в тому, как визит Мао Цзэдуна в СССР был преподнесен мировой общественности противниками советско-китайского сближения. С их недоброй руки были запущены в обиход многочисленные байки о том, что, мол, в Москве китайского руководителя встретили весьма прохладно, что Сталин долго не принимал его, проявляя тем самым свое недовольство, что, наконец, Мао Цзэдун находился в Москве под домашним арестом. К сожалению, свою толику в подобные измышления внес тогда государственный секретарь США Д. Ачесон. В действительности же все было с точностью до наоборот.

На приграничной с Китаем станции Маньчжурия Мао Цзэдуну был предоставлен специальный поезд, в котором его до самой Москвы сопровождали зам. министра иностранных дел СССР А. И. Лаврентьев, представители протокольного отдела МВД, посол СССР в КНР Н. В. Рощин, руководитель группы советских специалистов в Китае И. В. Ковалев. На Ярославском вокзале, куда спецпоезд прибыл утром 16 декабря, Мао Цзэдуна встречали В. М. Молотов, А. И. Микоян, Н. А. Булганин и незадолго до этого назначенный министром иностранных дел А. Я. Вышинский. В распоряжение высокого гостя была предоставлена дача Сталина в Усове. Вождь народов принял Мао Цзэдуна через шесть часов после его прибытия в Москву.

Встреча была дружелюбной. Оба лидера прошли навстречу друг друга по ковровой дорожке. Мао заключил в свои ладони протянутую руку Сталина, который второй рукой накрыл руки гостя.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — с нескрываемым волнением произнес Мао Цзэдун. Он долго тряс руку Сталина, его лицо светилось радостью.

Рад вашему приезду, товарищ Мао Цзэдун, — негромко произнес Сталин. Он тоже был возбужден, и, задержав взгляд на лице гостя, добавил: А вы выглядите моложе и крепче, чем я полагал.

Такими запечатлелись в памяти М. С. Капицы первые минуты встречи лидеров СССР и КНР.

В беседе с Мао Цзэдуном вождь народов высказался за то, чтобы сохранить Договор о дружбе и союзе, подписанный Советским Союзом и чанкайшистским Китаем 14 августа 1945 года, внеся в него две-три поправки. Мао Цзэдун предложил заключить новый договор.

После встречи Сталин звонил Мао Цзэдуну по телефону, обсуждая то одни, то другие вопросы двусторонних отношений. Интересовал его, между прочим, вопрос, кто подпишет договор. Сталин, чувствовалось, хотел, чтобы договор подписали два лидера. Ему и в голову не приходило, что, по китайским понятиям, не императорское это дело. Его лишь несколько удивило, почему Мао Цзэдун уклонился от ответа.

В торжественной обстановке в присутствии И. В. Сталина и Мао Цзэдуна 14 февраля министрами иностранных дел СССР и КНР — А. Я. Вышинским и Чжоу Эньлаем соответственно был подписан Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и КНР.

11 апреля при ратификации договора и пакета двусторонних соглашений Мао Цзэдун заявил, что «они дали нам надежного союзника», «облегчили нашу работу в области внутреннего строительства и совместного противодействия возможной империалистической агрессии».

* * *

Французский журналист Мариус Маньян провел в Китае четыре месяца — лето и начало осени 1950 года. Он стал первым из иностранных корреспондентов, беседовавшим с Мао Цзэдуном после провозглашения Китайской Народной Республики.

«Это было 20 июня 1950 года. В тот день я осматривал государственное хозяйство в окрестностях Пекина. С большим интересом наблюдал я работу советских комбайнов, которые убирали и молотили пшеницу на огромном ровном поле. Вдруг меня позвали. У ворот меня ожидая автомобиль. Это была правительственная машина: меня приглашал к себе председатель Мао Цзэдун!

…Мы только что вошли в приемный зал здания, занимаемого председателем в бывшем Запретном городе императоров; в зале — глубокие кресла, обшитые темной кожей, низкие столы, покрытые стеклом, украшенная тонкой резьбой мебель. Мы беседовали с генералом Чжу Дэ, Лю Шаоци и Чжоу Эньлаем, прихлебывая чай, пахнувший цветами жасмина. В зал вошел довольно высокий, хорошо сложенный, плотный человек. Помня виденные мною фотографии и картины, я сразу же узнал в нем Мао Цзэдуна.

Однако Мао Цзэдун в жизни несколько отличается от своих изображений на портретах. Первое, что бросается в глаза, это его широкий и очень высокий люб цвета слоновой кости, над которым лежат непокорные черные волосы. Затем — глаза, слегка раскосые, глядящие прямо в ваши глаза и как бы читающие ваши мысли. Затем — правильный рот с четко очерченными губами, произносящими всегда продуманные короткие фразы. Его вопросы, как и объяснения, всегда точны. Родинка на подбородке придает особое обаяние этому лицу, от которого веет острым умом, твердой волей и добротой. Фотографии не могут в полной мере отразить целеустремленность, молодость и сдержанное воодушевление, запечатленные на лице этого человека, думающего о будущем 475 миллионов людей.

За обедом я сидел по левую руку от Мао Цзэдуна. Он часто обращался ко мне. Я не испытывал в разговоре с ним никакого стеснения, а напротив, все время чувствовал уверенность, что меня слушают, что обращенные ко мне слова выражают полную искренность главы китайского государства, что его вопросы требуют столь же искренних и прямых ответов.

Как все китайцы, Мао Цзэдун любит провозглашать тосты, и самым глубоким чувством в этот незабываемый вечер был проникнут его тост за французский народ…

Я заметил, что Мао Цзэдун много курит, главным образом маньчжурские сигареты.

Веселый смех Мао Цзэдуна свидетельствует о его чистосердечии. Он смеялся, когда слышал меткий ответ, когда мы рассказывали ему, что нас поражает и удивляет в его стране, смеялся, когда говорил о поражении, которое США потерпели в Китае!»